Режи Дескотт - Корпус 38
— Плохо. Я стараюсь успокоиться. Укрылась здесь с дочерьми. Старшая в шоке. Про младшую ничего не могу сказать. Вчера похоронили их отца, вы знаете… Рада вас слышать.
— Я тоже. Рад узнать, что вы там. Я предполагал, что вы вернетесь к подруге.
— Я вам очень благодарна… Стейнер?
— Да?
— Я чувствую себя виноватой, понимаете? Я беспокоилась за дочерей. Поэтому мне нужна была Ольгина поддержка. Я совершенно разбита. Вот к чему привело это расследование…
— Я понимаю. Вы не в силах были ничего изменить.
— Не знаю.
— Невозможно все предвидеть. Вы делали то, что должны были. Благодаря вам его взяли.
— Он заговорил?
— Именно.
— Что — именно?
Он догадывается, что она бледнеет.
— В частности, поэтому я вам и звоню.
— О, Стейнер! Что?
— Он хочет вас видеть.
— …
— Лорэн Ковак.
— Вы издеваетесь надо мной?
— У него есть что вам сказать… Такое, что он хочет сказать только вам.
— Вам мало фильма?
— Он уже во многом сознался. Но тут уперся. Он мне сказал, что хочет поговорить с вами о жонглере.
Она вздыхает:
— Вы отдаете себе отчет, о чем вы меня просите?
— Я отдаю себе отчет, Сюзанна…
— …
— Без этого можно и обойтись, но я думаю, вам лучше приехать. С Данте не все ясно. Вы согласны?
— Вы мучаете меня.
— Я понимаю.
Она молчит. Смотрит на насекомых, взгляд переходит с одного на другое, не различая их. Их контуры расплываются. Ее глаза привыкли к полумраку. Пристрастие Ольги. Успокаивает. Вопреки всему.
— Стейнер? — говорит она в безмолвной гостиной. — Дайте мне пару минут. Я перезвоню.
— Я буду у телефона.
Видя полицейских с автоматами в конце коридора, она еще не знает, правильно ли было ее решение. Стейнер идет рядом. Под его ногами скрипит паркет.
Ее сердце стучит громче каблуков по полу. Ей страшно при мысли, что она увидит его, и она боится того, что услышит.
Она должна создать себе броню из медицинских знаний.
— Я мало что могу вам посоветовать. Этот тип людей вам известен лучше, чем мне, — говорит Стейнер на ходу. — У него парализующий взгляд, такой, о каком вы неоднократно мне говорили. Я полагаю, вы знаете, что делать.
— Хотелось бы в это верить, — говорит она, нервно икнув.
Они приближаются к двери. Двое дежурных тайком наблюдают за ними.
— Вам нечего бояться, понимаете?
— Надеюсь. Но видеть его, смотреть ему в лицо после того, что он сделал…
— Предпочитаете отступить?
— Нет.
— Тогда пойдем? — спрашивает он, берясь за дверную ручку.
— Пойдем.
Лорэн Ковак сидит на стуле, руки за спиной. С ним Мельшиор. Сюзанна улавливает в лице Ковака сходство со змеей. Она не заметила этого на черно-белом экране монитора наблюдения.
— Итак, вот спасшаяся чудом, — говорит он, глядя, как она входит. — Я не встаю — моей змее захотелось раздробить мне скелет. К счастью, комиссар Стейнер спас мне жизнь.
Она поворачивается к Стейнеру, который делает ей знак сесть под призрачную защиту стола.
— Вам повезло, что ваш муж был в супружеской квартире с другой женщиной. Вы ему крайне обязаны вашей…
— Что вам от меня нужно? — резко обрывает она его, что кладет конец той манере, с которой он ее встретил. — Я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать мерзости. Если вы будете продолжать, я уйду. — Оба полицейских смотрят на нее, Ковак тоже. — Что заставляет вас искать встречи с той, кого вы считали убитой? Сожаление? Угрызения совести? Нет, вы на них не способны, — говорит она с долей презрения.
Он прочищает горло.
— Я хочу говорить с доктором наедине, если это возможно, — говорит он Стейнеру.
— Боюсь, ты просишь слишком много.
— Лишь потому, что, по-моему, доктор предпочтет говорить о жонглере наедине.
— Доктор? — говорит Стейнер.
Она выдерживает взгляд Анаконды — он смотрит на нее с интересом.
— Думаю, соглашусь, — говорит она сквозь зубы. — Когда уже столько всего позади, нужно идти до конца. И дать ему позабавиться в последний раз, — говорит она еще тише.
— Что вы сказали?
— Ничего.
— В таком случае необходимо привязать его к радиатору. Надо выбрать, где его оставить. Мельшиор?
Майор просит Ковака встать, двигает его стул к стене, предлагает сесть, вынимает из кармана вторую пару наручников, защелкивает наручник на правой руке и пристегивает к чугунному радиатору.
— Вот. С двумя парами проблем не будет, — говорит он, поднимаясь. — Во всяком случае, мы за дверью.
— Я думаю, вам нечего бояться, — говорит Лорэн Ковак.
— Итак, я вас слушаю, — вызывающе говорит она, как только они остаются одни.
— Как я уже сказал, я хотел бы поговорить о жонглере. Как он?
— Плохо. С рождественской ночи в Страсбурге. Когда вы ударили его по голове.
— Он упрямый, правда? Как вы.
— Мне наплевать на ваше мнение обо мне.
— Как вам понравилась сценка с учебником по психиатрии?
— Идите вы к черту, — бормочет она.
Тут его взгляд теряется в воспоминаниях. Мгновение он будто раскаивается. Объект, который предстает перед ней, укладывается в рамки лекций о серийных убийцах и психопатах, предмете ее изучения. Быть может, она ожидала менее развитую речь. Типичную для ярмарочного торговца. Несмотря на свое положение, о котором он пытается забыть, он — центр мира. И эта надменная улыбка, и эти глаза, которые стремятся заставить ее покориться.
— Я не знаю, что с ним случилось в ту ночь, — говорит он, устремив прозрачные глаза в пустоту. — Обычно он участвовал. Может, возраст малышки. Или потому, что я попросил ее обезглавить… Ему многих удалось завлечь своим жонглированием. Он завоевывал их доверие… Образовывалась группа. Это ему нравилось… Ему хотелось вытатуировать большую змею, как у меня… Он не успел… Мне ничего не оставалось, как его ударить, — говорит он вдруг очень горячо. — Когда я увидел, как все поворачивается. Буйный помешанный. Он добивался, чтобы его схватили. Я думал, что убил его. Он лежал на земле. Я должен был закончить дело. Я нервничал. И вдруг я увидел, что он убегает, как заяц. Я не смог его догнать… Да, он был резвый. И другая еще шевелилась… Потом я понял, что такая деятельность подразумевает одиночество.
События знаменитой рождественской ночи, после которых Данте приняли в отделение «Скорой помощи» больницы Робертсо. Сюзанна все воображала совсем не так.
— Но… Кажется, вас это удивляет. Вы побледнели…
Две пары наручников, радиатор и стол кажутся ей до смешного недостаточными, чтобы сдержать взрыв ярости и агрессии. Она смотрит на застекленную дверь, замечает шевелюру Мельшиора — это ее успокаивает.
— Это не совпадает с вашим представлением о пациенте, верно? — говорит Ковак, пытаясь засмеяться.
Боль призывает его к порядку.
— А, понимаю. Статья Мюллера меня насторожила, но я понимаю… Вы думали, это я виновен, да?.. Он успешно провернул дело, рассказав вам о своих подозрениях… Это правда, Мюллер был очень хорошо информирован. Да, он был что надо. Но недостаточно силен против меня. Я не из тех, кого можно использовать. Потом вы обратились в полицию. Но вы не думали, что виновен ваш пациент. Это не мог быть он, ваш больной малыш. Шизофрения, да?.. И я, который в конце концов его забыл. А он ничего не забыл.
— О чем вы говорите? — бесцветно спрашивает она, стараясь придать голосу твердости.
Его глаза подчиняют ее своей власти.
— Вы думаете, я бы дал себя обнаружить, в то время как столько лет оставался невидимым?.. Вас этому учат в школе психиатров?.. Это жонглер виноват… Мне кажется, он хорошо воспроизвел ритуал. Хорошо выучил урок.
Доктор Ломан пытается оставаться безучастной. Но разоблачения Анаконды снова открывают перед ней пропасть, которую, казалось, устранил его арест. Он может блефовать, выводить ее из равновесия, чтобы нанести ущерб ее победе. Исключительно из-за своей извращенности. И она понимает, что он постепенно подчиняет ее. А она поддается манипулированию, как студентка.
— Могу я задать вам вопрос? — Он делает паузу, потом продолжает: — Я вот думаю — он ведь это совершил после стольких лет… Описывал вам свои галлюцинации, а потом ждал выхода из тюрьмы, чтобы сделать и надеяться, что расплачиваться буду я… Он все это сделал сознательно или не понимал, что творит? Потому что, с другой стороны, доктор, — говорит Ковак, напирая на последнее слово, — если он меня не выдавал, что было бы ему проще всего, у него должна быть проблема с головой, с памятью или не знаю с чем…
— Проблема с шизофренией. Отчасти из-за того, что вы его ударили. И из-за того, что вы ему внушили, — холодно отвечает она, чтобы ему не поддаваться.
