Родриго Кортес - Садовник
Поначалу он делал это на всякий случай, просто чтобы не остаться без посадочного материала, если господь приберет слишком уж многих. Но коллекция ширилась, в ней появились семена достаточно редких, найденных в заброшенных оранжереях тропических растений, и вскоре Себастьян ощущал себя весьма состоятельным человеком и даже неожиданно обнаружил в себе столь необычное качество, как скаредность.
Он мог часами перебирать уложенные в заплечном мешке сокровища, любуясь легкими, как пух, и мелкими, как пыль, семенами экзотических колючих лиан, которые он обнаружил в оранжерее картахенского фабриканта, или крупными, похожими на бобы семенами тропического цветка, найденного в сгоревшем учебном корпусе Мадридского университета. Он знал содержимое каждого из десятков почти неотличимых на вид полотняных мешочков и прекрасно помнил, где, что и при каких обстоятельствах добыл.
Он стал специально запасаться пшеницей и овсом, чтобы не тратить с таким трудом собранные семена на безвестных покойников, выросших, как трава, живших трава-травой, да и скошенных, как трава. И когда его заплечный мешок стал весить порядка сорока килограммов и передвигаться по стране стало довольно сложно, бог в очередной раз помог ему.
На этот раз в районе Гвадалахары его подобрали военные медики небольшого полевого госпиталя — помогать санитарам выносить помои да хоронить умерших от ран. Затем войска, а вслед за ними и госпиталь, продвинулись к Сарагосе, а спустя каких-то пару недель Себастьян в очередной раз поменял хозяина и почти официально занял в полку майора Дельгадо должность главного могильщика.
А еще через месяц усиленный марокканским батальоном полк встал напротив занятого республиканцами родного города Себастьяна, и садовник испытал невероятное облегчение. Он знал: пройдет совсем немного времени, и он вернется туда, где сможет спокойно и вдумчиво завершить сад и сделать последнее, самое главное дело — приготовить маленький кусочек Эдема и для себя.
***Когда остатки двух республиканских батальонов заняли оборону у моста, Мигель первым делом сходил к командиру и спросил, что тому надо. Весь его опыт говорил, что от военных надо откупаться до того, как они решат взять нужное им силой, — слишком уж велики тогда становились потери.
Понятно, что черный от солнца и усталости, обутый в драные веревочные альпаргаты и одетый в когда-то синее, а теперь просто выцветшее «моно» с поломанной застежкой-молнией на животе командир запросил обуви, продуктов и медикаментов, и понятно, что Мигель начал торговаться, — город уже давно жил на голодном пайке.
— Ты лучше не жадничай, — устало улыбнулся республиканец. — Знаешь, кто на том берегу стоит? Моро! Если мы отойдем, вы тут все под кроватями прятаться будете. Вот только не знаю, поможет ли…
Мигель похолодел. Именно так, «моро», в Испанском Иностранном легионе всегда называли марокканцев.
— И сколько их? — охнул он.
— Почти батальон. Вчера с ними стычка была, так на раненых ребят смотреть страшно — как лопатами порубали.
Мигель остолбенел: «Господи! Опять!»
— Лопатами?!
— Да я и не знаю чем… — потер черными от въевшейся грязи руками красные от недосыпа глаза командир. — В общем-то, я с «моро» давно уже имею дело, но эти… вообще какие-то дикие. Мы своих ребят после боя подобрали, так представь себе, у всех до единого рты землей забиты, и каждому в рот пшеничное зерно посажено! Вот зачем им это?
— Зерна во рту? — холодея переспросил Мигель. Он сразу же вспомнил капитана Гарсиа.
— А что такое? — заподозрил неладное командир.
— Показать можете? — спросил Мигель.
— Зачем? И вообще, друг, ты продукты даешь или мне бойцов посылать?
— Мешок бобов, — автоматически выдал Мигель. — Больше не проси.
— На два батальона — и мешок бобов? — нахмурился командир.
— У меня дети мучную баланду хлебают! — вспыхнул Мигель, тут же пожалел о своей несдержанности и сбавил тон: — Извини, друг, я правда больше не могу, — через меня уже четыре раза войска проходили…
Командир прикусил губу. Он понимал, что это такое.
— Ладно, давай свои бобы. Только объясни, что тебе до этих марокканцев?
— Это не марокканцы, — покачал головой Мигель. — Если я не ошибся, это намного хуже…
***Мигель осмотрел убитых и мгновенно вспомнил точно такие же рубленые раны, которые он видел на двенадцати убитых и закопанных под оливами анархистах. Только теперь убийца наносил удары гораздо точнее и мощней.
Некоторое время он размышлял, а потом тронул замершего рядом командира за рукав.
