Максим Шаттам - Кровь времени
Врач скрестил руки на груди и еще раз облизнул губы.
— Он умирал медленно, вероятно в течение нескольких часов. Агония редкая по продолжительности. Вот этот кол ввели ему через анальное отверстие.
Доктор указал на орудие убийства, оно лежало на столе. Кусок дерева длиной метр пятьдесят и диаметром по меньшей мере пять сантиметров; половина кола была покрыта засохшей кровью.
— Кол проталкивали внутрь, нанося удары по тупому концу. Он продвигался вперед постепенно, проткнул кишки, желудок… Короче, это продолжалось до тех пор, пока боль полностью не парализовала Азима.
Ближе к концу пытки несчастный просто не мог пошевелиться. А это означает, что мучителю вовсе не требовалось оставаться там до конца и ждать его смерти.
Глядя на бесстрастное лицо Джереми, врач уточнил:
— Преступник пытал Азима. Совершив злодеяние, он мог спокойно уйти, оставив свою жертву мучиться и истекать кровью. Убийце достаточно было провести на месте преступления только первые пять минут. После этого любая дрожь, любое сотрясение отдавалось во внутренностях несчастного, вызывало у него новые крики, рыдания или что-нибудь подобное. Точно не знаю, на что способен человек в таком состоянии. Немыслимо, чтобы он сумел встать или тем более попытаться вытащить кол, — руки были связаны у него за спиной. Еще раз настаиваю на следующем: наконечник кола дошел почти до грудной клетки, поэтому малейший жест причинял сумасшедшую боль.
— Значит, он ждал только смерти… — Джереми выдохнул порцию дыма изо рта. — Минутку! Если убийца не оставался возле жертвы, тогда почему голова Азима была почти полностью закопана в песок?
— Совершенно очевидно, что Азим не стал дожидаться своего последнего вздоха. Думаю, после часа пытки его страдания достигли такой стадии, что он попытался ускорить конец. Поскольку сдвинуться с места не мог, то, должно быть, начал биться головой о камень. Мне сказали, что возле него лежали два больших булыжника и на них нашли немного крови: он разбил себе лоб и правый висок. Еще немного — и раскроил бы собственный череп. Но, почти добившись цели, отказался от этой затеи; вероятно, на некоторое время затих, а затем в отчаянии решил попробовать новый план. — Корк мрачно взглянул на Джереми. — Азим погрузил лицо в песок, чтобы перекрыть доступ воздуха в легкие, и, полагаю, даже немного прополз для этого вперед. — Врач дернул подбородком, как бы подтверждая собственные слова. — Именно это, в конечном счете, его и убило — недостаток кислорода. Все симптомы указывают на это.
Мэтсон вздохнул и посмотрел на кол, покрытый вязкой массой.
— Еще одно, — добавил врач, — бедного малого принесли сюда так, как нашли, — без штанов. Зато на нем оставался пиджак, там я нашел бумажник и… нечто вроде папирусного свитка, написан по-арабски.
— Свиток папируса?
— Да, небольшой, плохо сохранившийся. Скорее всего, действительно древний.
— Могу я его взять?
Корк пожал плечами:
— Конечно. Правда, в настоящее время свиток находится у моего коллеги. О, не беспокойтесь, это надежный человек! Сотрудничает с Американским университетом,[76] его приглашают каждый раз, как находят скелеты в процессе раскопок. Он антрополог и заверил меня, что сумеет быстро получить перевод текста. Сообщу его вам в ту же минуту, как он станет мне известен.
Согласившись, Мэтсон уже собрался уходить, но вдруг остановился и положил руку на плечо врача.
— Доктор, когда вы проводили вскрытие тела того мальчика, вы его узнали, не так ли?
Корк открыл рот, однако не сказал ни слова. В повисшей тишине было слышно, как заурчало в животе у врача. Затем он вздохнул, глубоко и устало.
— Это один из детей, которые проходили у вас медицинский осмотр, чтобы поступить в учебное заведение Кеораза, разве не так? — настаивал Джереми.
— Я действительно узнал этого ребенка. И… дал вам это понять, детектив.
Мэтсон грустно улыбнулся в ответ.
— Не стоит так легкомысленно относиться к моим словам, — добавил доктор Корк. — Когда вы отыщете того, кто это сделал, влепите ему пулю лично от меня. Если бы у меня была такая возможность, я не колебался бы ни секунды.
40
Настроение Марион вполне соответствовало цвету кофе, который она перемешивала ложечкой. Как получилось, что накануне вечером она забыла об осторожности? Да, приятный вечерок с подругой, беспричинная грусть, ощущение одиночества, — и на тебе, она выкладывает все начистоту, без остатка. Теперь Беатрис известно все… А ведь Марион едва ее знает, доверие к ней было необоснованным, скорее инстинктивным. В тот момент она вообразила, что, признавшись, сразу почувствует себя лучше, понадеялась, что, разделив с кем-то бремя тайны, облегчит себе жизнь. Ничего подобного — стало только тяжелее! Мало того, что Марион вовсе не почувствовала себя сильнее, не ощутила желаемой поддержки, так теперь у нее еще и началось новое обострение паранойи.
