Том Роб Смит - Ферма
Он назвал мать «маленькая Тильда», но в голосе его не прозвучало ни презрения, ни любви — дед вообще ничем не выдал своих чувств. Его предложения были гладкими и обкатанными, словно подготовленными заранее, и в них ощущалась точно отмеренная доза степенности, как если бы он говорил о ком-то постороннем.
Я переступил порог фермы деда, которую он построил своими руками еще в то время, когда был моложе меня. Одноэтажное здание, не имеющее ни чердака, ни подпола, выглядело старомодным и на удивление уютным. Внутреннее убранство, очевидно, оставалось неизменным на протяжении многих десятилетий. В гостиной я уловил аромат, о котором говорила мать и который назвала «запахом увядания»: затхлый, спертый воздух, отравленный старыми электрическими обогревателями и липкой бумагой от мух.
Пока дед готовил кофе, я остался один и принялся изучать стены, увешанные наградами за белый мед и фотографиями его самого и моей бабушки. Она оказалась суровой и строгой коренастой женщиной, одетой чопорно и невыразительно, и напомнила мне жену Хокана. Что же касается деда, то он явно гордился своей внешностью и уделял ей большое внимание. Одежду ему наверняка шил на заказ хороший портной. Дед был привлекательным мужчиной, неизменно сохранял серьезность и никогда не улыбался, даже когда ему вручали очередной приз, — строгий отец, вне всякого сомнения, и честный местный политик. Фотографий матери на стенах не было. На ферме вообще не осталось от нее и следа.
Когда дед вернулся с кофе и двумя тоненькими имбирными печеньями, каждое из которых одиноко красовалось на отдельном блюдечке, я впервые уловил запах его одеколона, отдающий лаймом, и подумал, уж не воспользовался ли он им, ожидая, пока закипит кофе. Он сообщил, что вот-вот должны подъехать гости из церкви, которые собираются остановиться у него в свободной комнате, так что, к несчастью, он сможет уделить мне не больше часа. Это была ложь, причем явная, которую дед придумал только что, чтобы максимально ограничить наше общение. Но обижаться я был не вправе, поскольку явился незваным и без предупреждения. Тем не менее столь явное пренебрежение уязвило меня, хотя я и попытался скрыть горечь за улыбкой.
— Как скажете.
Пока дед разливал кофе, я в качестве прелюдии к знакомству вкратце пересказал ему основные вехи собственной жизни, надеясь пробудить в нем хоть малейший интерес. Но он лишь взял печенье и, аккуратно переломив его надвое, положил обе половинки рядом со своей чашкой кофе. Отпив глоток, он съел кусочек печенья и поинтересовался:
— Как поживает Тильда?
Я его не интересовал. Можно было не тратить время зря, пытаясь достучаться до него. Мы были и остались чужими людьми. Что ж, так тому и быть.
— Она очень серьезно больна.
Он никак не отреагировал, поэтому я перешел к фактам:
— Я должен узнать, что случилось летом шестьдесят третьего года.
— Для чего?
— Врачи полагают, что это может помочь в ее лечении.
— Не понимаю, каким образом.
— Видите ли, я не врач…
Дед пожал плечами.
— Лето шестьдесят третьего года… — Помолчав, он со вздохом продолжил: — Твоя мать влюбилась. Или, точнее говоря, ею овладела похоть. Мужчина был на десять лет старше ее и работал на соседней ферме, сезонный работник из города, нанявшийся на лето. Маленькой Тильде в ту пору не исполнилось еще и шестнадцати. Об их связи стало известно. Разразился скандал…
Я подался вперед и поднял руку, как делал не раз, когда мать излагала мне свою версию событий. Я уже слышал эту историю раньше. Но тогда в ней фигурировала Фрея. Быть может, дед просто перепутал имена?
— Вы хотите сказать, что это Фрея влюбилась в батрака?
Дед внезапно насторожился. До сих пор он обращался ко мне с меланхолическим снисхождением, которое мгновенно растаяло.
— Фрея?
— Да, мама рассказывала мне, что Фрея влюбилась в сезонного рабочего. Фрея — девушка с соседней фермы, которая переехала сюда из города. И скандал касался Фреи, а не моей мамы.
Дед явно пребывал в замешательстве, потирая лицо и без конца повторяя:
— Фрея…
— Она была лучшей подругой мамы. Однажды они даже вместе убежали из дома.
Это имя ему явно о чем-то говорило, но вот о чем именно, я понять не мог.
— Я уже не помню, как звали ее подруг.
Я не верил своим ушам.
— Вы не могли забыть об этом! Фрея утонула в озере! Мама до сих пор уверена в том, будто вы считаете ее виновной в смерти Фреи. Вот почему она убежала отсюда. И вот почему сюда приехал я.
