Жан-Кристоф Гранже - Лес мертвецов
Она сидела по-турецки на кровати и стучала зубами от холода. Три часа. Голода она не чувствовала — когда она в последний раз по-настояшему ела? Спать тоже не хотелось. И решительно нечего делать…
Тут ее взгляд упал на украденный из дома Мансарены «Тотем и табу». Что ж, можно заняться повышением своей психоаналитической культуры — все равно надо ждать, пока стемнеет. Происхождение человека как вида, переосмысленное и скорректированное Фрейдом.
Она взяла в руки книгу и ключ от номера.
Надо найти уютное местечко где-нибудь на воздухе и наконец одолеть этот труд.
45
Манагуа совсем не похож на город, охваченный хаосом террора. Напротив, он производит впечатление мирного и спокойного. Особенно благостная атмосфера царит в расположенном на возвышении национальном историческом парке Лома-де-Тискапа. Это подлинный оазис тишины и умиротворения. Здесь особенно явственно ощущается свойственная жителям праздная безмятежность…
Жанна уже бывала в парке в свой прошлый приезд. От «Интерконтиненталя» его отделяло всего несколько сотен метров; надо было просто пройти улицей, поднимавшейся на холм. Тротуар был выкрашен в желтый цвет; территорию парка окружала кованая решетчатая ограда, заставлявшая вспомнить о какой-нибудь засекреченной научной лаборатории… Зато, попав внутрь, посетитель сразу оказывался в гуще зелени, защищенный и от шума машин, и от уличного смога.
Минут за десять она добралась до вершины холма. Сады вокруг нее воспевали революцию, но, как бы это сказать, на мотив колыбельной. В центре стояла огромная чугунная статуя мужчины в ковбойской шляпе — памятник народному лидеру Аугусто Сесару Сандино. У его подножия примостился небольшой танк; висевшая рядом табличка извещала, что его отбила у войск Сомосы некая пламенная революционерка. Жанна попыталась представить себе, как все это происходило. Крики. Выстрелы. Озлобление. У нее ничего не получилось. В здешней обстановке любые звуки сами собой стихали до шепота.
Она обошла вокруг холма и выбралась к небольшой лагуне. Озерцо в обрамлении ив и камыша серебристо поблескивало на солнце. Как будто потухший вулкан, подумала Жанна, только вместо застывшей лавы — невозмутимая гладь воды.
На ее поверхности плавали сплетенные каким-то умельцем из кувшинок буквы, складываясь в слово ТИСКАПА. Вдали виднелась панорама города — протяженная плоская равнина, озаряемая искорками света и пропадающая на горизонте в туманной дымке.
Жанна вдохнула полной грудью. Идеальное место для чтения. Небо и вода. Надо только отыскать себе удобный уголок. Наверняка здесь есть какие-нибудь лужайки со скамейками. Она двинулась в сторону лагуны и вскоре действительно обнаружила подходящее местечко. Народу не было совсем. Открывшаяся перед ней полянка напоминала комнату с зелеными стенами. Здесь было прохладно. Она спокойно села и достала книгу.
Некоторые страницы слиплись от крови. Одно это сразу задавало определенный тон. В предисловии переводчик испанского издания сообщал, что «Тотем и табу», впервые опубликованный по-немецки в 1913 году под заголовком «Totem und Tabu», был произведением Фрейда, подвергшимся наиболее ожесточенной критике. В этом сочинении изобретатель психоанализа сел в галошу практически по всем пунктам. Или почти по всем. Против его теорий сейчас же восстали палеонтологи и другие представители антропологических наук. Но, несмотря ни на что, интерес к книге не угас и за столетие. Как будто вопреки всем своим ошибкам Фрейд открыл некую истину, пусть и в совершенно иной плоскости. Как будто ему удалось войти в резонанс с некой глубинной правдой о человеке.
Жанна решила, что должна составить обо всем этом собственное представление. Ее лицо ласкал теплый ветерок, за спиной шелестела листва. Страницы подрагивали под пальцами.
Через два часа она закрыла книгу. Нет, она поняла не все, далеко не все. Но кое-что ухватила.
В этом сочинении Фрейд делает попытку рассмотреть эволюцию человека как вида в свете собственной дисциплины, то есть психоанализа. Поступки и побудительные мотивы первобытных людей он объясняет действием эдипова комплекса. Неосознанное и неумолимое стремление, начавшее проявляться задолго до Античности, то есть гораздо раньше возникновения самого мифа об Эдипе.
