Родриго Кортес - Толмач
– Так, – предупреждающе выставил он руку, – с подарками в храм божий не входить. Это дело мирское; давай-ка на двор! Там и посмотрим…
Монгол тупо глянул на священника, вытащил из кармана хороший складной нож, взрезал веревку мешка и начал вываливать содержимое.
– Нет-нет, – возмутился отец Иннокентий, – только не здесь… – и замолк.
На него дикими от ужаса глазами смотрел тот самый главный агитатор, что со вчерашнего дня поднимал мирных аборигенов против русских.
– Бог мой… – обомлел отец Иннокентий. – Постой! Да он же связан!
– Правда, – подтвердил монгол. – Это я его связал.
– Зачем… – пробормотал священник и смолк. Он почему-то сразу вспомнил, что народ здесь дикий и крещеный монгол запросто мог счесть, что китаец нанес Христовой церкви немыслимое оскорбление. Но, значит, это месть?!
– Та-ак… – протянул он. – Только не в храме божием… Э-э-э… как тебя?
А монгол тем временем уже протащил китайца в центр, усадил и быстро привязал его к деревянной стойке, на которой держался полог походного храма. Быстро и резко крикнул ему что-то на китайском и развернулся к батюшке.
– Я сказал ему, что он не верит в бога. Как и ты.
«Боксер» отчаянно замычал и задергал головой, а батюшка оторопело моргнул.
– Как это?..
Но монгол словно и не услышал этого вопроса-возражения.
– А мне нужно, чтобы вы – оба – поверили. Вы должны верить, перед тем как увидите Ульгена.
– Кого-кого? – не понял отец Иннокентий.
И тогда монгол подошел к нему, ловко подбил под ноги, повалил и стремительно, пока священник не опомнился, связал по рукам и ногам – как барана. Деловито оторвал кусок рясы, сунул матерчатый кляп отцу Иннокентию в рот и пропихнул поглубже рукоятью ножа. Подтащил поближе к китайцу и усадил рядом.
– Вы оба – чужаки на этой земле, – внятно произнес он, – а все чужаки в Тангуте – мои рабы.
* * *Теперь Курбану приходилось использовать оба языка.
– Вы оба – чужаки на этой земле, а все чужаки в Тангуте – мои рабы, – внятно произнес он сначала на русском, а затем и на китайском, – но сегодня праздник. Поэтому вы станете свободны.
Русский поп и китайский агитатор переглянулись.
– Подождите… – уже волнуясь, произнес Курбан, – сейчас я вам все покажу.
Он осторожно полез за пазуху, вытащил донельзя вытертую, засаленную и покоробленную карту и аккуратно разложил ее прямо на утоптанной земле. Русский и китаец мгновенно уперлись в нее взглядом и – было видно – ничего не поняли.
– Это земля Уч-Курбустан, или, по-вашему, Тангут, – все более проникаясь особенной торжественностью момента, произнес он. – Она стоит на рыбе Ульгена, которая бьет хвостом так, что трясутся горы, и принадлежит мне – Владычице и Святой Матери Курбустана.
Пленные кинули изумленный взор на его грудь, затем пониже пояса, переглянулись и почти синхронно моргнули.
– Сегодня я проведу древний обряд освящения моей земли, – с трудом подбирая слова, произнес Курбан. – Благодаря вам.
Китаец протестующе замычал.
– Но сначала вы восславите самых главных богов – Ульгена и Эрлика.
Теперь протестующе замычал священник.
– Я признаю, – торопливо закивал Курбан, – дракон Мармар и Иисус Христос сильные боги, но не они самые главные. Вы должны признать: самый главный в небе – Ульген, а под землей – мой предок Эрлик-хан.
Священник побледнел.
– Сегодня вы увидите обоих, я думаю, – важно завершил Курбан. – Если признаете их силу, они вам тоже сделают хорошо.
Курбан поднялся, засветил еще не убранные восковые свечи, достал из-за пазухи китайские ароматные палочки, зажег их от свечей, а затем медленно и торжественно обошел храм кругом, в нос распевая прекрасные тангутские гимны. Затем он произнес несколько самых сильных заклинаний, аккуратно разрезал на почетных гостях Курбустана одежду, принес из колодца воды, с любовью обмыл оба трясущихся от ужаса тела и набил трубку особой бабушкиной смесью.
– Приступим, – улыбнулся он, когда сила неба и земли начала соединяться в нем и превращаться в одно целое – в человека. Достал кремниевый нож, легко располосовал свою руку и обильно обрызгал священную карту священной земли с обеих сторон. – Теперь вы…
Осознавшие, что их приглашают побрататься с картой, агитатор и поп сначала замотали головами, но затем переглянулись и согласились, а когда кровь трех братских народов обильно залила карту, Курбан покачал головой.