Дед поднял глаза к потолку и нахмурился, словно заметил там муху, которая приковала к себе его внимание, потом обронил:
— Тильда больна. Я не намерен выслушивать сказки, которые она рассказывала тебе, и пытаться разобраться, где правда, а где ложь. С меня хватит. Она лгунья. Или фантазерка, если тебе так больше нравится. Она верит в свои выдумки. Именно поэтому и заболела.
Я окончательно растерялся. Его гневная реакция на мои слова и кажущаяся непоследовательность сбили меня с толку.
— Мне не следовало перебивать вас. Пожалуйста, расскажите, что произошло.
Моя просьба не произвела на деда особого впечатления, и он раздраженно продолжил:
— Твоя мать вечно витала в облаках. Она вбила себе в голову, что будет счастливо жить на ферме вместе со своим любовником. Вдвоем! Ей было наплевать на то, что скажут люди, да и на правила приличия заодно. А тот плел романтические бредни, чтобы убедить ее отдаться, и она им поверила. Она всегда была легковерной. После того как их связь прервалась, сезонного работника отослали восвояси. Тильда же пыталась утопиться в озере. Ее вытащили, но она много недель провела в постели. Физически она оправилась, а вот умственно — нет. Ее начали избегать и сторониться. В школе подружки отвернулись от нее. Учителя сплетничали за ее спиной. А чего она ожидала, хотел бы я знать? Она опозорила меня. Я вынужден был отказаться от своих планов бороться за пост в национальном правительстве. Этот скандал похоронил мои амбициозные мечты. Кто станет голосовать за политика, имеющего такую дочь? Если я не сумел должным образом воспитать собственного ребенка, какое право я имею устанавливать законы для других? Мне оказалось трудно простить ее, и тогда она уехала. Сейчас уже поздно сожалеть о чем-либо. Можешь считать, тебе повезло, что срыв у нее случился только нынешним летом, а не раньше, когда ты был еще маленьким. Это лишь вопрос времени.
Удивления достойно, что мама растила меня с любовью и обожанием — у такого человека научиться этим чувствам она никак не могла.
Хотя мы говорили всего сорок минут из отпущенного нам часа, дед встал, показывая, что разговор окончен.
— Ты должен извинить меня. Скоро приедут гости.
В сумраке коридоре он сделал мне знак подождать, подошел к комоду и старинной ручкой, окуная ее в чернильницу, написал на карточке свой номер телефона.
— Прошу тебя больше не приезжать сюда без приглашения. Если у тебя появятся вопросы, звони. Печально, что все так обернулось. Мы — одна семья. С другой стороны, мы никогда не станем одной семьей. У каждого из нас своя жизнь, у Тильды и у меня. Она сама так решила. Вот пусть и живет теперь со своим решением. И ты, будучи ее сыном, тоже.
Выйдя наружу, я направился к машине, но потом остановился, чтобы в последний раз взглянуть на ферму. Дед стоял у окна. Заметив, что я смотрю на него, он отпустил занавеску, и та упала — он окончательно попрощался со мной. Он хотел дать мне понять, что больше мы никогда не увидимся. Вынимая из кармана ключи, я заметил, что испачкал палец чернилами, когда брался за карточку, которую он вручил мне. При дневном свете было хорошо видно, что чернила не черные, а светло-коричневые.
* * *В ближайшем городке я остановился в единственном заведении для туристов — семейном пансионе. Сев на кровать, я уставился на чернильное пятно на пальце и задумался. Приняв душ и позавтракав холодным картофельным салатом с ржаным хлебом и ветчиной, я позвонил отцу. Оказалось, что он ничего не знает о романе матери с наемным работником. Подобно мне, он предположил, что дед что-то напутал, и подтвердил, что в этом деле была замешана Фрея. Я спросил у него, в какой школе училась мать.
Школа находилась на окраине города, причем старое здание снесли, а вместо него выстроили новое. Прошло уже слишком много времени, и я опасался, что ничего не смогу узнать. Занятия в школе уже закончились, и двор был пуст. Я попробовал открыть ворота, полагая, что они заперты, но те неожиданно легко распахнулись. Я побрел по гулким школьным коридорам, чувствуя себя незваным гостем и слабо представляя, к кому можно обратиться за помощью. Но тут до моего слуха донеслось едва слышное пение, и я пошел на звук, на второй этаж. Оказалось, что две учительницы после уроков занимались хоровым пением с небольшой группой учеников. Я постучал в дверь и объяснил, что приехал из Англии и ищу какие-либо сведения о своей матери, которая училась здесь более пятидесяти лет назад. Обе учительницы были еще молоды и проработали в школе всего несколько лет. Они заявили, что не имеют права предоставить мне доступ к школьным архивам и, соответственно, чем-то помочь. Я в расстройстве топтался у дверей, не зная, к кому еще обратиться, когда одна из них сжалилась надо мной:
