Ник Тошес - Рукой Данте
Картографу потребовалась небольшая пауза для того, чтобы перевести дыхание, и гость воспользовался предоставленной возможностью с проворством солдата, долго и терпеливо ожидавшего случая пустить в ход обнаженный меч.
Он вынул из кожаной сумки книгу с застежкой и замком и открыл ее. Картограф внимательно следил за ним, сведя к переносице густые черные брови и осторожно поглаживая ухоженную бороду. Наконец книга легла на длинную и широкую доску, на которой можно было и разворачивать карты, и раскладывать монеты. Перламутровое свечение пергамента и безупречное качество толстых страниц подействовали на Игнацио так же, как когда-то, да и сейчас, на поэта, и он осведомился у гостя, кто создал книгу, на что последний ответил, что, к сожалению, ему и самому это неведомо.
— Как человеку, сведущему в искусстве и науке, говорит ли вам о чем-нибудь этот знак? — спросил поэт.
— Конечно, это знак Тринакрии, знак Сицилии.
— Да, очень хорошо. Но здесь также указано и более точное место нахождения некоего предмета.
— Я не знаю арабского. Что означают эти буквы над знаком?
— Они гласят следующее: «Здесь обитаю я, в месте, где три трех в трех».
Таким образом, местонахождение скрыто в образе и в слове.
Некоторое время картограф молча размышлял, потом покачал ухоженной головой и, выбрав в одной из ячеек нужную карту, расстелил ее на столе и, выпрямившись, уперся в нее взглядом.
— Тринакрия лежит здесь. — Он провел рукой над картой и снова покачал головой. — На любой карте множество точек, соединение которых даст бесчисленное множество треугольников. Но явных указательных знаков, образующих эту фигуру, я здесь не вижу. А вы?
Поэт смотрел на карту, но тоже ничего не видел. Картограф снова взглянул на книгу с застежкой и замком.
— Вы заметили, что эти треугольники соединены таким образом, что образуют магическую пентаграмму? — Он отступил, как будто книга несла в себе зло. — Смею сказать, что знак этот имеет скорее отношение к области сатанинской, чем географической. Я бы отнес книгу к какому-нибудь арабу, знающему толк, как в черных искусствах, так и в черном сердце Сицилии.
Поэт закрыл книгу, замкнул ее на замок и убрал в кожаную сумку.
Он был под мраморной перемычкой с выбитой на ней именем владельца мастерской и собирался закрыть за собой дверь, за которой его встретил почти невидимый, туманный дождь.
— Постойте! — крикнул картограф. Поэт обернулся, и Игнацио заговорил уже спокойнее: — Я нашел. Треугольник внутри Тринакрии, нашел. Мы искали что-то загадочное, что-то требующее напряженных поисков, а он лежал прямо перед нами.
Взгляд гостя переместился к пальцу картографа, указывавшему на три пятнышка, лежавших вблизи восточных углов треугольника.
— Острова эти малоизвестны даже генуэзцам, привозящим на север богатый улов тунца.
Поэт смотрел на три пятнышка так, словно это были три сапфировые звезды в небесах.
— А что касается трех внутри трех, то ответ лежит внутри этих трех.
Поэт заглянул в глаза картографа.
— Вы можете обратиться к генуэзцам, которые плавают в этих темных морях, хотя я не отрекаюсь от того, что говорил, и знак этот изобрел не генуэзский моряк.
— Думаю, что нет, — сказал поэт.
Вернувшись в Париж, я беру черный чемоданчик и иду в Национальную библиотеку.
Там, в старом отделе рукописей на улице Ришелье, у меня встреча с директором хранилища редких книг и conservateur департамента восточных манускриптов.
Один из них энергично потирает руки, поднимает брови и улыбается.
— Итак, Франсуа, — говорит он своему компаньону, — нам предоставлена редкая привилегия установить диагноз, выяснить истинную правду и степень безумия нашего почтенного друга.
— Возможно, — говорю я, — а возможно, и нет.
— Да, — вступает в разговор другой, — мы, французы, весьма преуспели в установлении диагнозов. Известно ли вам, что Французская академия вынесла однажды такое суждение: «Во Франции много пьяниц, но, к счастью, нет алкоголиков»?
И вот мы все вместе: Франсуа, Антуан, я и мой черный чемоданчик.
— Хотя, не беря в расчет Ватикан, в мире нет ничего сравнимого с рукописью номер 313 из коллекции Палатино в Национальной библиотеке Флоренции — старинной и прекрасно иллюстрированной «Комедии», датируемой 1330-ми годами, — другие крупные библиотеки тоже владеют уникальными сокровищами Данте: Британская библиотека так называемым Эгертонским манускриптом, Национальная библиотека рукописью из старой коллекции Арсенала. Эти великолепно иллюстрированные труды датируются не позднее чем десятью годами после рукописи Палатино, но Эгертонский манускрипт считается старшим из двух.