Оригинальность мысли Фрейда заключалась в предположении, согласно которому в первобытные времена побуждение к инцесту и отцеубийству было вполне сознательным и во многом определяло образ существования людей. Они жили небольшими кланами, под деспотичной властью одного самца, считавшего всех самок своей собственностью. И вот в один прекрасный день сыновья в одном из кланов восстали против отцовского господства. Сговорившись, они убили его и съели его тело, чтобы наконец завладеть женщинами клана.
Но после убийства их охватило страшное чувство вины. Тогда они отреклись от участия в злодеянии и установили новый общественный порядок. Так одновременно возникли экзогамия — запрет на обладание женщинами клана — и тотемизм как дань почтения умершему отцу. Тотемизм, экзогамия, запрет на инцест и отцеубийство знаменовали собой появление модели, общей для всех религий. И вместе с ней негативного, основанного на подавлении, фундамента всей человеческой цивилизации.
По мнению специалистов, в этом эссе неправильно все. Первобытной орды никогда не существовало. Никакого убийства отца тоже не было, как не было и описанных Фрейдом первобытных кланов. Человеческая эволюция заняла тысячи и тысячи лет, и никаких событий основополагающего характера не происходило и не могло происходить.
И тем не менее «Тотем и табу» остается культовой книгой. Лишним свидетельством тому стал Эдуардо Мансарена, соорудивший себе из ее экземпляров нечто вроде убежища. Больше всего в этой книге потрясает то, что, несмотря на ошибки, она выражает истину. Как такое возможно, чтобы ложная идея дышала правдой? Правдой более убедительной, чем любой установленный антропологами исторический факт, датированный методом радиоуглеродного анализа и поддержанный сонмом специалистов?
Жанна догадывалась, в чем тут дело. Гипотеза Фрейда была мифом. Эдипов комплекс — влечение к матери, убийство отца — всегда таился в глубине человеческой души. Всего лишь раз, всего лишь один раз человек переступил грань и тут же раскаялся в этом. Из этого раскаяния родились наши общества, наши религии. А если копнуть чуть глубже, то окажется, что именно в результате перехода к действию в нас сформировался цензор, именуемый совестью, — наше сверх-Я. Мы закопали в своей душе случившуюся катастрофу. Мозг взял на себя роль «судьи-надзирателя» — с тем, чтобы подобное никогда не повторилось. Впрочем, не имеет особого значения, произошло это событие на самом деле или нет. Важна тень, которую оно отбросило.
Каждый из нас хранит внутри себя исходный миф — с убийством, инцестом и каннибализмом. Каждый ребенок в фантазиях переживает эту допотопную историю. Каждый мальчишка подсознательно готов совершить непоправимое, но в последнюю минуту одумывается и отступает. И становится взрослым. Фрейд считал, что даже в физическом плане, на клеточном уровне, в нас хранится воспоминание об этом варварском убийстве. Своего рода генетическое наследство, которое он называл «филогенетической памятью». Еще одна пленительная идея. Первородный грех, впечатанный в нашу плоть, заключенный в наши гены…
Жанна бросила взгляд на часы: уже пять вечера. Пора возвращаться. Единственный — и главный — вопрос, на который ей следовало найти ответ, звучал так: что может быть общего между книгой «Тотем и табу» и расследуемым ею делом? Мифом о коллективном убийстве и безумием Хоакина?
Ее осенила еще одна идея. Уже совершенно бредовая. Вирус, проникший из загадочного леса, как-то связан с эдиповым комплексом. Возможно, что вызываемое им заболевание пробуждает примитивные инстинкты, высвобождает дикарское начало и блокирует человеческий мозг, выполняющий роль цензора…
Ей захотелось перечитать некоторые страницы, но света не хватало. Строки сливались перед глазами. Она поднялась и почувствовала головокружение. Надо что-то съесть.
Затем она отправится в больницу «Фонсека».
И допросит человека, ближе других подошедшего к злу, — Нильса Агосто.
46
Пока она жевала купленный quesillo — нечто вроде блина с расплавленным сыром — и добиралась до больницы, совсем стемнело. Ощущение было такое, словно над городом навис огромный и плоский серый камень. Она попросила таксиста высадить ее чуть поодаль, чтобы остаток пути пройти пешком и смешаться с толпой вечерних посетителей, выстроившихся в очередь перед воротами. Через прутья решетки она видела плоское одноэтажное здание, так похожее на карантинный барак. Еще неизвестно, кто в большей безопасности: больные, что находятся внутри, или прохожие, что остались снаружи.
