Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
— Quelle tristesse. [27]
– Quel дерьмо, друг мой. Этот парень унаследовал мозги от меня, а не от ветреницы, которая его родила… Но мы отвлеклись. Мой аристократичный французский «родственник» имеет свой интерес — скорее всего, основанный на предательстве — сотрудничать с вами. У меня тоже есть серьезные причины вам помогать, но я не могу забывать и о себе. Мой новый престарелый друг может вернуться и спокойно дожить свой век в Париже, тогда как мне, кроме как в Бостон, податься некуда, а за жизнь у меня скопилось не так много возможностей сводить концы с концами. Поэтому мое искреннее желание помочь должно подождать. С той информацией, которой я обладаю, я не проживу и пяти минут на улицах Бостона.
— Зацепка, — произнес Джон Сен-Жак, пристально глядя на Префонтейна. — Мне жаль, судья, но мы в вас не нуждаемся.
– Что? — Мари выпрямилась на стуле. — Брат, прошу тебя, нам нужна любая помощь!
— Только не от него. Мы знаем, кто его нанял.
— Это правда?
— Конклин знает; он назвал это «зацепкой». Он сообщил мне, что человек, проследивший твой путь с детьми сюда, воспользовался для этого услугами судьи, — брат указал кивком на бостонца. — Его услугами. Вот почему я угробил катер за сотню тысяч долларов, чтобы сюда добраться. Конклин знает, кто его клиент.
Префонтейн снова посмотрел на старого француза.
— Вот теперь самое время для "Quelle tristesse", господин Герой. У меня ничего не осталось. Моя настойчивость принесла мне только порезанное горло и опаленный скальп.
— Это совсем не так, — вмешалась Мари. — Вы же юрист, и не мне вам это объяснять. Подтверждение фактов — это тоже помощь. Вы можете потребоваться нам, чтобы засвидетельствовать все, что вы знаете, определенным людям в Вашингтоне.
— Чтобы привлечь меня как свидетеля, потребуется повестка в суд, моя дорогая. Я все подтвержу под присягой, вот вам мое честное личное и профессиональное слово.
— Мы не будем обращаться в суд. Никогда.
— Да?.. Понимаю.
— Нет, судья, вы еще ничего не понимаете. Все же, если вы согласитесь помочь нам, вам хорошо заплатят… Секунду назад вы говорили о причинах, которые заставляют вас помогать, и что они второстепенны по отношению к вашему желанию разбогатеть…
— Моя дорогая, а вы часом не юрист?
— Нет, экономист.
— Святая Мария, это еще хуже… Вы хотите знать мои причины?
— Они касаются вашего клиента, человека, который нанял вас следить за нами?
— Да. Его августейшая персона — как в «Цезаре Августе» — должна быть выкинута на помойку. Если отбросить незаурядный интеллект, он настоящая проститутка. Он мне столько всего наобещал, но все пошло прахом, когда он поставил на первое место свою личную выгоду.
— Мари, о чем это он?
— Думаю, о человеке с большим влиянием и властью, которых нет у него самого. Наш обвиняемый вступил в борьбу за чистоту нравов.
— И это говорит экономист? — спросил Префонтейн, снова машинально дотрагиваясь до ожогов на шее. — Экономист, рассуждающий о своем последнем прогнозе, вызвавшем неверное поведение на бирже и потери, которые много игроков смогли выдержать, но большинство — нет.
— Мой голос никогда не обладал таким весом, но я уверяю вас, что это рассуждения о тех многих, кто никогда не рисковал, потому что их прогнозы оставались только прогнозами, всего лишь теория. Это безопасная позиция… В отличие от вашей, судья. Вам может потребоваться защита, которую мы готовы предоставить. Каков ваш ответ?
— Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, ну и деловой же у вас подход…
— Я не могу иначе, — ответила Мари, глядя на старика из Бостона. — Я хочу, чтобы вы остались с нами, но не собираюсь вас упрашивать. Если нет — я просто оставлю вас ни с чем, и можете возвращаться обратно, на улицы Бостона.
— Вы уверены , что вы не юрист — или, скорее, верховный палач?
— Как вам будет угодно. Просто ответьте мне.
— Да кто-нибудь мне, в конце концов, объяснит, что тут происходит?! — не выдержал Джон Сен-Жак.
— Ваша сестра, — отозвался Префонтейн, нежно глядя на Мари, — только что завербовала рекрута. Она четко обрисовала все перспективы, что очень ценят адвокаты, и ее железная логика, вкупе с прелестным личиком, обрамленным темно-рыжими волосами, не оставляет мне выбора.
