Брайан Форбс - Порочные игры

Он разошелся, голос его стал громче, словно он хотел убедить самого себя в собственной правоте. Потом мы оба заметили, что Софи плачет.

— Прекрати! — рявкнул Генри.

Она моментально, как автомат, подавила рыдания.

— Ладно, пора кончать! — Генри резко обернулся к Пирсону.

Он вышел из «виннебаго», закрыв за собой дверь. Я слышал, как к «виннебаго» прицепили буксир, и вскоре мы снова выбрались на дорогу. По свету вечернего солнца, проникавшего сквозь жалюзи, я понял, что мы едем на север. Пирсон смотрел на нас, держа пистолет на коленях.

Я взглянул на Софи, окликнул ее. Она медленно подняла голову. Мне хотелось найти в себе хоть каплю жалости к ней, но я не мог, даже воспоминания не помогали.

— Я ждал тебя к завтраку, — сказал я. — Хороший был завтрак, жаль, что ты не пришла.

Выражение ее лица оставалось прежним.

— Наверно, сейчас уже поздно что-либо вам предлагать? — спросил я у Пирсона.

— Все, что вы можете предложить, пойдет мне только во вред.

— Я просто так, на всякий случай спросил.

— Налить вам?

— Да, пожалуйста.

Я протянул ему стакан. Пока он поднимался и доставал бутылку виски, я сумел перебросить магазин в тот карман, где лежал пистолет. Я понятия не имел, хватит ли у меня духа им воспользоваться, если представится случай, но прикосновение к металлу слегка меня ободрило. Я залпом проглотил виски; алкоголь моментально сгорел у меня внутри, и голова оставалась ясной. Мы ехали, должно быть, часа два, не меньше. Я, видимо, ненадолго задремал, а очнувшись, увидел, что Софи смотрит на меня. В глазах ее стояли слезы.

— Прости, — сказала она. — Это все из-за меня.

— Нет.

— Да. Если бы не я, ты бы ни за что сюда не забрался.

— Если кто-то и виноват, то только я сам.

Ее била дрожь.

— Мне холодно, — сказала она.

Пирсон встал, и пока он регулировал кондиционер, мне удалось вставить магазин в пистолет и дослать пулю в ствол.

— Так лучше? — спросил он. — Возьмите одеяло с какой-нибудь кровати.

Она, пошатываясь, встала на ноги, подошла к одной из коек и свернулась на ней клубочком.

— У них так бывает, — тихо произнес Пирсон. — Навидался я, как их ломает. Боже меня упаси от такого.

Я смотрел на Софи, и годы как будто отступили: спящая она выглядела не старше той Софи, которую я когда-то любил. Не было только лучезарности, которая от нее исходила. Передо мной была тень моей любимой. Глядя на нее и вспоминая все, что было, я гадал, каков же будет конец. Я то придумывал, то отбрасывал отчаянные способы освободиться вместе с ней, и мне стоило усилий держать руку подальше от пистолета.

Уже стемнело, когда «виннебаго», громыхая, остановился. Через несколько секунд Генри отпер дверь и вошел внутрь. Он направился к холодильнику, достал холодное пиво и выпил его прямо из банки, по-американски.

— Ты бывал на Большом каньоне?

Я заметил, что глаза у него блестят.

— Нет.

— Это долг каждого туриста.

Он отвернулся от меня и подошел к Софи.

— Просыпайся!

— Ну пожалуйста, — сказала она.

— Что «пожалуйста»?

— Помоги мне.

— Конечно, помогу. Я для того и пришел.

Он снова подошел к холодильнику и на этот раз достал шприц для внутривенных инъекций.

— Раздевайся, — приказал он.

Взгляд ее по-прежнему блуждал, и он помахал перед ней шприцем.

— Давай делай, как я сказал, получишь свое лакомство.

Она села на койке и начала снимать одежду, как робот, ни на кого не глядя, словно платная девка на «мальчишнике». Когда она разделась догола, я увидел характерные следы от инъекций на ее бедрах, руках и ногах. Видимо, он давал ей героин или какой-нибудь новый «коктейль» — эта адская кухня непрерывно совершенствуется. Когда содержимое шприца вошло в вену, она издала негромкий крик — то ли облегчения, то ли боли.

Генри выбросил использованный шприц в мусорный ящик под раковиной. Софи несколько раз содрогнулась всем телом, словно ее встряхнули чьи-то сильные руки, и повалилась на койку, безвольная, но явно удовлетворенная. Мне стало стыдно не только за нее, но и за себя, потому что даже сейчас ее нагота вызывала у меня волнение.

— Теперь мы должны позаботиться о тебе, верно? — сказал Генри. — Не ты один умеешь сочинять увлекательные сюжеты, вот я, например, тоже придумал, и совсем неплохой. Одна только маленькая незадача — у него нет счастливого конца, есть всего лишь некоторое поэтическое изящество, которое должно понравиться тебе как художнику.

Снова подойдя к холодильнику, он достал второй шприц.

— Эта штука творит чудеса, особенно с такими, как ты, кто раньше ее не пробовал… Ведь ты не пробовал, правда? Конечно нет, такие добропорядочные граждане, как ты… В первый раз она дает ни с чем не сравнимый эффект. Именно в первый раз, а пристраститься к ней тебе не грозит.

Он проверил шприц, выпрыснув в воздух тоненькую струйку содержавшейся в ней жидкости.