— Выжившие есть? Ну… те, кто видел, как это делают?
— Нет, — мотнул головой командир. — Все — наповал.
— А пленные? Ну… с той стороны…
— Есть один, — пожал плечами тот.
— Покажи.
Командир недовольно крякнул, попытался изобразить недоверие, но это вышло неубедительно. Мигель уже видел, что командир к нему, в общем, относится неплохо. Наверное, из-за мешка бобов.
— Ладно, пошли.
Они вышли из блиндажа и, пригибаясь, чтобы не попасть под выстрел с той стороны реки, быстро пробежали в самый конец длинной цепи укреплений. Нырнули куда-то вниз, и Мигель не сразу, но разглядел сидящего у стены меж двух конвоиров марокканца-кабила, правда, уже без фески и почти обязательного белого кисейного шарфа.
Конвойные с подозрением уставились на незнакомца, но командир сделал успокаивающий жест рукой и повернулся к Мигелю:
— Спрашивай.
Мигель присел напротив кабила на корточки и посмотрел ему в глаза.
— Ты своих убитых видел?
Лицо марокканца испуганно вытянулось.
— Так видел или нет?
— Да, сеньор, — выдавил тот.
— Во рту земля была?
Если бы марокканец мог побледнеть, он бы побледнел.
— Да, сеньор.
— И зерно было? — переполняясь странной смесью ужаса и восторга, поинтересовался Мигель.
— Да, сеньор.
Мигель повернулся к командиру. Тот стоял ни жив ни мертв.
— Слушай меня, друг, — медленно проговаривая слова, сказал Мигель. — Это делает парень, сейчас ему лет семнадцать или восемнадцать, крепкий, коренастый и совершенно немой. Есть у тебя такой на примете?
— Он у нас есть, сеньор… — неожиданно выдохнул марокканец. — Могильщик. Совсем не говорит.
Мигель вытер мгновенно взмокший лоб и снова повернулся к командиру:
— Мне нужно выйти с ними на связь.
— С кем? — охнул тот. — С «моро»?! Ты что, свихнулся?
— Ты же видел своих ребят, — вздохнул Мигель. — Тех, кого он… лопатой… Хочешь, чтоб завтра новые появились?
***Ждать пришлось до утра, и поначалу командир пытался уговорить Мигеля не рисковать, а потом махнул рукой, потребовал свой законный мешок бобов и хотя бы несколько килограммов бинта и показал рукой на ту сторону реки.
— Там усадьба местных буржуев. Так что, скорее всего, там и штаб. Но вот дойдешь ли, за это я не поручусь — пулеметы у них тут через каждые двадцать метров. Своих я предупрежу; стрелять не будут.
Мигель кивнул, написал посыльному записку, чтобы тому выдали в городе бобы, стащил через голову линялый полицейский мундир, ежась от утренней осенней прохлады, снял нижнюю рубаху, аккуратно привязал ее к выломанной здесь же ветке лещины и вдруг вспомнил, как семь лет назад осматривал точно такие же, но по весеннему времени совсем зеленые ветки под мостом.
Той весной он был еще безумно молод и наивен, верил в Ломброзо, но, бог мой, как же близко стоял он к истине! И если бы не закулисные игры сеньора Рохо…
Он поднял импровизированный флагшток и провел им над головой — получилось внушительно и даже по-своему красиво.
— Господи, помоги! — широко, не стесняясь уставившихся на него из окопов солдат Республики, перекрестился он. На секунду закрыл глаза и, преодолевая дрожь в коленях, шагнул вперед.
***Мигель пошел прямо через мост — тот самый, под которым семь лет назад он упустил этого безумного негодяя, и тот самый, на котором не так давно, каких-нибудь два года назад, налетел на своей «Испано-суизе» на бревно. С тех пор мост ни разу не ремонтировали, и теперь некогда новенькие светло-желтые доски почернели и даже не скрипели — жалобно всхлипывали при каждом его шаге.
На той стороне что-то гневно и тревожно вскрикнули, и вслед немедленно щелкнул сухой винтовочный выстрел.
Мигель остановился и замахал своим импровизированным белым флагом еще сильнее. Попадать под случайную пулю не хотелось.
— Я — парламентер! — немного подумав, крикнул он. — Не стреляйте! Я из города!
На той стороне молчали.
Мигель с трудом преодолел в себе желание обернуться назад, чтобы убедиться, что никто из не наигравшихся еще в войну мальчишек не целится ему в спину, и снова шагнул вперед.
Никто вроде не возражал.
Он взмахнул белой нательной рубашкой еще раз и, собрав всю свою волю в кулак, зашагал через мост. Миновал половину, затем три четверти, а потом вдруг ступил на твердую каменистую почву и понял, что все обошлось.