— Что?..
— Он предпочел остаться на нашей стороне, Джонни. Проехали.
— Да зачем он нам нужен?
— По множеству различных причин, молодой человек, — ответил судья. — В определенных ситуациях самодеятельность — не лучший способ решить проблемы, если только вы хорошенько не защищены с юридической точки зрения.
— Сестра, ты думаешь, это будет правильно?
— Во всяком случае, братишка, это не так плохо. Но решать Джейсону — черт — Дэвиду!
— Нет, Мари, — сказал Джон Сен-Жак, пристально глядя в глаза сестре. — Пусть решает Джейсон.
— Мне кажется или я где-то встречал это имя? — спросил Префонтейн. — Имя «Джейсон Борн» было написано на стене вашей виллы.
— Это было сделано по моему указанию, — объяснил не совсем фальшивый герой Франции. — Так надо.
— Не понимаю… и тем более не понимаю, что это за «Шакал» или «Карлос», о котором вы так свирепо меня расспрашивали, когда я еще не знал, на каком свете нахожусь. Я думал, что «Шакал» — это миф.
Старик по имени Жан-Пьер Фонтейн посмотрел на Мари; та кивнула.
— Карлос по прозвищу Шакал действительно легенда, но никак не миф. Он профессиональный убийца, которому пошел шестой десяток; говорят, что он болен, но все еще полон яростной ненависти. Он человек со множеством лиц и обличий; одни по каким-то причинам его любят, другие ненавидят, считая исчадием ада — и все по-своему правы. Я как раз тот, кто испытал к нему всю гамму чувств, относился к нему и так, и этак, но вы вряд ли сможете это понять, мы с вами слишком разные, преподобный Фома Аквинский.
— Merci bien. [28]
— Однако ненависть, которая владеет Карлосом, растет как раковая опухоль в его стареющем мозгу. Единственный человек сумел вычислить его; этот же человек обманул его, перехватил пальму первенства по убийствам, лишив Шакала работы; убийство за убийством, он сводил Карлоса с ума, когда тот пытался вернуть свою репутацию непревзойденного киллера. Этот же человек повинен в смерти любовницы Шакала — не просто любовницы, а женщины, которую Карлос знал и любил еще с детства, прошедшего в Венесуэле, она была его главным союзником. Это единственный человек, один из сотен или даже тысяч, посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел лицо Шакала. Человек, который все это сделал — продукт американской разведки, необычный человек, он вел смертельно опасный образ жизни на протяжении трех лет. И Карлос не успокоится, пока этот человек не будет наказан… и убит. А зовут этого человека Джейсон Борн.
Ошарашенный рассказом француза, с недоверием в глазах, Префонтейн перегнулся через стол.
— А кто такой этот Джейсон Борн? — спросил он.
— Мой муж, Дэвид Вебб, — ответила Мари.
– Господи , — прошептал судья. — Можно мне чего-нибудь выпить?
Джон Сен-Жак позвал:
— Рональд!
— Да, босс! — отозвался снаружи охранник, чьи сильные руки час назад держали хозяина за плечи на двадцатой вилле.
— Будь добр, принеси нам виски и бренди. Бар должен быть полон.
— Уже иду, сэр.
На востоке неожиданно запылало оранжевое солнце; его лучи проникали сквозь еще кое-где висевшую над морем утреннюю дымку. Тишина за столом была нарушена тихим и напряженным голосом старого француза.
— Я не привык, чтобы меня обслуживали, — произнес он, отрешенно глядя поверх перил на светлеющие воды Карибского моря. — Когда кого-нибудь о чем-то просят, я всегда думаю, что это относится ко мне.
— Больше этого не будет, — тихо сказала Мари, и, после небольшой паузы, добавила — … Жан-Пьер.
— С этим именем каждый может жить…
— Почему бы вам ни остаться здесь?
— Qu’est-ce que vous dites, madame? [29]
— Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.
Упомянутый судья пребывал в этот момент в задумчивости, рассматривая принесенные на стол бутылки, бокалы и ведерко со льдом. Без особых церемоний Префонтейн протянул руку и налил себе хорошую порцию из ближайшей к нему бутылки.
— Я должен задать пару вопросов, — с ударением сказал он. — Можно?
— Валяйте, — ответила Мари. — Не уверена, что смогу или захочу ответить, но давайте попробуем.
— Эти выстрелы, надпись на стене — мой «кузен» утверждает, что красные слова появились по его указаниям…
— Так и есть, mon ami . Так же, как и громкие выстрелы.
— Для чего?
