Роберт Харрис - Индекс страха

Между тем на пятом этаже Леклер и его отряд вышли из рабочего лифта. Секретарь, обычно сидевший в приемной, уже ушел домой. Их впустила Мари-Клод. Она в ужасе поднесла ладонь ко рту, увидев бегущих вооруженных людей.

— Мне нужен доктор Хоффман. Он здесь? — спросил Леклер.

— Да, конечно.

— Вы не могли бы отвести меня к нему?

Они зашагали через операционный зал. Квери услышал шум и повернулся в их сторону. Он и сам не понимал, что произошло с Хоффманом. Хьюго решил, что Алекс задержался с Раджамани, и счел это хорошим знаком: по здравому размышлению, было бы лучше убедить их бывшего руководителя комитета риска не выступать против компании в такой критический момент. Но, как только Квери увидел Леклера и полицейских, он понял, что его корабль терпит бедствие. Тем не менее, в духе своих предков, он был полон решимости уйти со сцены с достоинством.

— Чем я могу вам помочь, джентльмены? — спросил он.

— Нам необходимо поговорить с доктором Хоффманом, — сказал инспектор, который поворачивался направо и налево, приподнимался на цыпочки, пытаясь разглядеть американца среди удивленных аналитиков, оторвавшихся от своих мониторов. — И я прошу всех оставаться на своих местах.

— Вы с ним чуть-чуть разминулись. Он вышел, чтобы поговорить с одним из коллег.

— Он покинул здание?

— Полагаю, они беседуют где-то в коридоре…

Леклер выругался.

— Вы, трое, — сказал он, стоявшим рядом полицейским, — проверьте соседние помещения. — Потом он повернулся к остальным. — А вы, трое, за мной. — Затем Леклер обратился ко всем остальным: — Никто не должен покидать здание без моего разрешения. Никто не должен делать телефонных звонков. Мы постараемся действовать с максимальной быстротой. Благодарю вас за понимание.

Он быстро зашагал к выходу. Квери поспешил за ним.

— Извините, инспектор, но что сделал Алекс?

— Обнаружено тело. Нам нужно поговорить с Хоффманом. Прошу меня простить…

Он решительно двинулся дальше по коридору, который оказался пустым. У Леклера возникло неприятное ощущение, глаза его метались из стороны в сторону.

— На этом этаже есть другие компании?

Квери по-прежнему не отставал. Его лицо стало серым.

— Только мы. Мы арендуем весь этаж. Какое тело?

— Нам придется начать снизу и двигаться наверх.

Один из полицейских нажал кнопку лифта. Двери открылись, и первым опасность заметил Леклер. Он тут же закричал и остановил остальных.

— Господи, — пробормотал Квери, глядя в пустоту. — Алекс…

Двери начали закрываться. Леклер снова нажал на кнопку, чтобы их открыть, поморщился, опустился на колени, подполз к самому краю и заглянул вниз, однако ничего не сумел разглядеть. В следующее мгновение инспектор почувствовал, как что-то капнуло ему на затылок; он дотронулся до него рукой и нащупал вязкую жидкость. Повернув голову, посмотрел наверх — лифт находился этажом выше. Что-то свисало с его днища. Леклер быстро отпрянул назад.

Габриэль закончила собирать вещи. Ее чемоданы стояли в коридоре: один большой, второй поменьше и сумка для ручной клади — она не забирала все вещи, но взяла с собой больше, чем на одну ночь. Последний самолет вылетал в Лондон в двадцать пять минут десятого, а на веб-сайте «Бритиш эруэйз» предупреждали, что меры безопасности после взрыва на «Виста эруэйз» усилены. Значит, если она хочет успеть на этот рейс, необходимо уехать прямо сейчас. Габриэль присела в своем кабинете и написала Алексу записку в старомодном стиле — на чистой белой бумаге, перьевой ручкой, заправленной китайской тушью.

Первым делом она написала, что любит его и не уходит навсегда. «Может быть, ты предпочел бы именно такой вариант — но сейчас мне необходимо отдохнуть от Женевы». Она сообщила ему, что встречалась с Бобом Уолтоном в ЦЕРНе. «Не сердись, он хороший человек, его тревожит твоя судьба». Разговор с ним помог ей понять, какую невероятно сложную задачу Алекс пытается решить и какие перегрузки испытывает.

Она сожалеет, что обвинила его в провале своей выставки. Если он продолжает настаивать на том, что не несет ответственности за покупку всех экспонатов, тогда, конечно, она ему верит. «Но, дорогой, уверен ли ты в своей правоте — кто еще мог так поступить?»