— Жаль, что ты не увидишь каньона во всей его красе; все, что ты о нем слышал, — чистая правда. Бесподобное зрелище, особенно на заре, что, к сожалению, не предусмотрено сюжетом, старина.

Его трепотня производила впечатление жуткого абсурда. Я почувствовал смертельную опустошенность, усугубленную тем, что покорным свидетелем этой сцены была Софи. Он шагнул ко мне, и в этот момент рука моя невольно потянулась к карману.

— Это место напоминает Бичи-Хед, куда часто приезжают любовники, чтобы принять последнее решение. Слыхал про такое?

Я отрицательно покачал головой, не сводя глаз со шприца в его руке.

— Итак, вот тебе мой сюжет. Ты привез ее сюда на последнее свидание, чтобы вновь разжечь старые чувства. Не так уж и неправдоподобно, ведь она была твоей первой любовью. К сожалению, по причинам, которые невозможно установить без анализа вашей крови, вы не сумели как следует припарковать эту «телегу». Было темно, вы поставили ее слишком близко к обрыву — такую ошибку может совершить всякий, кто хватает несколько кубиков этого снадобья, — и машинка перевернулась. — Он помахал передо мной шприцем. — Конечно, не так тонко, как в твоих опусах, но я ведь начинающий. Значит, для достоверности у тебя должно быть соответствующее настроение. Раздевайся и ложись рядом с ней.

Я не шевелился.

— Давай, это не такой уж плохой конец. И безболезненный.

Я прошел мимо него, сел на край койки и начал медленно снимать ботинки, понимая, что медлить нельзя. Генри стоял передо мной, наполовину загораживая Пирсона. Я отставил ботинки в сторону и встал, будто для того, чтобы расстегнуть ремень и снять брюки. Левой рукой расстегивая пряжку, я сунул правую руку в карман и, не вынимая пистолета, выстрелил два раза прямо в Генри. Сила выстрелов отбросила его назад на Пирсона. Несмотря на это, Пирсон сумел выпустить одну пулю, но она прошла мимо, угодив в кондиционер. Я выхватил пистолет и крикнул, чтобы он бросил свой. Не знаю, подчинился ли бы он или нет, и никогда не узнаю, в панике я слегка нажал на спуск, и «автоматик» выстрелил еще два раза. Первая пуля попала Пирсону в плечо и развернула его, а вторая поразила его в шею около челюсти; обе пули прошли насквозь и звякнули о металлическую стену. Пирсон рухнул на одно из вертящихся кресел, дернулся к приборному щитку и упал на руль, нажав клаксон; кровь широкой дугой залила ветровое стекло. Он захрипел и затих. Меня едва не вырвало, и я опустился на колени рядом со скрюченным Генри. В замкнутом пространстве фургона легкие мои наполнились едким дымом от выстрелов, запахло паленой одеждой. Казалось, вечность прошла до того момента, когда я наконец смог встать. Пирсон не издавал никаких звуков, надо бы осмотреть его, но я был не в состоянии. Переступив через Генри, я открыл дверь и стал жадно вдыхать воздух, пока сердце не вошло в свой обычный ритм. Только тогда я вспомнил про Софи.

Я заставил себя вернуться внутрь. Софи забилась в угол койки, подняв колени к груди и глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. Я хотел натянуть на нее одеяло, но оно насквозь пропиталось кровью. Перейдя во вторую спальню, я сполоснул лицо и, подняв голову, увидел в зеркале над раковиной свое отражение. Я был похож на сумасшедшего. И все же у меня хватило самообладания, чтобы взять чистое одеяло и обернуть им Софи.

— Пойдем, — сказал я. — Пойдем со мной.

Она начала смеяться, точно так, как смеялась после наркотиков тогда, много лет назад, на яхте близнецов. Я шлепнул ее, чтобы истерика прекратилась, взял на руки, вынес наружу, усадил на пассажирское сиденье «бронко» и накинул привязной ремень. Вдруг до меня дошло, что я босой. Мне стоило немалых усилий вернуться за ботинками. Генри и Пирсон лежали в тех же позах, что и прежде. Отвернувшись от них, я стал надевать ботинки и вдруг почувствовал резкую боль: обернулся и обнаружил, что у меня в правой лодыжке торчит шприц. Невероятно, но Генри был еще жив! Я рубанул его по руке, державшей шприц, но сила у него была дьявольская. Даже когда я несколько раз ударил его по горлу неловкими ударами каратэ, он все еще не отпускал шприц и делал отчаянные усилия, чтобы нажать на шток. Короткая, но страшная борьба быстро закончилась. Я вцепился ему одной рукой в лицо, а другой выбил шприц, который он судорожно сжимал. Генри несколько раз перекатился по полу взад-вперед, как заводная игрушка, у которой кончается завод, и изо рта у него хлынула кровь. Глаза широко раскрылись, казалось, он хочет что-то сказать. Но в следующий момент он повалился на бок и затих. Мне понадобилось время, чтобы восстановить дыхание. Я опустился на край койки и смотрел на Генри, пока не убедился, что он мертв. Лишь после этого я, пятясь, двинулся к двери. Закрыв ее за собой, я сел на металлические ступеньки, чтобы дать успокоиться сердцу. Мне стоило большого труда отцепить буксир. Сделав это, я с максимальной осторожностью развернул «бронко»: при свете фар видно было, что каньон находится всего лишь футах в двадцати. Генри аккуратно поставил «виннебаго» задом над обрывом; легкий толчок «бронко» отправил бы его в небытие.