Джон Гришэм - Признание
Пастор Шредер не разговаривал с женой уже несколько часов, и за это время произошло столько событий, что он не знал, с чего начать. Дана взяла трубку после первого же звонка, будто сидела и ждала его. От рева двигателей самолет затрясся.
— Ты где? — спросила она.
— В самолете. Вылетаем из Слоуна в Хантсвилль, чтобы встретиться с Донти Драммом.
— Тебя очень плохо слышно. На каком самолете?
— Друга Робби Флэка. Послушай, Дана, я тебя тоже практически не слышу. Я перезвоню, когда мы сядем в Хантсвилле.
— Пожалуйста, будь осторожен, Кит.
— Я тебя люблю.
Пастор сидел лицом к кабине пилота напротив Марты Хендлер, и их колени почти соприкасались. Кит смотрел, как пилот проверял работу приборов, пока они выруливали на полосу. Робби, Марта и Аарон разговаривали по телефону, и пастор удивился, как им это удавалось среди такого шума. Пилот увеличил мощность двигателей, и самолет затрясся, угрожая вот-вот развалиться на части. Крикнув, чтобы все покрепче держались, пилот отпустил тормоза, и самолет рванул вперед. Все четыре пассажира закрыли глаза, и через несколько секунд они уже были в воздухе. Шасси убрались в отсек, который со стуком закрылся, но Кит этого не знал. Он вдруг сообразил, что никогда раньше не летал на таком маленьком самолете.
Он никогда раньше не был в Техасе, не возил в машине серийных насильников, не слышал его леденящих кровь признаний, не наблюдал отчаянных попыток сотрудников адвокатской конторы спасти невинного человека, не проводил четыре дня подряд практически без сна. Его никогда не штрафовали за превышение скорости в Оклахоме, и ему не приходилось давать согласия на молитву с человеком, идущим на казнь.
Они пролетали над Слоуном на высоте двух тысяч футов и все набирали высоту. Старое здание фабрики по очистке хлопка еще горело, в небо поднимался столб густого дыма.
Кит закрыл глаза и постарался убедить себя, что все это происходит на самом деле, а не во сне. Однако поверить в это было трудно. Он помолился и попросил Господа укрепить его и направить, поскольку был в полной растерянности. Он поблагодарил Господа за посланное ему испытание, потому что без божественного промысла такого с ним никак не могло произойти. На высоте пять тысяч футов усталость, наконец, взяла свое, и его подбородок опустился на грудь.
Обычно они пили виски девятилетней выдержки, но по особым случаям доставали бутылку «Паппи Ван Винклс». Все трое с удовольствием опрокинули стаканы и облизнулись, наслаждаясь ароматом двадцатилетней выдержки. Сегодня они позволили себе выпить раньше обычного, но губернатор сказал, что ему нужно взбодриться. Барри и Уэйн никогда не возражали. Все сняли пиджаки, закатали рукава и ослабили узлы галстуков — настоящие мужчины, которым предстояло решить важные вопросы. Они стояли у маленького столика в углу с бокалами в руках и смотрели трансляцию митинга по маленькому телевизору. Если бы они открыли окно, то услышали бы его шум. Ораторы один за другим многословно подвергали уничтожающей критике смертную казнь, расизм и техасскую систему правосудия. То и дело упоминали «юридическое линчевание». Каждый оратор призывал губернатора остановить казнь. По оценкам службы безопасности, на митинг собралось около десяти тысяч человек.
За спиной губернатора Барри и Уэйн обменялись тревожными взглядами. Если толпа увидит сокрытую ими запись, то вспыхнет настоящий мятеж. Может, стоит сказать губернатору? Нет, возможно, позже.
— Гилл, нужно принять решение о Национальной гвардии, — сказал Барри.
— Что происходит в Слоуне?
— По состоянию на полчаса назад сожгли две церкви — по одной у белых и у черных. Сейчас горит заброшенное здание. В старшей школе утром отменили занятия после начавшихся потасовок. Афроамериканцы устраивают шествия по городу и нарушают общественный порядок. В заднее стекло полицейской машины бросили камнем, но других актов насилия пока не было. Мэр испуган и считает, что после казни может вспыхнуть мятеж.
— Кого мы можем послать?
— В Тайлере часть приведена в боевую готовность и может выдвинуться в течение часа. Шестьсот гвардейцев. Их должно быть достаточно.
— Отправляйте и подготовьте пресс-релиз.
Барри направился к выходу. Уэйн сделал еще глоток и неуверенно начал:
— Гилл, может, стоит хотя бы обсудить отсрочку на тридцать дней? Пусть все немного успокоится.
— Ни в коем случае! Нельзя идти на попятную из-за недовольства черных. Стоит проявить слабость сейчас, и в следующий раз они заговорят уже по-другому. Стоит дать отсрочку, и через тридцать дней все повторится! Я никогда не проявляю слабости. И ты это знаешь лучше других!
— Ладно, ладно. Просто считал, что в этом есть смысл.
— Больше так не считай.
— Договорились.
— Вот он! — Губернатор подошел к телевизору ближе.
Увидев, как на трибуну поднимается преподобный Иеремия Мейс, толпа взревела. Мейс являлся самым решительным черным радикалом, не пропускавшим ни единой возможности появиться там, где речь заходила о волнениях на расовой почве. Епископ поднял руки, призвал к тишине и с пафосом прочитал молитву, призвав Всевышнего вразумить заблудшие души, управляющие штатом Техас, открыть им глаза, наделить мудростью и тронуть сердца, чтобы остановить столь вопиющую несправедливость. Он молил Господа проявить волю и сотворить чудо спасения Донти Драмма.
