Мэг Гардинер - Мыс Иерихон
— Эван, перестань.
— Нет. Пожалуйста, дорогой. Мы найдем какой-нибудь выход.
Джесси тер себе лоб.
Я схватила его за руку:
— Посмотри на меня.
Он посмотрел.
— Твоя смерть ничего не изменит. А Сандовали тебя к себе отнюдь не зовут.
Он окаменел. Я продолжала держать его.
— Ты знаешь, как рассердились бы на тебя Исаак и Адам, если бы ты покончил с собой из-за того, что они умерли? Они ужаснулись бы.
Он смотрел в пол. Так, словно его вымочили в грязной луже, и сидел сгорбившись, положив руки на колени.
Я положила свою руку на его.
— Я люблю тебя. Позволь мне помочь тебе пройти через все это.
— Эван, не делай этого.
Он выпрямился и сидел с отсутствующим видом.
— Нет. Я тебе этого не позволю.
Он закрыл глаза.
— Перестань.
— Не перестану. Если ты умрешь, я начну тебя преследовать. Отсюда и до тысячелетнего царствия Христова и буду стегать тебя по твоей заднице до тех пор, пока от нее ничего не останется. И ты почувствуешь такую боль, которую себе и вообразить не можешь. Я буду изводить тебя до тех пор, пока эта Богом проклятая Вселенная не сгорит дотла.
Он зажмурился.
— Ты понимаешь? Я знаю, что ты ничего не боишься. Но ты должен бояться меня. — Я встряхнула его. — Дошло до тебя?
— Дошло, — ответил Джесси и долго сидел неподвижно. Потом он открыл глаза и посмотрел на меня. — Я же сказал тебе, что никто тебя не тронет, пока я жив. И сказал вполне серьезно. Я никуда не собираюсь уходить.
— Честное слово, Блэкберн?
— Да.
Я выдерживала его взгляд, пока зрение не начало затуманиваться и мне не пришлось вытирать глаза от слез, которые уже катились по щекам. А потом он начал перебираться со своей коляски на кровать, чтобы сесть рядом со мной.
Я крепко обняла его.
— Я просто дура. Я была настолько погружена в свои собственные проблемы, что не замечала того, что происходило с тобой. Я знаю, что такое боль и печаль. Если я тебе ничем не могу помочь, давай поищем того, кто мог бы это сделать.
— Эван, ты можешь остановиться. Я уже вполне понял твою мысль.
— Я хочу еще раз повторить ее для большей ясности.
— Несколько дней назад, когда я допустил, чтобы занесло мою машину…
— Господи Иисусе! Когда я сказала, что ты убьешь себя, я только хотела встряхнуть тебя. Я отнюдь не давала тебе разрешения на самоубийство.
— И ты сильно встряхнула меня. Ты поставила меня перед выбором.
Мне вспомнился призрак, витавший надо мной в больнице, и как я чувствовала, что смерть очень близка. И я еще крепче обняла его.
— А когда появилась Лили Родригес и сказала, что ты исчезла, я чуть с ума не сошел. Я должен был отыскать тебя. Ты значишь для меня больше, чем что бы то ни было. Я остаюсь. Я хочу быть рядом с тобой.
— Я тоже этого хочу.
Он так хорошо меня знал, что я просто не могла притворяться.
— С Марком Дюпри ничего не было и быть не может. — Я выдержала его взгляд. — Извини.
— Тебя не в чем извинять. Я был просто дураком. Стоит мне подумать, что со мной все в порядке, как нечто является из мрака и хватает меня за глотку.
— Когда это происходит, говори об этом мне. Тебе не следует нести эту ношу одному.
Он крепко прижал меня к своей груди и приник головой к моей шее. Так мы и держали друг друга.
Не говоря больше ни слова, я взяла его, повалила его на себя. Я так нуждалась в его тепле, страстно желала почувствовать сладость его губ, почувствовать касание его тела. Прошло так много времени. Хотелось перестать думать, только чувствовать, ощущать его близость и понимать, насколько мы близки. Мне хотелось отдаться ему полностью, так, чтобы он мог войти в меня. Его губы касались моих, касались моей шеи. Он расстегивал мою блузку, целовал мои груди, а я стонала низким голосом и изгибала спину дугой. Он подтянулся дальше в кровать, а я пыталась сорвать с него рубашку, потом разорвала ее, целовала его грудь, плечо, руку, ладонь, сосала пальцы, лизала запястья и подмышки, расстегнула молнию на его брюках, сунула руку вниз и нашла его, держала его, гладила его, гладила сильно, потому что он мог это чувствовать. Потом я выскользнула из-под него, сняла с него ботинки, носки, брюки и трусы, а он тем временем пытался снять с меня джинсы, расстегивая молнию. Потом он провел рукой по моей спине под трусики. Мы были в сложном положении, но мне не хотелось ни останавливаться, ни думать, ни допускать никаких перерывов, не позволять уйти этому мгновению. Я сняла свои джинсы и упала на него. Он раздвинул мне ноги. Все остальное было из области ясного света и счастливых эмоций.
