Майкл Роботэм - Подозреваемый
По пути в гостиницу «Альбион» я пытаюсь сложить вместе кусочки мозаики. Зашитое ухо пульсирует, но это только помогает мне сосредоточиться. Это все равно что сконцентрироваться перед включенным на полную громкость телевизором.
Бобби был примерно в том же возрасте, что и Чарли, когда потерял отца. Подобная трагедия может нанести тяжелую эмоциональную травму, но сознание ребенка формирует не один человек. Существуют бабушки и дедушки, дяди и тети, братья, сестры, учителя, друзья и еще уйма народу. Если бы я мог навестить и опросить всех этих людей, возможно, я и сумел бы понять, что с ним случилось.
Чего мне недостает? Ребенка отдают под опеку суда. Его отец совершает самоубийство. Печальная история, но не единственная в своем роде. Теперь детей не помещают под судебную опеку. В начале девяностых закон изменился. Старая система таила в себе широкие возможности для злоупотреблений. Требовалось совсем немного доказательств, а проверки и компромиссы исключались.
У Бобби были налицо все признаки сексуального насилия. Жертвы подобного рода находят способы защититься. Некоторые страдают травматической амнезией, другие хоронят свою боль в подсознании или отказываются осмыслять происшедшее. Вместе с тем есть такие социальные работники, которые скорее «подтверждают», чем расследуют обвинения в насилии.
Чем упорнее Бобби отрицал происшедшее, тем больше людей проникалось убеждением, что насилие имело место. И эта железная убежденность послужила основанием для расследования.
А что, если мы ошиблись?
В Мичиганском университете однажды провели эксперимент. Взяли краткое описание реального случая с двухлетней девочкой и представили его комиссии экспертов, состоявшей из восьми практикующих психологов, двадцати трех выпускников психологического факультета и пятидесяти социальных работников и психиатров. С самого начала организаторы эксперимента знали, что девочка не подвергалась сексуальному насилию.
Мать заявила о насилии, обнаружив синяк на ноге дочери и лобковый волос (который, как она решила, принадлежал ее мужу, отцу девочки) на подгузнике. Четыре медицинских осмотра не обнаружили признаков насилия. Два теста на детекторе лжи и совместное расследование полиции и Отдела защиты прав ребенка очистили отца от подозрений.
Несмотря на это, три четверти экспертов рекомендовали либо тщательно контролировать общение дочери с отцом, либо вовсе запретить его. Некоторые из них даже сделали вывод, что девочка подверглась содомии.
В делах о насилии над ребенком не существует презумпции невиновности. Обвиняемый считается виновным до тех пор, пока не доказано обратное. Это пятно невидимо, но несмываемо.
Эрскин – хороший психолог и хороший человек. Он ухаживал за своей женой, больной рассеянным склерозом, до самой ее смерти и учредил благотворительный фонд ее имени. Мел обладает убежденностью и социальной сознательностью, которые всегда были для меня упреком. Она никогда не играла в беспристрастность. Она знает то, что знает. И остается верна этому.
Я не понимаю, куда все это меня заведет. Я устал и хочу есть. У меня все еще нет доказательств, что Бобби знал Кэтрин Макбрайд, не говоря уже о его причастности к ее убийству.
За десять шагов до комнаты я понимаю, что что-то не так. Дверь открыта. Темное, как от вина, пятно расползается по ковру в сторону лестницы. Пальма лежит на пороге. Глиняный горшок, видимо, разбился, ударившись о ручку двери.
У лестницы стоит тележка уборщицы. На ней два ведра, швабры, щетки и набор влажных тряпок. Посреди моей комнаты застыла сама уборщица. Кровать перевернута и забросана содержимым разломанного ящика. Раковина, оторванная от стены, лежит под трубой, из которой тонкой струйкой течет вода.
Моя одежда раскидана по промокшему ковру вперемежку с вырванными из блокнота листками и мятыми папками. Спортивная сумка затолкана в унитаз и разукрашена дерьмом.
– Самое важное – это как следует убранная комната, не так ли? – говорю я.
Уборщица смотрит на меня с изумлением.
На зеркале мятной зубной пастой выведена надпись, полная местного колорита: «Убирайся или получишь». Просто. Кратко. Точно.
Управляющий хочет позвонить в полицию. Мне приходится достать кошелек и переубедить его. Среди обломков не осталось ничего, что заслуживало бы спасения. Я осторожно поднимаю пачку размокшей бумаги, заляпанной чернилами. Единственный листок, на котором можно что-то разобрать, это последняя страница автобиографии Кэтрин. В офисе я пробежал глазами лишь первую страницу, а дальше читать не стал. Внизу листа я вижу список имен трех человек, давших рекомендацию. Только одно из них имеет значение: доктор Эмлин Р. Оуэнс. Далее следуют адрес Джока на Харли-стрит и номер его телефона.
