Ларс Кеплер - Гипнотизер

Когда Эва Блау ушла, я подобрал с пола бумаги и сел за стол. В окно стучал легкий дождик; я вспомнил, что сегодня детский сад Беньямина на экскурсии, а мы с Симоне забыли дать сыну чистые непромокаемые штаны.

Теперь было ясно, что пошел дождь — светлая вода на дорогах, тротуарах и игровых площадках.

Я подумал — не позвонить ли в садик, попросить, чтобы Беньямина никуда не водили. Из-за каждой его вылазки на природу я начинал нервничать. Мне не нравилось даже то, что, чтобы попасть в столовую, ему приходится пройти несколько коридоров и спуститься по двум лестницам. Я прямо-таки видел, как нетерпеливые дети толкают его, как кто-нибудь ушибает его тяжелой дверью, как он спотыкается о чьи-нибудь ботинки, оставленные перед игровой площадкой. Я сделал ему укол, подумал я. Благодаря лекарству он не истечет кровью из-за маленькой ранки. Но все равно он гораздо уязвимее, чем другие дети.

Помню солнечный свет следующим утром — как он проникал сквозь темно-серые шторы. Рядом спала голая Симоне. Рот полуоткрыт, волосы растрепались, плечи и грудь покрыты маленькими светлыми веснушками. На руке вдруг обозначились мурашки. Я натянул на нее одеяло. Тихо кашлянул Беньямин. Я и не заметил, что он здесь. Иногда по ночам, если ему снились кошмары, он прокрадывался к нам и ложился на матрасе на полу. Я лежал в неудобном положении и держал его за руку, пока он не уснет.

Часы показывали шесть; я повернулся на бок, закрыл глаза и подумал: хорошо бы выспаться.

— Папа? — вдруг прошептал Беньямин.

— Поспи еще, — тихо сказал я.

Он уселся на матрасике, посмотрел на меня и сообщил своим тонким чистым голоском:

— Папа, ты ночью лежал на маме.

— Да ну? — сказал я, чувствуя, что Симоне у меня под боком проснулась.

— Да, ты лежал под одеялом и качался, — продолжал он.

— Да ну, глупости. — Я постарался, чтобы мой голос звучал непринужденно.

— М-м.

Симоне фыркнула и сунула голову под подушку.

— Ну, может, мне что-нибудь приснилось, — неопределенно ответил я.

Симоне под подушкой затряслась от смеха.

— Тебе приснилось, что ты качаешься?

— Ну-у…

Симоне выглянула, широко улыбаясь.

— А ну отвечай, — сказала она серьезным голосом. — Тебе приснилось, что ты качаешься?

— Папа?

— Ну, наверное, да.

— Ну а почему ты это делал? — смеясь продолжила Симоне. — Почему ты это делал, почему ты лежал на мне, когда…

— Позавтракаем? — перебил я.

Когда Беньямин вставал, я увидел, как у него скривилось лицо. Утром бывало хуже всего. Ночью Беньямин лежал без движения, и по утрам у него часто случались спонтанные кровотечения.

— Ну как ты?

Беньямин прислонился к стене — он не мог стоять.

— Подожди, кроха, я тебе сделаю массаж, — сказал я.

Беньямин со вздохом улегся в кровать и позволил мне сгибать и растягивать ему руки и ноги.

— Не хочу укол, — расстроенно объявил он.

— Послезавтра укола не будет.

— Не хочу, пап.

— Подумай о Лассе — у него диабет, — напомнил я. — Ему делают уколы каждый день.

— А Давиду не нужно делать уколы, — пожаловался Беньямин.

— Ну, может, ему что-нибудь другое не нравится.

Стало тихо.

— У него папа умер, — прошептал Беньямин.

— Вот как, — сказал я, заканчивая массировать ему плечи и руки.

— Спасибо. — Беньямин осторожно поднялся.

— Мой малыш.

Я обнял его худенькое тельце, как всегда, сдержав желание крепко прижать его к себе.

— Можно посмотреть покемонов? — спросил Беньямин.

— Спроси у мамы, — ответил я.

Симоне из кухни крикнула: «Трусишка!»

После завтрака я уселся в кабинете за стол Симоне, взял телефон и набрал номер Ларса Ульсона. Ответила его секретарша, Дженни Лагеркранц. Она работала у него лет десять, не меньше. Мы немного поболтали; я рассказал, что в первый раз за три недели мне удалось поспать утром, а потом попросил позвать Ларса.

— Подождите минутку, — сказала она.

Я собирался, если еще не поздно, попросить его ничего не говорить обо мне Франку Паульссону из правления.

В трубке щелкнуло, и через несколько секунд послышался голос секретарши:

— Ларс не может сейчас говорить.

— Скажите ему, что это я звоню.

— Я сказала, — натянуто объяснила она.

