Отель «Персефона» - Наталья Владимировна Елецкая
– Довольно. Ваш ход рассуждений мне понятен.
– Поэтому я спрашиваю, миссис Трейси, – Хоупман снова повернулся к Эрике. – Зачем вы это сделали? Должна существовать очень веская причина для столь серьезного поступка. И тогда, и сейчас.
Еще до того, как Хоупман закончил говорить, Эрика вспомнила все. Меньше минуты потребовалось, чтобы восстановить в памяти то, что долгие годы пряталось в самых укромных ее уголках. Словно яркая вспышка, пронеслись перед Эрикой события того страшного лета. Кусочки сложного паззла встали на места. То, что раньше казалось необъяснимым, внезапно обрело смысл.
Анкета, которую дал Эрике Хоупман, по-прежнему лежала перед ней на столе. Вновь взглянув на фотографию, Эрика узнала себя девятнадцатилетнюю: бледное лицо в обрамлении длинных черных волос и отрешенный, ничего не выражающий взгляд.
Взгляд Незнакомки.
– Я буду говорить. – Эрика подняла голову. – Я расскажу всё.
– Не делай этого! – воскликнул Роберт в порыве отчаяния. – Сейчас я позвоню адвокату, и…
– Мне не нужен адвокат. Я должна рассказать прямо сейчас… пока помню. Я ведь снова могу все забыть, не так ли, доктор Камбанарис?
– Да, – медленно ответил Камбанарис. – Медицине подобные случаи известны.
– Тогда не будем терять времени.
– Вы не будете возражать, если я включу диктофон? – вежливо уточнил Артур Хоупман.
– Что? – рассеянно переспросила Эрика. – А, конечно. Пожалуйста.
Начальник службы охраны нажал на кнопку и кивнул:
– Можете начинать, миссис Трейси.
Эрика узнала тайну своего рождения, когда ей исполнилось пятнадцать. В тот холодный февральский вечер она дежурила у постели тяжело больного деда. Ставрос Париос попал в больницу с тяжелой двухсторонней пневмонией, практически не оставлявшей шансов на выздоровление. Иммунитет семидесятилетнего Ставроса был подорван перенесенным на ногах гриппом, осложнением которого, скорее всего, и стала пневмония. Когда пожилого грека доставили в больницу с температурой под сорок, он находился без сознания. Дежурный врач прямо сказал Эрике, что состояние ее дедушки тяжелое, и попросил вызвать в больницу кого-то из старших родственников.
Отец Эрики, Виктор Джоунс, погиб два года назад. Мать, Персефона Джоунс, сотрудница риэлтерского агентства, находилась в служебной командировке в Бристоле. К счастью, она оставила Эрике телефон отеля, в котором остановилась. Эрика позвонила ей из больницы, и Персефона пообещала вылететь первым же рейсом. Хотя до Лондона было меньше двухсот километров, сесть за руль в такую непогоду она не решилась.
Ставроса поместили в одноместную палату, и Эрика уговорила дежурного врача позволить ей оставаться с дедушкой, пока не приедет Персефона. Сидя рядом с кроватью, Эрика вслушивалась в прерывистое дыхание больного. В груди Ставроса клокотало и булькало, впалые щеки алели лихорадочным румянцем, под плотно сомкнутыми веками беспокойно перекатывались глазные яблоки. Медперсоналу не удалось сбить температуру, и Ставроса подключили к капельнице, которая должна была хоть отчасти стабилизировать его состояние.
Держа сухую горячую руку деда в своей, Эрика мысленно читала православную молитву, которой еще в детстве ее научила мать. Не замечая, что плачет, она молила Николая Чудотворца сохранить жизнь Ставроса, которого любила так же сильно, как Персефону.
Внезапно Ставрос открыл глаза и обвел блуждающим взглядом палату. Остановившись на лице Эрики, взгляд стал осмысленным.
– Эрика… – прохрипел старый грек.
– Да, дедушка! – глотая слезы, отозвалась Эрика. – Все будет хорошо. Ты поправишься.
– Как она похожа на него… – пробормотал Ставрос, отвернувшись. – На своего отца, негодяя…
– Что? О ком ты говоришь, дедушка?
– О твоем отце… – голос Ставроса ослабел, звучал еле слышно. – Все черты переняла у мерзавца.
Было очевидно, что дедушка бредит. Виктор Джоунс был рыжим голубоглазым ирландцем, а Эрика внешностью пошла в мать-гречанку, унаследовав от нее черные волосы, оливковую кожу и карие глаза. Кроме того, Ставрос уважал покойного зятя и не позволил бы себе подобных эпитетов в его адрес.
– Арес Вергопуло… – снова прохрипел Ставрос. – Скоро мы встретимся, и ты за все ответишь!
– Дедушка, милый… дать тебе воды? – Эрика приложила ладонь к пылающему лбу больного. – Температура поднимается. Я позову медсестру!
Она вскочила, но следующая фраза деда заставила ее замереть на месте.
– Я не смог уберечь Персефону от твоих грязных лап. Ты надругался над моей чистой девочкой, оставил в ее чреве свое грязное семя, мерзкий ублюдок. Теперь я призову тебя к ответу! Недолго тебе ходить безнаказанным.
Эрика в совершенстве знала греческий, но в ту минуту она решила, что неправильно поняла смысл дедушкиных слов – настолько чудовищно, а главное, неправдоподобно они звучали. Стряхнув с себя минутное оцепенение, она побежала за медсестрой.
Дальнейшие события развивались таким образом, что целый месяц потом у Эрики не было ни возможности, ни желания возвращаться к тому ночному кошмару. Персефона успела вовремя, чтобы в последний раз обнять и поцеловать отца. Под утро Ставрос Париос умер.
После похорон прошло немало дней – тоскливых, горьких, наполненных душевной болью, – прежде чем Эрика вспомнила страшные слова умирающего деда. Они с Персефоной сидели в гостиной их небольшого коттеджа на окраине Лондона. По оконным стеклам барабанил холодный мартовский дождь, и Персефона встала с кресла, чтобы подбросить в камин немного дров.
– Кто такой Арес Вергопуло? – спросила Эрика.
Полено выпало из рук Персефоны, со стуком ударившись о железную решетку камина. Она медленно разогнулась и посмотрела на дочь. Ее лицо побледнело, в глазах застыл ужас. Эрика никогда прежде не видела Персефону такой напуганной.
– Откуда ты знаешь это имя? – после затянувшейся паузы спросила она.
– Дедушка назвал его перед смертью.
Эрика помолчала, но потом все же спросила – словно нырнула головой в холодный омут:
– Виктор Джоунс на самом деле не мой отец, да?
Она ждала, что мать накинется на нее с руганью, обзовет глупой девчонкой, а потом твердо скажет, чтобы она выбросила из головы эти глупости, потому что Виктор Джоунс и в самом деле ее отец, а кто такой Арес Вергопуло – она знать не знает.