– Мы с вами – кровь одного отца, но Матери у нас разные, а значит, мы не родня. Вы свободны. Прощайте.
И тогда пришел Вепрь, и его мощь оказалась так велика, что сначала начали лопаться походные иконы, затем расползлась, будто ее порезали ножом, крепкая ткань полога, а затем и поддерживающий кровлю столб треснул и повалился набок. А обескровленные, переломанные тела выволокли в свинарник и бросили в кормушку возбужденно захрюкавшим сестрам Человека-Вепря.
* * *Той же ночью на палаточный городок казаков напали хунгузы. И было их так много, а свистели и улюлюкали они так внушительно, что изнутри, из города, поднялись и китайские боксеры-ихэтуани. Нет, казаки отбились – как всегда, без потерь, если не считать священника и еще двух штатских, но имущественный ущерб оказался настолько велик, что Семенов подписал местному интенданту все – до последних бог весть где утраченных чертовых кальсон. А затем сунул измученному ночным боем с хунгузами, заляпанному чужой кровью Курбану чемодан и с огромным облегчением отбыл.
* * *Уже в начале июня 1900 года в Санкт-Петербурге, да и в других европейских столицах поняли, что спровоцировать китайцев первыми пойти на полномасштабный военный конфликт не удастся.
Да, демонстрации ихэтуаней все больше набирали силу; да, осажденные посольства время от времени были вынуждены бороться с огнем и вступать в перестрелки. Однако извинения за гибель японского переводчика Сугиямы были принесены, и следовало полагать, что подобные, со всеми формальностями, вплоть до поклонов, извинения будут принесены цинским руководством за каждый иноземный труп.
Да, князь Дуань, отец наследника, что-то такое дерзкое и антииностранное заявил. Но кто такой князь Дуань? Сама-то правящая императрица Цыси молчит, как молчит и ее, пусть и формальный, соправитель Гуансюй.
Да, застрявший на полпути к Пекину отряд адмирала Сеймура обстреливают на каждой версте, но опять-таки делают это откровенные бандиты, в то время как правительственные войска от прямых контактов с отрядом Сеймура упорно уклоняются.
Императрица Цыси при ее недалеком кругозоре оказалась весьма прагматичной и последовательной дамой и не давала себя ни поймать на слове, ни уличить в прямом пособничестве бойцам тайных обществ. Десятки и десятки эскадренных броненосцев и канонерок, миноносцев и крейсеров, паровых баркасов и пароходов, нагруженные десантами и боеприпасами, а главное, изнемогающими адмиралами восьми крупнейших колониальных держав мира, так и стояли у последнего, все еще не разделенного между ними куска.
Собственно, в результате этого многодневного стояния и вызрело понимание, что начинать все одно придется первыми. И 3 июня 1900 года на состоявшемся на крейсере «Россия» совещании командиров эскадр был принят совместный ультиматум России, Германии, Франции, Британии, Италии, Австрии и наконец-то принятой в «клуб белых людей» Японии. Китайскому руководству было прямо предложено без капризов сдать форты морской крепости Дагу с тем, чтобы союзники могли направить свои десанты на выручку осажденных в Пекине посольств.
Коменданту Дагу ультиматум о сдаче фортов повез лейтенант Бахметьев. В Тяньцзинь с решением адмиралов по осажденной боксерами железной дороге поехал мичман Шрамченко. И только генерал-губернатору Чжили Юй Лу ноту с требованием сдачи укреплений Дагу передал французский консул Дюшейляр. А в 5.30 утра следующего дня после недолгой артиллерийской дуэли и поддержанного англичанами штурма русской роты над ключевым фортом № 4 взвился унтер-офицерский погон – за неимением лишнего Андреевского флага.
С этой минуты война фактически и началась – во всем Китае.
Часть 3
ВОСХОЖДЕНИЕ ЭРЛИКА
6 июня 1900 года Старая Будда узнала, что Дагу взят, и с ней впервые за 64 года жизни случилась истерика.
Впрочем, уже спустя полчаса она взяла себя в руки, отшвырнула в сторону окровавленную бамбуковую палку для битья евнухов и приказала привести Гуансюя, отыскать вечно шатающегося по питейным заведениям наследника трона и собрать Государственный совет. Выслушала робкие, с многократными заверениями в своей абсолютной глупости и полной рабской покорности предложения и начала диктовать сама.
– С основания нашей династии иностранцы, посещавшие Китай, пользовались в нем хорошим обращением… – задыхаясь от ярости, произнесла она, – и вначале они не выходили из повиновения…
