Патриция Корнуэлл - Все, что остается

— Следует подогреться. Я положила туда зеленый перец и томаты, которые ты в последний раз привезла из Майами. Я сберегла их. В духовке хлеб и тушеная капуста. Кстати, как твоя семья?

— Люси неожиданно стала проявлять интерес к мальчикам и машинам, но не думаю, чтобы это серьезно, поскольку она до сих пор отдает предпочтение своему компьютеру, — сказала я. — Сестра подготовила к выпуску в следующем месяце еще одну детскую книгу, но у нее нет никаких идей относительно ребенка, которого, как подразумевается, она растит. Что касается моей матери, то, за исключением обычных сетований на то, что стало с Майами, где больше никто не говорит по-английски, все в порядке.

— Ты ездила к ним на Рождество?

— Нет.

— Твоя мать простила тебя?

— Нет еще, — ответила я.

— Не могу сказать, чтобы я ее осуждала. На Рождество семья должна собираться вместе.

Я ничего не ответила.

— Но это хорошо. — Она удивила меня, сказав: — Тебе не хотелось поехать в Майами, поэтому ты не поехала. Я говорила тебе, что женщины должны быть эгоистичны. Возможно, ты учишься быть самолюбивой?

— Думаю, эгоизм довольно легко прививается мне, Анна.

— Когда ты не будешь больше страдать от этого, я буду знать, что излечилась.

— Я все еще испытываю чувство вины, поэтому, думаю, еще не вылечилась. Ты права.

— Да. Пожалуй.

Я наблюдала, как она откупорила бутылку с характерным звуком — рукава белой хлопковой блузки закатаны до локтей, предплечья сильные и уверенные, как у женщины моложе ее вдвое. Не знаю, как выглядела Анна молодой, но и сейчас, когда ей было почти семьдесят лет, она обращала на себя внимание своими ярко выраженными тевтонскими чертами лица: короткими белыми волосами и светлыми голубыми глазами. Открыв буфет, Анна достала бутылки и через мгновение вручила мне скотч с содовой, а себе приготовила «манхэттен».

— Что нового, с тех пор как я в последний раз виделась с тобой, Кей?

Мы перенесли наши напитки на кухню и поставили на стол.

— Это было до Дня благодарения? Да, мы потом говорили по телефону. Ты беспокоишься насчет книги?

— Да, ты знаешь о книге Эбби, по крайней мере, столько, сколько и я. Слышала об убийствах. Тебе также известно о Пэт Харви и о расследовании. Я вынула сигареты.

— Да, я слежу за событиями по новостям. Ты неплохо выглядишь. Хотя немного уставшая. И, возможно, слишком похудевшая.

— Нельзя быть слишком похудевшей, — сказала я.

— Были моменты, когда ты выглядела гораздо хуже, с моей точки зрения. Думаю, ты научилась справляться со стрессом от твоей работы.

— В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.

Анна сделала небольшой глоток своего «манхэттена» и задумчиво уставилась на духовку.

— А Марк?

— Я виделась с ним, — сказала я. — Мы говорили по телефону. Он все еще не уверен. Думаю, я тоже. Поэтому, наверное, ничего нового.

— Ты виделась с ним, это уже новость.

— Я все еще люблю его.

— Это не новость.

— Все это так трудно, Анна. Всегда было трудно. Не знаю, почему не могу покончить с этим.

— Потому что чувства слишком сильные, но оба вы боитесь обязательств. Вы оба ищете радости и общения, но хотите идти каждый своим путем. Я обратила внимание — на него намекали в газете.

— Знаю.

— И?..

— Еще не разговаривала с ним.

— Не думаю, что нужно это делать. Если он не видел газеты, наверняка кто-нибудь из Бюро сообщил ему. Если он разочарован, то ты об этом услышишь, не так ли?

— Ты права, — облегченно сказала я, — услышу.

— По крайней мере, вы созваниваетесь. Чувствуешь себя счастливее?

— Чувствовала.

— У тебя есть надежды?

— Хочу увидеть, что произойдет, — ответила я. — Но не уверена, что получится.

— Никто ни в чем не может быть уверен.

— Да, такова печальная правда, — сказала я. — Ни в чем не могу быть уверена. Знаю только то, что чувствую.

— Значит, ты пока впереди своры.

— Что бы ни представляла собой свора, если я впереди нее, тогда это еще одна печальная правда, — согласилась я.

Анна поднялась, чтобы вынуть хлеб из печи. Я наблюдала, как она раскладывает по тарелкам перец, тушеную капусту, наливает вино. Вспомнив о запросе, который я принесла с собой, я достала его из записной книжки и положила на стол. Анна не взглянула на него до тех пор, пока не накрыла на стол и не села и только затем спросила:

— Ты намерена продолжить нашу беседу?

