Я — ярость - Делайла Доусон
— Тот мерзкий спрей, который пахнет цветочками? — Бруклин морщится.
— Ага, его.
— Я б лучше болела, чем его прыскать.
Но Элла отлично понимает, что со временем легкая аллергия перерастает в заложенность и отек и без лекарств разболится голова, так что надо порыться в вещах. «Флоназ» был в списке, а значит, мама должна была его положить.
— Сиди тут и не двигайся, хорошо?
— Ага. — Бруклин даже не отрывает глаз от экрана.
Элла возвращается в дом, на цыпочках идет по мягкому коридору, поднимается по лестнице, застеленной мягким белым ковром. В доме у бабушки надо вести себя тихо — особенно если дедушка Рэндалл тоже здесь. Она проходит в гостевую спальню, где для них с Бруклин уже приготовлены одинаковые односпальные кровати (надо бы подвинуть кровать Бруки к стене, не то она ночью упадет). Спрей от аллергии лежит в старой спортивной сумке вместе с другими туалетными принадлежностями; и как только цветочный аромат ударяет в нос, Элле сразу становится получше.
По пути обратно она слышит шорох и ругань, доносящиеся из коридора. Длинный ворс ковра скрадывает шаги босых ног: Элла тихонько подходит ближе, чтобы понять, что же заставило бабушку вести себя так… не как бабушка.
— Чертов тупой мудак! — бормочет бабушка. Элла заглядывает в комнату — обычно для посторонних она заперта — и видит, что бабушка крутит замок настенного сейфа. Картина с идиллическим пейзажем, которая обычно прикрывает сейф, распахнута, как дверь.
Конечно, Элла знала, что дедушка Рэндалл и Патрисия весьма богаты, но вделанный в стену сейф? Это уже совсем иной уровень богатства.
Любопытство не позволяет ей уйти. Очень хочется увидеть, что же хранит в сейфе такой человек, как бабушка, у которой всегда в сумочке новенький айфон из розового золота, украшенный настоящими бриллиантами.
Спустя несколько минут возни и ругани с резким южным акцентом (прежде Элла не слышала его в речи бабушки) Патрисии удается отпереть сейф. Она вытаскивает коробочки: бархатные, кожаные, ярко-бирюзовые — по очереди открывает их, бормочет, закрывает и ставит на низенький комод под сейфом. Мелькают кольца, серьги, ожерелья, браслеты — все блестит своей подлинностью. Кажется, бабушка испытывает облегчение оттого, что нашла их, и это очень странно. С чего вдруг она волнуется о собственных драгоценностях, спрятанных в надежном сейфе?
— А, вот ты где, — удовлетворенно произносит она, отыскав кольцо с красным камнем размером с виноградину. На минутку надевает его на палец и подносит к свету. — Ох ты красавец!
Наконец, все коробки переставлены, и бабушка вытаскивает из сейфа тяжелую сумку на молнии. Расстегивает и достает из нее пачку купюр. Со своего места Элла не может разглядеть их достоинство, но вряд ли это доллары и пятидолларовики.
— Превосходно, — бормочет Патрисия.
В довершение всего она извлекает из глубины сейфа маленький элегантный пистолет, красивый, голубовато-серебристый. Держит его двумя пальцами, как будто это таракан, который забежал к ней в ванную.
— Никогда не знаешь наверняка, — отмечает бабушка сама себе, и Элла едва удерживается от смешка: голос Патрисии звучит точь-в-точь как у дамы из старого фильма о гангстерах.
Бабушка снова запускает руку в сейф, а потом издает особенный вздох — так она вздыхает, когда разочарована. На кровати уже лежит большая сумка для вещей — не Birkin и даже не Coach, а что-то гораздо более старое и потрепанное. На дно Патрисия кладет сумочку с деньгами, поверх аккуратно, даже с благоговением укладывает коробки с драгоценностями. Сверху ложится пистолет. Потом бабушка запирает сейф и ставит картину на место, и комната снова превращается в обычную гостевую спальню, в которой никто никогда не ночует, потому что бабушка ненавидит гостей.
Прежде чем Патрисия повернется, Элла пулей снимается со своего места, стараясь быть бесшумной, пробегает по коридору и прячется у себя в комнате. Она опускается на колени возле мешков с вещами. Сердце так грохочет, что Элла молится, чтобы бабушка его не услышала: меньше всего сейчас ей нужны лекции о вреде любопытства, или о том, что она ходит как слон, или еще о каких-нибудь недостатках, о которых ей, по мнению бабушки, необходимо сообщить.
Однако бабушка крадется с той же осторожностью, что и Элла. Она тихо закрывает дверь в комнату и босиком на цыпочках идет по коридору.
— Это ты, Патрисия? — зовет дедушка Рэндалл. Он у себя в кабинете — в священной мужской комнате, куда остальным вход заказан, где стены, покрытые деревом, книжные полки и письменный стол размером с тушу носорога.
Бабушка закидывает свою ношу в комнату Эллы — не заходя, швыряет за угол, как раз туда, где Элла прячется за мусорными мешками. Наверное, бабушка ее просто не заметила: она не из тех, кто будет разбрасываться своими вещами.
— Да, что такое, Рэндалл? — холодно и официально, как всегда, откликается бабушка.
Скрип и тяжелый вздох: дедушка Рэндалл поднялся из своего модного офисного кресла. Элла слышит шаги: он выходит в коридор. Дедушка ходит так, будто никогда не опускался до того, чтоб вести себя тихо, никогда не крался, не прятался и не убегал.
— Ты же не оставила своих бестолковых внучек в бассейне без присмотра? Я даже не могу припомнить, сколько судебных исков об утонувших детях я рассмотрел за всю свою жизнь.
Элла представляет, как бабушка закатила глаза.
— Разумеется, нет. Они обсыхают в патио, прежде чем я пущу их внутрь.
Она говорит так, будто речь не о детях, а о собаках.
Элла опускает взгляд. На белом ковре, где она сидела, осталось мокрое пятно от джинсовых шорт.
Упс.
— Сегодня вечером я заберу самое необходимое и потом пришлю Диану за остальными вещами. Не смей пускать детей в мой кабинет.
— Конечно, Рэндалл.
Бабушка всегда говорит холодно, но никогда еще Элла не слышала, чтоб ее голос становился таким ледяным.
— И я аннулировал твои кредитные карты. И отменил вызов доктора Бэрда. И все эти сегодняшние покупки… Женщина, серьезно, ты вообще обращаешь внимание на суммы?
Элла не видит их обоих, но будто бы чувствует, как меняется тон бабушки, как он становится более гневным.
