Зухра Сидикова - Стеклянный ангел
Глава двадцать первая
Жанна! — окликнул он.
Она обернулась:
— Ты зачем здесь?
— Не могу до тебя дозвониться. У тебя все время телефон отключен.
— Если отключен, значит, у меня нет времени на разговоры.
— Но Жанна, мы так давно не виделись. Я соскучился очень-очень.
Она внимательно смотрит на него, и он смотрит. На секунду их взгляды словно сцепляются между собой, и у Миши в груди такое нестерпимое чувство притяжения к ней, что еще секунда, и он кинется и начнет ее целовать. Начнет целовать это такое холодное, такое равнодушное лицо.
— Миша, мы, кажется, договаривались…
— О чем, о чем договаривались? — спрашивает Миша в отчаянии.
— О том, что никто не будет знать, никто не будет видеть. У меня дела, понимаешь?
— Понимаю, — Миша покорно кивнул. — Сенин тоже здесь? Я его машину видел на парковке.
— Да, здесь. Меня срочно вызвали, сорвали с дела. Опять к нему.
— Хотя бы на это раз ему срок грозит?
— Если бы… Отмазался как всегда. Потерпевшая вышла из комы и отозвала заявление. В обмен на крупную сумму денег. Просто анекдот.
— И что теперь?
— Что теперь? Ничего. Как обычно сухим из воды выберется. Надоело уже с ним возиться. И никто же не грохнет мерзавца этого! Кто-нибудь вроде твоего стеклянного маньяка. Как, кстати, твое расследование продвигается?
— Я еще и поэтому хотел поговорить с тобой…
Миша взял ее руку, и почувствовал странную грусть. Почему-то получалось так, что он все время ей мешает. У нее всегда находятся дела поважнее…
— Привет, голубки! Воркуете?
Жанна вздрогнула, быстро отняла свою руку, нахмурилась, поджала губы.
Миша взглянул поверх ее головы. Сенин-младший собственной персоной, стоит, скалит зубы:
— Как приятно наблюдать содружество меча и орала!
И где только набрался, придурок конченый? Интересно — сам соображает, что говорит?
— Жанна Александровна, а я вас так и не дождался. Со мной другой следователь побеседовал. Вы уже можете не торопиться, — он глумливо хохотнул, — до следующего раза… А в этот раз меня отпустили за неимением, так сказать, состава преступления. Не удалось вам, Жанна Александровна, и в этот раз меня прищучить. Ха-ха!
— И напрасно вы, милочка, с этим журналистиком связались, — добавил он, противно усмехаясь, — он тот еще сердцеед! Поматросит и бросит, это как пить дать!
Жанна ничего не ответила, холодно кивнула Мише, — лицо у нее при этом было такое равнодушное, что Мишу больно укололо где-то в середке, там где, наверное, и обитает та самая душа, — и ушла. А Мишу словно магнитом тянуло и, даже чувствуя на себе насмешливый Сенинский взгляд, он все смотрел и смотрел ей вслед.
— Влюбился, Плетнев? — Сенин тоже обернулся. — Ничего, конечно, огурчик, да только твердоват. Смотри, зубы обломаешь!
— Кто бы уже тебе зубы пообломал? — со злостью, уже явно не контролируемой, с удовлетворением отметив это про себя, сказал Миша.
— Да ладно, — примирительно заявил Сенин, — не ругайся. Это я так… любя! — он фамильярно похлопал Мишу по плечу. — Меня это даже радует. Значит, ты больше на танцы ходить не будешь!
— На какие еще танцы? — не понял Миша.
— На те самые, — Сенин подмигнул. — Мне вообще-то с тобой сейчас некогда болтать. Пойду готовиться. У меня вечерочком занятия индивидуальные.
Он довольно потер руки.
Миша слушал его вполуха. Он наблюдал за Жанной, которая остановилась у входа в здание прокуратуры, и разговаривала с высоким блондинистым парнем. Лицо у нее при этом было очень оживленным. Она улыбалась.
Миша зло ударил по колесу своей девятки, и не глядя на Сенина, поспешил убраться подобру-поздорову, пока хватало благоразумия держаться и не поубивать здесь всех к чертовой матери, включая и этого мажорика Сенина, и того Бреда Пита в синей прокурорской форме. И откуда их таких набирают в прокуратуру?!
* * *Телефон не отвечал. Абонент снова был недоступен. И недоступна была для Миши нежность этого абонента, шелковистость кожи, глубина глаз, сладость губ.
Миша сидел в машине у знакомого подъезда, и не сводил глаз с темного квадрата слепого, глухого и мертвого окна. Снова и снова набирал номер ее телефона, тупо выслушивая отвратительный бабский голос, сообщающий ему про недоступность канувшего в неизвестность абонента.
Видимо он задремал на какое-от время. Просто отключился от усталости. Неудивительно, трехдневная изматывающая беготня дала о себе знать.