Возможно, у него снова нечто вроде нервного срыва — в таком случае, она хочет ему помочь; а вот узнавать о его прошлых проблемах от других людей, в особенности от полицейского, она не желает. «Если мы хотим и дальше оставаться вместе, нам следует быть более откровенными друг с другом».

Габриэль приехала в Швейцарию много лет назад, намереваясь поработать здесь пару месяцев, однако получилось так, что она здесь осталась, и все это время ее жизнь вращалась вокруг Алекса. Может быть, если бы у них были дети, все получилось бы иначе. Но то, что произошло сегодня, заставило ее понять, что работа, даже самая творческая, не заменяет для нее жизнь. В отличие от Алекса.

А дальше она подошла к главной проблеме. Насколько она поняла из разговора с Уолтоном, Алекс посвятил свою жизнь созданию машины, способной мыслить, учиться и действовать независимо от человека. Для Габриэль эта идея, по сути своей, представлялась страшной, хотя Уолтон заверил ее, что намерения Алекса были самыми благородными. «Зная тебя, я в этом не сомневаюсь». Но поставить высочайшие амбиции на решение одной задачи — добывания денег — не значит ли это объединить несовместимое: святое и дьявольское? Стоит ли удивляться, что он стал вести себя странно? Даже хотеть миллиард долларов, не говоря уже о том, чтобы обладать такой суммой, безумие, по мнению Габриэль, и она еще не забыла времена, когда Алекс думал так же.

Если человеку удастся изобрести то, что необходимо всем людям, — ну, ладно, это честно. Но получить такие деньги, только играя (она никогда не понимала, чем занимается его компания, но ей представлялось, что именно в этом заключался смысл ее деятельности), — уже жадность, которая хуже безумия, это безнравственно, и ничего хорошего не могло получиться; вот почему она должна уехать из Женевы, пока местные жизненные ценности не поглотили ее саму…

Габриэль писала и писала, забыв о времени, ее перо скользило по дорогой гладкой бумаге, каллиграфическое письмо завораживало. На противоположном берегу озера начали зажигаться огни. Мысль об Алексе, который находился где-то там с разбитой головой, ее угнетала.

«Я чувствую себя ужасно, собираясь уезжать, когда ты болен, но если ты не позволяешь тебе помочь, не разрешаешь докторам тщательно себя осмотреть, какой смысл мне оставаться здесь? Если я нужна тебе, позвони. Пожалуйста. В любое время. Это все, чего я когда-либо хотела. Я люблю тебя.

Она вложила письмо в конверт, запечатала его, написала большую букву А в углу и отправилась в кабинет Алекса, на ходу попросив водителя-телохранителя отнести чемоданы в машину и отвезти ее в аэропорт.

Габриэль вошла в кабинет и положила конверт на клавиатуру компьютера мужа. Должно быть, она случайно нажала на какую-то клавишу, потому что экран ожил, и она обнаружила, что смотрит на изображение женщины, склонившейся над столом. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: это она. Габриэль оглянулась, подняла голову наверх и увидела красный огонек детектора дыма; женщина на экране поступила так же.

Она нажала еще несколько клавиш в случайном порядке. Ничего не произошло. Тогда Габриэль ткнула ESC, картинка тут же уменьшилась и переместилась в верхний левый угол экрана, став частью двадцати четырех различных изображений, слегка выпячиваясь в стороны от центра, точно множественные грани глаза насекомого. На одном из них что-то медленно перемещалось. Она навела на него мышь и щелкнула. На экране появилось ночное изображение Габриэль, лежащей на постели в короткой ночной рубашке со скрещенными ногами и руками за головой. Рядом с ней ярко, словно солнце, сияла свеча. Видео было беззвучным. Габриэль на экране распустила пояс, сбросила рубашку, оставшись обнаженной, протянула руки — и тут же в правой части появилась голова Алекса. Он также начал раздеваться.

Послышалось вежливое покашливание.

— Мадам Хоффман? — раздался голос у нее за спиной, и Габриэль оторвала полный ужаса взгляд от экрана.

На пороге стоял водитель. За ним высились двое полицейских в черных фуражках.

В Нью-Йорке, в половине второго фондовая биржа начала испытывать такую сильную волатильность, что частота пополнения ликвидности увеличилась до семи в минуту, забирая около двадцати процентов ликвидности рынка. Индекс Доу-Джонса понизился более чем на полтора процента, а Эс энд Пи 500 — на два процента. ВИКС поднялся на десять.

Мэри Шапиро [64]передала полученные сведения в Конгресс. Предпосылки событий, произошедших на финансовых рынках США в течение следующих двух часов, носили исключительно фактический характер, они были получены из выступлений перед Конгрессом и объединенных докладов Комиссии по срочной биржевой торговле и Комиссии по ценным бумагам.