Луи Байяр - Черная башня
Выдает их в первую очередь то, что они говорят с запинками. И мундиры на них сидят примерно так же, как на мне костюм Видока. Месье может нарядить своих лакеев в любые одежды, но галерную вонь этим не отобьешь.
— Как вы смеете? — доносится у меня из-за спины голос государства. — Немедленно покиньте помещение!
Одного удара дубинкой хватает, чтобы заставить маркиза умолкнуть. Как я ни сопротивляюсь, меня тоже — сначала одну руку, потом другую — пригвождают к полу. Краем глаза я вижу, как один из бандитов сапогом бьет Шарля в висок. Тот падает. На моем горле смыкается рука…
Странно, что я не пытаюсь позвать на помощь (а кого, собственно?). Но в тот момент, когда мне на голову надевают холщовый мешок, я произношу:
— Он все узнает.
Объяснять, кто именно, разумеется, нет необходимости. Конечно, кто-нибудь мог подумать, что я говорю о Боге. Однако мои собеседники такой ошибки не совершают.
— Твой Видок будет мертв еще до захода солнца, — отвечают мне.
И добавляют, словно само собой разумеющееся:
— И ты тоже.
Глава 45
УЧАСТЬ ИЗМЕННИКОВ РОДИНЫ
Впоследствии, когда я буду вспоминать эти события, больше всего меня поразит скорость. Секунду назад мы простились с герцогиней Ангулемской «до завтра»; в следующее мгновение мы уже в Отель де Билль.
Промежуточных стадий нет. Ни суда, ни апелляции. Ни камеры в Консьержери.[23] Двух заключенных по имени Корневи и Юссо выводят из подобия загона; вместо них внутрь вталкивают нас с Шарлем; щелкает замок. Все проходит без суеты.
В конечном итоге, думается, подкупить потребовалось совсем немногих должностных лиц, возможно, одного или двух; что до остальных, мы автоматически вписались в их рабочий распорядок. Например, когда бьет три, появляется часовой и говорит:
— Пора.
— Пора что? — бормочет Шарль, все еще не пришедший в себя после удара и периодически теряющий сознание.
Ответа мы не получаем. А когда приходит следующий, он указывает лишь:
— Сюда.
Длинный, продуваемый сквозняками коридор, лестничный пролет, остановка в темном сводчатом помещении.
— Садитесь, — произносит часовой.
Понимание приходит в три стадии. Первая: я слышу плещущий звук, который наводит на мысль о вышедшей из берегов Сене, периодически прерываемый человеческим смехом. Собирается толпа. Снаружи. На Гревской площади.
Вторая: седовласый священник у входа. Его зовут отец Монте, и он главный капеллан парижских тюрем.
Последняя: коренастый, с одутловатым лицом и добродушным взглядом человек в сюртуке и видавшей виды треуголке. Его зовут Шарль Анри Сансон, и он — исполнитель смертных приговоров, то есть палач. Именно в его руке раскачивались, перед завывающей толпой, головы Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты. То же самое он собирается проделать с нашими головами.
— Добрый день, — говорит он, скромно улыбаясь.
С меня срывают сюртук. Связывают руки за спиной и расстегивают рубашку. Я ощущаю прикосновение к шее холодного металла; на плечи падают волосы.
— Мы не те, за кого нас принимают.
— Ясно, не те.
— Мы не Корневи и Юссо. Меня зовут доктор Эктор Карпантье…
— Угу.
— … а это — Шарль Рапскеллер. Брат герцогини Ангулемской.
— Мм…
— Пропавший дофин, понимаете вы или нет? Если из-за вас с его головы упадет хотя бы волос, вы будете виновны в цареубийстве. Вы знаете, что это означает?
На долю секунды кажется, что мои слова поколебали его непрошибаемое самообладание. Заморгав, он произносит извиняющимся тоном:
— Ваша правда, как я мог забыть? Прежде чем мы пойдем, надо сделать еще кое-что.
Повинуясь кивку, двое его помощников хватают Шарля и распластывают на каменном возвышении.
— Подождите, — пытаюсь вмешаться я. — Погодите.
Они закатывают ему рукав рубашки. «Хороший материал», — ловлю я фразу одного из них. Прижимают к камню его правую руку. Силой распрямляют пальцы.
— Что вы делаете? — кричу я.
— Небольшая формальность, — отвечает Сансон.
Словно школьник, читающий букварь, он начинает методично бубнить:
— Согласно уголовному кодексу, статья двадцать три «а», раздел девять…
— Пожалуйста! — молю я. — Он не тот, за кого вы его принимаете.