Я молча положил трубку, закрыл глаза и почувствовал, что что-то не так, что меня, кажется, обманули, что Эва Блау тяжелее и опаснее, чем описывал Ульсон.

— Разберусь, — прошептал я себе.

Но потом подумал, что в группе гипноза может нарушиться равновесие. Я собрал небольшую группу людей — и мужчин, и женщин — с абсолютно разными проблемами, историями болезни и прошлым. Я не просчитывал, насколько легко или трудно они поддаются гипнозу. Моей целью было общение, взаимное соприкосновение участников группы, развитие их связей с самими собой и с другими. Многие страдали от чувства вины, которое не позволяло им общаться с людьми, встроить себя в социум. Они убеждали себя, будто сами виноваты в том, что их изнасиловали или жестоко, до увечья, избили. Они потеряли способность контролировать свою жизнь, потеряли доверие к миру.

Во время последнего сеанса группа сделала большой шаг вперед. Мы, как всегда, побеседовали, а потом я попытался погрузить Марека Семиовича в глубокий гипноз. Загипнотизировать его оказалось не так просто. Он был несосредоточенным и сопротивлялся гипнозу. Я почувствовал, что еще не нашел правильный подход, не определил, с чего начать.

— Дом? Футбольное поле? Лес? — предположил я.

— Не знаю, — как обычно, ответил Марек.

— Мы должны откуда-то начать.

— Откуда?

— Представьте себе место, куда надо вернуться, чтобы понять все, что происходит с вами сейчас, — объяснил я.

— Зеница, — равнодушно сказал Марек. — Зеница-Добой.

— Ладно, хорошо. — Я сделал себе пометку. — Вы знаете, что там произошло?

— Все случилось здесь, в огромном старом доме из темного дерева, почти как замок. Усадьба с крутой крышей, с башенками и верандами…

Теперь группа сконцентрировалась, все слушали, все понимали, что в сознании Марека вдруг открылись какие-то внутренние двери.

— Я сидел в кресле, по-моему, — медленно продолжал он. — Или на подушках. Во всяком случае, я курил «Мальборо», пока… должно быть, сотни девушек и женщин из моего родного города проходили передо мной.

— Проходили?

— Несколько недель… Они входили в дверь, и их вели по широкой лестнице в спальню.

— Публичный дом? — спросил норрландец Юсси.

— Я не знаю, что там происходит, почти ничего не знаю, — тихо ответил Марек.

— Вы никогда не видели комнату на верхнем этаже? — спросил я.

Он потер лицо ладонями и перевел дыхание.

— Помню такое, — начал он. — Я вхожу в маленькую комнату и вижу учительницу, которая была у нас классе в восьмом-девятом. Она лежит связанная на кровати. Голая, с синяками на бедрах.

— Что происходит?

— Я стою возле двери, у меня в руках что-то вроде длинной деревянной палки… Дальше не помню.

— Попытайтесь вспомнить, — спокойно сказал я.

— Все исчезло.

— Вы уверены?

— Я не могу больше.

— Хорошо, не нужно, этого достаточно, — сказал я.

— Погодите, — попросил он и надолго затих.

Вздохнул, потер лицо и поднялся.

— Марек?

— Я ничего не помню, — резко сказал он.

Я сделал несколько пометок и почувствовал, что Марек изучает меня.

— Я не помню, но все случилось в этом проклятом доме, — добавил он.

Я посмотрел на него и кивнул.

— Все, что я есть, — оно там, в деревянном доме.

— В вороньем замке, — сказала сидевшая рядом с ним Лидия.

— Точно, вороний замок, — подхватил он и рассмеялся. Лицо у него было печальное.

Я опять посмотрел на часы. Через час встречаюсь с руководством больницы, представляю свое исследование. Или я добуду новые средства, или придется понемногу сворачивать и исследования, и лечение. До сих пор у меня не было времени нервничать. Я подошел к раковине, ополоснул лицо и перед тем, как выйти из ванной, постоял, глядя на свое отражение в зеркале и пытаясь улыбнуться. Запирая дверь в кабинет, я увидел рядом с собой молодую женщину.

— Эрик Мария Барк?

Густые темные волосы уложены узлом на затылке; когда она улыбнулась мне, на щеках образовались глубокие ямочки. Одета в медицинский халат, на груди удостоверение стажера.

— Майя Свартлинг, — представилась она и протянула руку. — Одна из ваших величайших почитательниц.

— Даже так? — усмехнулся я.

У женщины был счастливый вид, она благоухала гиацинтом — цветок из подземелий.

— Хочу принять участие в вашей работе, — без обиняков начала она.

— В моей работе?

Она кивнула и сильно покраснела.

— Мне это просто необходимо, — сказала она. — То, что вы делаете, невероятно интересно.