В полусне почувствовал какое-то движение и свет, словно мазнувший по сомкнутым векам.
Открыл глаза. Так и есть. Вот она — эта гребаная машина представительского класса. А вот и пижон престарелый, и Жанна, конечно. Вышла, хлопнула дверью, стоит, хохочет, запрокинув голову.
Взяла своего Зандера под руку, скрылись в подъезде. А вот и мертвое окошко зажглось, ожило.
Интересно сразу лягут или сначала чаю попьют?
Миша заскрипел зубами, со всей силы заехал по рулю, в кровь разбил кулак.
Завыл, застонал, заматерился. А толку-то? Подняться, что ли, морду набить? Вот только кому? Старику этому пижонистому? Или ей? По гладкому нежному личику, которое она сейчас подставляет для поцелуев?
Черт, как же плохо… Такое ощущение беспомощной злобы… что, что делать? Заставить ее?.. избить?.. убить?..
За что она так? Сначала приближает, потом отталкивает.
Миша откинулся на спинку сиденья, не замечая, как по лицу текут злые беспомощные слезы.
Запиликал телефон. Миша быстро нажал кнопку, не глядя на высветившийся номер, в полной уверенности, что это она, Жанна. Увидела, что он звонил весь вечер, и решила набрать его. Может быть, разрешит ему подняться…
— Алло, алло, — прокричал в трубку, — Жанна?
— Какая еще Жанна? Мишаня, это я — Юлия.
Разочарование было таким сильным, что Мишу затошнило.
Злоба и отчаяние тысячами мелких иголок забуравили кожу головы, рук, спины.
— Чего тебе? — ответил почти грубо.
— Мишаня, Мишаня… — протянул голос, и Миша понял: Юлька безбожно пьяна.
— Мишаня, приезжай, пж-жалста, а то я не знаю, что сейчас сделаю… из окна выпрыгну… или в ванной утоплюсь… чесслово… Приезжай, умоляю… Спаси меня…
* * *Входная дверь была открыта, Юлька в одном белье лежала на разложенном диване, головой свесившись до самого пола.
На столе полупустая бутылка вина, по всей комнате разбросаны какие-то папки, исписанные листы бумаги.
Миша приподнял ее, уложил поудобнее, под голову пристроил маленькую подушку.
— Что случилось, Юля? Что произошло?
— Миша, — она с трудом разлепила веки, — Мишаня! А ты что здесь делаешь? Как ты здесь оказался?
— Ты мне сама позвонила, просила приехать.
— Да-а-а-а? — удивилась Юлька и икнула. — Не помню.
Села, замотала головой. Каштановые волосы закрывали лицо, каскадом сыпались на плечи.
Достала из-под подушки шоколадную конфету, развернула, шурша оберткой, не торопясь, съела.
Взглянула на Мишу заплаканными глазами.
— Меня с работы уволили.
— Как уволили?
— А вот так. Пришел на мое место пентюх какой-то, вроде того убитого. Меня в РОНО вызвали. Говорят, поработайте пока учителем, а там видно будет. Учителем… Какой из меня учитель? Я руководить должна, понимаешь? Руководить! Я столько сделала для этой школы! Ночами не спала! А они, сволочи, на мое место очередного мажорика… Ух, как же я их ненавижу! Поубивала бы всех!
— Слушай, — она внимательно посмотрела на Мишу, — может быть, этого урода тоже кто-нибудь пришьет? Может, мне самой его грохнуть? Придушить? Как того придушили?
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Налей мне вина.
— Может быть, хватит уже?
— Нет, не хватит, — всхлипнула Юлька, — не хватит. Налей!
Миша плеснул немного в бокал, протянул ей, покачав головой:
— Ну, ты даешь.
— И себе тоже. Себе тоже налей. Выпей со мной.
— Я не пью, — сказал Миша.
— Язвенник-трезвенник? — усмехнулась Юлька.
— Нет, принципиально.
— Пр-р-рынципиально! — передразнила она. — Прынципиально!
Язык у нее заплетался, поплывшая от слез тушь обрамляла глаза черной траурной рамкой, что делало ее похожей на порочную женщину из старых черно-белых фильмов.
— И не надоели тебе твои прынцыпы? Не надоели, а? Хорошо тебе с ними живется? С голым задом? Без работы, без машины, приличного жилья? Зато с пры-ы-ы-нципами, — она пьяно захохотала, а Миша разозлился, вскочил на ноги, сжав кулаки: да как она смеет!
Но сразу сник, устало опустился в кресло. А ведь Юлька права, кому нужны эти его гребанные принципы? Не пить, не курить, не ругаться матом, не обижать людей, не поступаться идеалами… Кому это все нужно? Для чего? Для того, чтобы маму не расстраивать лишний раз? Надоело все, надоело.