— … любой посягнувший на жизнь короля виновен, в глазах государства, в государственной измене…
Он берется за огромный мясницкий нож. Замахивается.
— …и получает соответствующее наказание.
Тесак на мгновение замирает в верхней точке замаха, лучась всеми цветами радуги. И падает.
— Нет!
В тот же миг, как я испускаю вопль, лезвие рассекает руку Шарля в том месте, где предплечье переходит в кисть.
Крик… алая волна… Шарль сползает на пол, из культи толчками вырывается кровь.
Сансон деловито сметает отсеченную кисть в мешок и спокойно завязывает его. Потом замечает выражение моего лица:
— Не волнуйтесь, месье. Ваши руки останутся при вас.
— Ради бога… — Я задыхаюсь, еле говорю. — Не могли бы вы… пожалуйста, перевяжите ему рану. Разве…
Слова вылетают еще до того, как я осознаю их абсурдность.
— Он истечет кровью!
— Дайте парню тряпку, — отвечает Сансон. — Но не сильно усердствуйте, приводя его в чувство. Ему же лучше, если он останется без сознания.
Теперь они полностью переключаются на меня. Помощники связывают мне ноги. Снятый сюртук набрасывают мне на плечи, стянув рукава под подбородком. На лбу у меня проступает холодный пот. Мозг бешено пульсирует в темнице черепа.
— Пойдемте, сын мой, — вступает отец Монте.
Льет дождь. Никто и не заметил, как солнце спряталось за тучами, заполонившими небо, — до них нет дела тысячам собравшихся на площади зрителей. Многие из них ждут с самого утра (задолго до того, как я узнал, что мне предстоит стать предметом их развлечения), и теперь, к четырем часам дня, они налегают друг на друга, как пласты породы в карьере. Всеми правдами и неправдами они пробирались на ступеньки Дворца Правосудия, чтобы смотреть спектакль оттуда, так что теперь там нет свободного места. Они повсюду — гроздьями свисают с балконов таверн, грозят обрушить своей тяжестью мосты.
Жандармы выводят меня за порог. Шарля волокут следом. При виде нас толпа разражается ревом. Я пячусь, но рука сзади возвращает меня на место. Другая рука подталкивает меня в направлении поджидающей повозки.
Первым в нее забирается Сансон. Следующим затаскивают Шарля, все еще в обмороке, с рукой, обвернутой набухшим кровью полотенцем. Потом иду я.
Спереди, справа, слева — отовсюду — доносится одно и то же миллион раз повторяемое слово.
— Двое! Двое! Двое!
В первые дни Реставрации гильотинирование — достаточно редкое зрелище, так что возможность увидеть за одно представление сразу две казни является неслыханным удовольствием. Настроение толпы можно выразить фразой: «Как в старые добрые времена» или «Теперь Старая Брюзга стала разборчивей, чем прежде».
Офицер отдает приказ, и повозка, словно подталкиваемая гулом толпы, начинает движение. Колеса тяжело перекатываются с булыжника на булыжник, толпа расходится, чтобы опять сомкнуться после нас. Так мы минуем набережную Цветов, переезжаем Биржевой мост, катим по набережной Жеврес.
Любопытно, что единственной темой моих мыслей в эти минуты являются головы других людей. Головы на вытянутых шеях, как они выглядывают из дверей, торчат из окон. Таращатся с фонарных столбов, из магазинов и лавок. Глаза горят бешеной похотью.
Рядом со мной отец Монте поднимает крест и начинает читать… наверное, на латыни, я не разбираю слов. В этом монотонном бормотании тонут остальные звуки, и я погружаюсь в странное полузабытье, от которого меня пробуждает толчок: на плечо мне падает голова Шарля.
Я пристально смотрю на его бледное лицо. Веки еле заметно шевелятся. Подрагивает нижняя губа. Пожалуй, все.
«Он умрет, — думаю я. — Им не понадобится его убивать».
И опять я ловлю себя на страстном желании, чтобы рядом оказался отец. Или Видок. Но первый давно мертв, а второй вскоре к нему присоединится. Не пройдет и десяти минут, как компания пополнится и мной.
— Шарль!
Руки и ноги у меня связаны. Единственный доступный мне инструмент воздействия — голос.
— Шарль, ты меня слышишь?
Ответ я скорее ощущаю: дыхание, вырывающееся изо рта.
— Посмотри на меня. Смотри мне прямо в глаза, можешь?
Веки поднимаются, зрачки в глазницах пляшут.
— Мы едем на прогулку, — говорю я. — Будет очень весело.
— Нет, — бормочет он. — Дождь…
Дождь и в самом деле льет изо всех сил, заставляет сомкнуться его измученные веки, струями стекает с подбородка.