Я достаточно хорошо знала Анну и была уверена, что она не записывала в карту детали доверительных бесед с пациентами. Люди, занимающие должности, подобные моей, имеют предоставленные законом права затребовать медицинские записи, и эти документы в конце кондов могут оказаться в суде. Люди, подобные Анне, слишком щепетильны и никогда не фиксируют конфиденциальные разговоры на бумаге.

— Почему бы не сделать выводы, — предложила я.

— Я поставила диагноз, что у нее было устранимое нервное расстройство, — проговорила она.

Это было равносильно тому, если бы я сказала, что смерть Джилл последовала в результате остановки сердца и прекращения дыхания. Независимо от того, застрелен человек или его сбил поезд, смерть наступает от прекращения дыхания и остановки сердца. Диагноз нервного расстройства был самым всеохватывающим из диагнозов, указанных в Диагностическом и статистическом учебнике психических расстройств. Этот диагноз предоставлял возможность пациенту получить лечение по страховке, не раскрывая ни на йоту сути заболевания или историю его возникновения.

— Вся человеческая раса страдает нервным расстройством, — сказала я Анне.

Она улыбнулась.

— Я уважаю твою приверженность профессиональной этике, — проговорила я, — и у меня нет желания вносить исправления в имеющиеся у меня справки или дополнять их информацией, которую ты считаешь конфиденциальной. Но мне чрезвычайно важно знать о Джилл все, что хоть как-то может пролить свет на ее убийство. Если это относится, например, к образу жизни, то, возможно, из-за этого она оказалась в опасной ситуации.

— Я также уважаю твою профессиональную этику.

— Спасибо. Теперь, когда мы выразили взаимное восхищение нашей искренностью и честностью, может быть, отложим формальности в сторону и продолжим беседу?

— Конечно, Кей, — мягко проговорила она. — Я очень хорошо помню Джилл. Трудно не помнить необычного человека, особенно если он был убит.

— Что в ней было необычного?

— Необычного? — Она печально улыбнулась. — Очень красивая, внушающая любовь молодая женщина. Все говорило в ее пользу. Я с нетерпением ждала встреч с нею. Не будь она моей пациенткой, я хотела бы с ней дружить.

— Сколько времени она посещала тебя?

— Три-четыре раза в месяц более года.

— Почему именно тебя, Анна? — спросила я. — Почему не кого-то поблизости в Вильямсбурге, кого-нибудь ближе к дому?

— У меня много пациентов из других мест. Некоторые приезжают даже из Филадельфии.

— Потому что они не желают, чтобы их знакомым стало известно о посещениях психиатра?

Она кивнула.

— К сожалению, многие приходят в ужас при одной мысли, что об их визитах станет известно. Ты удивишься, узнав, сколько людей, находившихся в этом кабинете, покидают его через заднюю дверь.

Я сама никому не говорила, что посещала психиатра, и если бы Анна не отказалась брать с меня плату, платила бы ей наличными. Менее всего мне хотелось, чтобы, узнав об этих визитах, кто-то пустил слух среди сотрудников Департамента здоровья и обслуживания населения.

— Очевидно, Джилл не хотела, чтобы было известно о ее визитах к психиатру, — сказала я. — Возможно, именно поэтому она получила либриум по рецептам в Ричмонде.

— До твоего звонка я не знала, что она купила либриум в Ричмонде. Но я не удивлена. — Анна взяла свой бокал.

Перец был совершенно бесподобным, но настолько острым, что на глазах невольно навернулись слезы. Лучшее творение Анны, я так ей и сказала. Затем объяснила то, о чем она, возможно, догадалась.

— Возможно, Джилл и ее подруга были убиты тем же индивидуумом, который совершил убийства и других пар, — сказала я. — По крайней мере, имеется много общего. Это и объясняет мою заинтересованность.

— Меня не интересует информация о делах, которыми ты сейчас занимаешься, если, конечно, не считаешь, что мне это необходимо знать. Поэтому задавай вопросы, а я постараюсь вспомнить все, что смогу, о жизни Джилл.

— Почему она так беспокоилась, что о ее визитах к психиатру может стать известно? Что она скрывала?

— Джилл родом из состоятельной семьи в Кентукки, и одобрение родителей играло для нее большую роль. Она посещала подобающую ее положению школу, хорошо училась, обещала стать преуспевающим адвокатом. В семье ею гордились. Но не знали.

— Не знали о чем? Что она посещала психиатра?

— Да, этого они не знали, — сказала Анна. — Но гораздо важнее, они не знали, что Джилл была вовлечена в гомосексуальные отношения.