Глава тридцать третья
Рики включил звук с помощью пульта дистанционного управления. Он не очень опоздал. Действие передачи развертывалось на вертолете учебного центра. Ему очень нравились эпизоды с вертолетом. Они всегда заканчивались тем, что «магнум» садился и сидел на своих полозковых шасси. Может быть, тот эпизод немножко поднимет ему настроение.
В доме стояла тишина, а «БМВ» куда-то уехал. На сердце у него был камень, и оно продолжало учащенно биться. Перед глазами все плыло. Как это говорится в песне Джексона Брауни — может, оттого, что он слишком долго держал их открытыми и слишком много видел. Да, сам он чувствовал себя опустошенным. Было жарко. Он пошел на кухню, чтобы попить чего-нибудь холодного, и обнаружил ее записку.
«Я наговорила не то, что хотела. Я была очень испугана. Мне не следовало набрасываться на тебя. Мне стыдно».
Записка его умилила. Он провел пальцами по ее словам, пытаясь унять разбушевавшиеся эмоции.
«Я собираюсь поговорить с адвокатом. Пожалуйста, ничего не говори маме. Это должна сделать я сама. Я правда очень, очень сожалею».
Страница казалась испачканной. С его глазами что-то творилось, и он чувствовал жар. Это, должно быть, от чувства облегчения, но жарко было по-настоящему.
«P.S. Я сделала тебе твое сливочное мороженое с сиропом».
Ставни в спальне были открыты, так что можно было видеть, как над океаном белеют перистые облака. Сосны качались. Их распущенные ветви издавали такой звук, какой издают барабанные щетки, шуршащие по малому барабану. По потолку бегали тени. Я скользнула к спинке кровати и подняла с пола упавшие на него простыни и одеяла. Накрыла ими нас с Джесси, поджала ноги и любовалась тем, как над землей разливалось небо.
Джесси повернулся на бок и прижался ко мне, положив руку мне на ногу. Я ласково провела пальцами по его волосам.
— Тебе нет необходимости наблюдать за мной, — сказал он. — Своего решения я менять не собираюсь.
— Но мне хочется наблюдать за тобой.
— Кроме того, если бы я когда-нибудь и решился на это, то ты знаешь, как это выглядело бы в газетных заголовках: «Калека бежит от душевных мук». Как это было бы ужасно — то, что люди подумали бы, что это из-за ранений! — Его теплая рука оставалась на моей ноге. — Такая судьба похуже смерти и всего этого ужаса. Так вот, пошли они все на… Я еще послоняюсь на этом свете.
Я погладила его по волосам. Солнце осветило облака, окрасив их в розовый цвет.
— Я хочу сказать тебе кое-что.
— Ты начинаешь говорить. Вот это новость.
Однако, стоило ему только увидеть мое лицо, сарказм сошел с его лица.
— Что ты хочешь сказать?
— О твоем чувстве вины. — Он закатил глаза, но я продолжала гладить его по голове. — Тебе кажется, что это несправедливо, что твои друзья умерли, а ты живешь.
— Именно так.
— Нет, не так. Их смерть была результатом преступлений, а то, что ты выжил, — это подарок судьбы.
Он разжал рот и заговорил:
— Послушай меня внимательно. Тебя жестоко избили, и жизнь твоя изменилась. Но ты чувствуешь себя настолько виноватой за то, что продолжаешь дышать, что считаешь эгоистичным признаться в этом.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «признаться в этом»? Я сталкиваюсь с этим по-разному, сталкиваюсь каждый день. Но это не разрушило мою жизнь.
— Я знаю, малышка. Ты здорово пострадала. И грусть по поводу того, что́ ты потеряла, весьма значительна. Но чувствуешь ты себя так плохо из-за того, что вообще чувствуешь себя плохо, что становишься от этого еще более подавленной. Это настоящий заколдованный круг.
«Ух ты!»
— Извини, — сказала я.
— Ничего. Все в порядке. Я просто поражен. Ты никогда со мной об этом не говорила.
— Это вполне серьезно.
— Но я доволен. Ты даже не бросилась в окно вперед головой. Я долго ждал, когда ты перестанешь бояться и заговоришь об этом.
Я поняла, что он был прав. Мне не хотелось с криком бежать из комнаты. Он поцеловал меня в бедро. Его рука скользнула по моему животу.
— По-моему, тебе пора идти на работу.
— Да, пора.
Я закатилась на него.
— Когда?
— Прямо сейчас.