12
Ремонтные работы, листья на рельсах, сбой в работе семафоров, разладившийся механизм стрелки… Выберите любую причину, и каждая приведет к одному и тому же: поезд прибудет в Лондон с опозданием. Кондуктор постоянно извиняется и не дает никому спать.
В вагоне-ресторане я покупаю чашку чая и сандвич «для гурманов», свидетельствующий, насколько могут обесцениться кулинарные понятия. На вкус в нем ничего нет, кроме майонеза. Разрозненные мысли стучатся в мою усталость. Недостающие детали. Новые детали. Несуществующие детали.
Бывает незначительная ложь, такая пустячная, что не важно, веришь ты ей или нет. Иная ложь кажется невинной, но имеет огромные последствия. А иногда ложь состоит не в том, что ты говоришь, а в том, чего не говоришь. Ложь Джока всегда так близка к правде.
У Кэтрин в Марсдене был роман с каким-то женатым мужчиной. Она его любила. Она тяжело переживала разрыв с ним. В ночь своей смерти она собиралась встретиться с кем-то. Был ли это Джок? Может, именно поэтому она позвонила мне в офис: потому что он не появился. А может, появился. Он больше не женат. Давнее пламя разгорелось вновь.
Именно Джок познакомил меня с Бобби. Он попросил оказать услугу Эдди Баррету.
Боже мой! У меня не укладывается в голове. Как бы мне хотелось уснуть, а проснуться в новом теле – или в новой жизни. Что угодно, но только не это. Мой лучший друг – я надеюсь, что заблуждаюсь относительно него. Мы с ним вместе с самого начала. Я раньше думал, что наше соседство по тележке в роддоме сделало нас почти братьями, негенетическими близнецами, которые, войдя в этот мир, вдохнули один и тот же воздух и увидели один и тот же яркий свет.
Я не знаю, что думать. Он мне солгал. Он сейчас у меня дома и использует ситуацию в своих интересах. Я видел, как он смотрит на Джулиану: с чувствами куда более сильными, чем те, с которыми смотрят просто на предмет зависти.
Джок – это постоянное соревнование. Дуэль. И больше всего он ненавидит, когда противник не оказывает сопротивления, потому что это обесценивает победу.
Кэтрин должна была стать для него легкой добычей. Джок всегда умел выбрать ранимых, хотя они и не возбуждали его так, как самоуверенные и крутые девушки. Его интрижки привели к двум разводам. Он ничего не мог с собой поделать.
Почему Кэтрин поддерживала отношения с тем, кто разбил ее сердце? И зачем указала имя Джока в автобиографии?
Кто-то должен был сказать ей, что мне нужна секретарша. Вряд ли она случайно ответила на объявление и только потом обнаружила, что устраивается на работу именно ко мне. Возможно, Джок снова начал встречаться с ней. На этот раз ему не нужно было бы держать их роман в тайне. Если только он не переживал из-за тех неприятностей, которые Кэрин причинила мне.
Чего мне недостает?
Она ушла из отеля «Гранд Юнион» одна. Джок не появился или же условился встретиться с ней позже. Нет! Это чушь! Джок не способен никого мучить, заставляя вонзать нож в собственную плоть. Он, может, и негодяй, но не садист.
Я хожу по кругу. В чем я уверен? Он знал Кэтрин. Он знал о ее жестокости по отношению к самой себе. И он солгал, что не знает ее.
Приступ страха накатывает на меня, как легкая горячка. Тетя Грейси сказала бы, что кто-то прошел по моей могиле.
Юстон-стейшн в холодный ясный вечер. Очередь на такси тянется через тротуар и вверх по ступенькам. По пути в Хэмпстед, глядя, как на счетчик взбираются красные цифры, я составляю план.
Привратник в доме Джока уже ушел домой, но дежурный узнает меня и впускает в фойе.
– Что случилось с вашим ухом?
– Укус насекомого. Воспаление.
Лестница внутри отделана махагони, и перила ярко блестят, отражая свет люстр. Квартира Джока во тьме. Я открываю дверь и замечаю красный огонек сигнализации. Она не включена. Джоку никак не удается выучить код.
Я не зажигаю свет и иду по квартире до кухни. Черно-белая мраморная плитка делает пол похожим на гигантскую шахматную доску. Лампочка над плитой освещает пол и нижние ящики. Не знаю почему, но я боюсь включать верхний свет. Подозреваю, что это больше похоже на взлом, чем на визит.