А что если Беатрис уже рассказала все остальным обитателям Мон-Сен-Мишель? Или, еще хуже, связалась с редакциями газет, собираясь продать подороже информацию о личности таинственного осведомителя? И, поскольку беда не приходит одна, Марион никак не могла выкинуть из головы навязчивый мотив песенки Джонни Холидея «Noir c'est noir, il n'y a plus d'espoir…»,[77] которую услышала по радио, когда принимала душ. Теперь вот она не знала, что делать… Легенда ее погорела, как пишут в шпионских романах. Надо ли звонить в ДСТ и просить приехать за ней? И как им все объяснить? Сказать, что однажды вечером, поддавшись усталости, она стала слишком болтливой? Мало того, что она почувствует себя униженной, — этот поступок свидетельствует о ее неуважении к их работе. Разве после этого они не имеют полного права заявить, что бросают ее на волю судьбы? Ведь невозможно защитить того, кто по истечении всего десяти дней в припадке уныния раскрывает все свои секреты первому встречному.
Марион устала; в течение всего октября она была парализована страхом — за ней следили. Те, кто хотел заткнуть ей рот, вышли на след. Желая припугнуть ее, эти могущественные и хорошо организованные силы подослали мотоциклиста, который ожидал женщину на парковке в подвале ее же дома. В тот момент они еще не подозревали, что она поддерживает контакт с ДСТ, но теперь-то ситуация наверняка изменилась. Враги преследуют ее и используют любую возможность, чтобы ее отыскать. Если все это так, теперь они будут вести себя значительно жестче, признала Марион. Больше не станут рисковать, пойдут ва-банк и ликвидируют ее. ДСТ взяла на себя задачу отыскать для нее затерянный уголок, чтобы о ней забыли, до тех пор пока судебной полиции не понадобятся ее свидетельские показания. Если теперь вообще до этого дойдет… Да, в сомнительной ситуации она оказалась. «Что же я наделала?!» Марион схватилась за голову. Есть ли у нее выбор? Ей надо по-прежнему ждать, пока ДСТ подаст знак. Да, пожалуй, так лучше всего! И у нее все еще остается книга, которая поможет ей убить время.
Если как следует подумать, вся эта история по меньшей мере дурацкая. Она буквально живет расследованием, которое происходило более семидесяти лет назад. Немного терпения, и за одно утро она отыскала бы в интернете дополнительную информацию об этом деле. Даже выяснила бы, чем все кончилось. И лишила бы себя удовольствия узнать об этом из самого дневника… Нет, она хочет дочитать его, дойти до конца истории — в том порядке, как предусмотрел автор. Неожиданно желудок Марион сжался от испуга: а что, если дневник обрывается на полуслове, что, если у истории нет окончания? Ну что ж, тогда она придумает, как получить доступ в интернет, и сама выяснит правду. Раз уж нашлась статья в «Пти журналь», наверняка имеются и другие следы этой истории где-нибудь в английской прессе того времени. В интернете должны быть архивы британских газет.
А что если убийца детей все еще жив? Марион спросила себя, что она сама сделала бы, доведись ей с ним встретиться. Сейчас он уже глубокий старик… Она сообщит о нем в полицию, уж в этом у нее нет ни малейших сомнений! Но ведь прошло столько времени… Не истек ли срок давности у этого преступления? Наверное, для кровожадного убийцы невинных детей такого срока быть не может.
Чтение развлечет ее, унесет подальше отсюда, ото всех неприятностей. Марион оделась потеплее; как и накануне, приготовила сандвич и положила в рюкзак свернутое одеяло. Поздним утром вышла из дому и вновь поднялась на вершину горы, в сердце аббатства; отыскала Рыцарский зал.
Зал был полон теней, столь же элегантных, сколь и таящих угрозу. Эта обстановка казалась идеальным фоном для ее воображаемого путешествия. Марион приближалась к концу дневника, количество страниц, которые ей осталось прочитать, все уменьшалось, а темп чтения возрастал. Она развернула одеяло под выбранным ею окном и приготовилась покинуть XXI век. Когда она перевернула страницы черной книги, ей показалось, что открылась дверь в другой мир. Слова сложились в магическое заклинание; Марион первые фразы произнесла вслух — медленно, наслаждаясь их звучанием, а затем стала читать быстрее. Мон-Сен-Мишель исчез; ярко вспыхнуло африканское солнце, экзотические запахи наполнили воздух… Шум минувшей эпохи зазвучал всюду вокруг нее…