Барри, вернувшись, плеснул всем в бокалы еще виски, и было заметно, как у него дрожали руки.
— С меня достаточно этой чепухи, — сказал губернатор и выключил звук. — Джентльмены, я хочу еще раз посмотреть пленку с признанием Драмма, — объявил он. Они вместе просматривали ее несколько раз, пока у них не осталось никаких сомнений. Все перешли в другую часть кабинета, где стоял еще один телевизор, и Барри взял пульт.
23 декабря 1998 года. Донти Драмм смотрит в камеру, на столе перед ним — надкушенный пончик и банка кока-колы. Больше никого не видно. Донти выглядит подавленным, усталым и испуганным и говорит монотонно и медленно, глядя прямо в камеру.
За кадром голос детектива Дрю Кербера:
— Тебя ознакомили с Правилом Миранды?
— Да.
— И ты даешь показания по собственной воле, без всякого принуждения, угроз или обещаний?
— Да.
— Хорошо. Расскажи нам, что произошло девятнадцать дней назад в пятницу вечером 4 декабря.
Донти наклонился вперед, опираясь на локти, и, казалось, вот-вот потеряет сознание. Выбрав на столе пятно, он устремил на него взгляд и начал рассказывать, обращаясь к нему:
— Мы с Николь тайно встречались, занимались сексом и веселились.
— Когда это началось?
— Три или четыре месяца назад. Мы нравились друг другу, отношения развивались, и она стала бояться, что об этом узнают другие. Мы начали ссориться, и она хотела расстаться, а я не хотел. Я думаю, что любил ее. А потом она отказалась со мной видеться, и я очень переживал. Я думал о ней постоянно, она была такая красивая. Я хотел быть с ней больше всего на свете. Я совсем потерял голову и сходил с ума при одной мысли, что она может быть с кем-то другим. В ту пятницу я поехал ее увидеть. Я знал, где она любит проводить время, и заметил ее машину у восточной стороны торгового центра.
— Извини, Донти, но раньше ты говорил, что ее машина стояла у западной стороны торгового центра.
— Да, западной. Я остановился и решил ее дождаться.
— Ты был за рулем зеленого пикапа «форд», принадлежащего твоим родителям?
— Да. Думаю, что это было около десяти вечера и…
— Извини, Донти, но раньше ты говорил, что было почти одиннадцать.
— Да, верно. Одиннадцать.
— Продолжай. Значит, ты был в зеленом пикапе, искал Николь и увидел ее машину.
— Да, я очень хотел ее разыскать, и мы ездили по округе, выглядывая ее машину…
— Извини, Донти, ты сейчас сказал: «Мы ездили», а раньше говорил…
— Да, мы с Торри Пиккетом…
— Но ты раньше говорил, что был один, что высадил Торри у дома его матери.
— Да, извините. Возле дома его матери. Верно. Поэтому у торгового центра я был один, увидел ее машину, припарковался и стал ждать. Когда она вышла, то была одна. Мы немного поболтали, и она согласилась сесть в пикап. Мы уже не раз на нем ездили, когда встречались. Я был за рулем, и мы разговаривали. Мы оба переживали. Она была настроена прекратить отношения, а я — продолжить. Я предлагал сбежать вместе, уехать из Техаса и перебраться в Калифорнию, где никому бы до нас не было дела. Ну, вы понимаете. Но она не соглашалась и начала плакать, и при виде ее слез я тоже начал плакать. Мы остановились за церковью, куда часто приезжали раньше, и я сказал, что хочу заняться сексом в последний раз. Сначала она не возражала, а когда мы начали, вдруг оттолкнула меня и сказала, что хочет вернуться, поскольку ее будут искать подруги. Но я не мог остановиться. Она пыталась вырваться, а я вдруг разозлился и возненавидел ее, раз она меня отвергала и отказывалась быть со мной. Только потому, что я — черный. Будь я белым, все было бы иначе… Мы начали драться, и она поняла, что я не отстану. Она перестала сопротивляться, но и не сдалась. А когда все закончилось, она пришла в ярость, дала мне пощечину и заявила, что я ее изнасиловал. А потом у меня в голове что-то замкнулось, даже не знаю, как объяснить, но я пришел в бешенство. Она по-прежнему была подо мной, и я… ну… я ударил ее, а потом еще и еще. Я не мог поверить, что бью по такому красивому лицу, но если она не могла быть моей, то не будет ничьей. Я совсем потерял голову и даже не понял, как мои пальцы оказались у нее на шее. Я тряс ее изо всех сил, пока она не затихла. И все вокруг затихло. Когда пришел в себя, я посмотрел на нее и вдруг понял, что она не дышит. (Тут Донти взял банку с колой и сделал первый и единственный глоток.) Потом я поехал и долго кружил по городу, не зная, куда направиться. Я все ждал, что она проснется, но она не шевелилась. Несколько раз я окликал ее, но она не отвечала. Думаю, тогда я запаниковал. Я не знаю, сколько было времени. Я поехал на север, а потом, когда увидел, что скоро рассветет, снова запаниковал. Потом я заметил указатель Ред-Ривер. Я был на шоссе номер триста сорок четыре и…