Спрашиваю, согласилась ли бы Национальная библиотека отдать рукопись из Арсенала в обмен на Эгертонский манускрипт, если бы представилась возможность.
— Разумеется, нет.
Много пьяниц, но нет алкоголиков.
Я выкладываю перед ними документы.
Они изучают копии страниц. Видят доказательства трудов и мук сочинителя. Я наблюдаю. В их глазах растущее и ошеломляющее осознание того, что перед ними не плод работы переписчика, не подделка, потому что никто не подделывает оригинал сразу после его появления, тем более что распознать фальшивку было бы в то время очень легко, а стоимость ее была бы ниже стоимости любой копии.
У них нет слов.
— Что бы вы заплатили за подлинную вещь, всю «Комедию», написанную самим Данте?
Они роняют какие-то слова. Национальная библиотека никогда не предлагает цену. Ее называет продавец, а библиотека уже принимает решение.
Я медленно принимаю решение.
Говорит только один. Бормочет:
— Нечто вроде этого… нечто такого рода…
В разговор вступает второй:
— Такую вещь востребовала бы Италия. Заявила бы на нее свои права, как на часть своего национального достояния. Такая вещь должна принадлежать Италии.
Я вспомнил о большой иллюстрированной «Комедии» в Ватикане, написанной в середине четырнадцатого века готическим шрифтом и подаренной Боккаччо Петрарке с длинным посвящением на латыни и содержащей пометки последнего. Рукопись была частью коллекции шестнадцатого века, принадлежавшей Фульвио Орсини. Но была на книге и другая пометка, датированная 1815 годом: «dalla Biblioteca pariginia» — «из Парижской библиотеки» — и рядом с печатью Ватиканской библиотеки печать Национальной библиотеки.
Так что, кто тут разберется, что происходило или происходит между двумя этими народами?
— Однако же рукопись из Арсенала остается здесь, — напоминаю я.
— Но это… вещь, подобная…
— Ничего подобного не существует, — говорю я. — Есть только это.
— И какова же ваша цена?
Я улыбаюсь и желаю им всего хорошего.
Возвратившись в отель, звоню самому лучшему, самому надежному из занимающихся рукописями и книгами дилеров, Дэвиду Хэнкеру, живущему в Саванне. Именно от Дэвида я получил экземпляр первого издания «Vita Nuova», вышедшего в 1576 году. Через Дэвида удалось достать пятитомник первого издания всех трудов Данте. Дэвид помог мне добыть много редких и ценных томов; все они остались в Нью-Йорке, все они пропали для меня. Пожалуй, надо подумать, можно ли их как-то вернуть. Хотя… к черту, можно купить другие. Только вот как быть с личным экземпляром «Кантос» Эзры Паунда, тем, на котором стоит загадочная надпись: «В одном томе пропавшая сводка о гибеллинах, часть V, как в „Монархии“». Загадочная, потому что ни в каких позднейших изданиях никакой «пропавшей» сводки нет.
Такую книгу нигде больше не достать.
Спрашиваю Дэвида, сколько, на его взгляд, могла бы стоить оригинальная рукопись «Комедии».
— У тебя есть такая вещь?
Его голос дрожит от волнения.
— Нет, — говорю я.
— Уверен?
— Да уж, наверное, не забыл бы, если бы заполучил нечто такое. Вопрос чисто теоретический. Нет ничего. Ни малейшего обрывка, ни единой строчки, написанной рукой Данте. И тебе это известно.
— По-моему, имеются какие-то письма в Ватикане.
— Нет. Ты имеешь в виду так называемые тринадцать посланий. Считается, что они являются копиями писем Данте, существование которых ничем не подтверждено. Кое-кто верит, что они копии подлинных писем. Другие серьезно в этом сомневаются. Так или иначе, но они не претендуют на большее, чем считаться копиями или копиями копий. Можешь поверить, нет ничего.
Но Дэвид не верит. Не хочет верить.
— Я позвоню кое-кому в Италию и сразу же свяжусь с тобой.
— Дэвид…
— Да?
— Делай что хочешь, но, пожалуйста, не говори никому, что разговаривал со мной.
Теперь он уж точно мне не верит. Я закуриваю. Не успеваю докурить, как звонит телефон. Поднимаю трубку, но молчу. Это Дэвид.
— От двух до пяти миллионов за страницу, — сообщает он, — в зависимости от содержания.
