Марк Биллингем - Погребённые заживо
— У тебя музыка есть? — спросила Портер.
Торн потянулся вниз, стал перебирать шесть компакт-дисков, хранящихся на мультичейнджере, который он установил в передней панели БМВ.
— Что-нибудь из бренчащего кантри?
Торн поднял взгляд, теперь он почти не сомневался, с кем она побеседовала. Он ответил ей своей самодовольной улыбочкой типа «а-мне-наплевать».
— Холланд — покойник. Тебе это известно, правда?
— По правде сказать, я люблю кантри: Гарт Брукс, Шания Твейн…
Торн состроил гримасу, потом попытался найти нужный компакт-диск.
— Ладно, поскольку ты первая начала дразниться, пусть жизнь не кажется тебе медом.
— Кстати, это был не Холланд, — призналась Портер.
— Тогда кто?
Зазвучала музыка: нежная, печальная гитара оттеняла унылые вздохи аккордеона. Потом голос…
— Это кто? — спросила Портер спустя пару минут.
— Хэнк Уильямс…
Портер выглядела сбитой с толку, даже огорченной.
— А он собирается петь?
Когда стрелка на спидометре достигла отметки в сто километров, Торн объяснил, что Уильямс за всю свою карьеру выпустил целую серию альбомов под псевдонимами. Будучи «Люком-скитальцем» он написал и выпустил несколько «повествований» — он проговаривал текст на фоне простого музыкального сопровождения. Некоторые откровенно напоминали блюз, другие были скорее похожи на молитву или проговоренный гимн. Такие моралистические декламации — слишком некоммерческие для музыкальных автоматов и радиоэфиров, которыми известные люди зарабатывали себе на хлеб, — были унылы, но жалостны, совсем не в стиле крепко пьющего отступника, которого боготворили фанаты музыки кантри.
— Чересчур мрачная, — заметила Портер.
— Ты права, — Торн надавил на газ, чтобы успеть на желтый, и повернул налево к Белсайз-парку. — Однако классно иметь второе я. Как считаешь? Иметь вторую натуру, о которой никто даже не догадывается. Которую можно обвинять во всех смертных грехах и заставлять совершать то, что не хочется?
Портер согласилась, что сама идея неплоха.
— А что бы ты сделал?
Он минуту размышлял, потом улыбнулся:
— Было бы неплохо сообщить Тревору Джезмонду, что он не с тем парнем связался. «Прошу прощения, сэр, но вы путаете меня с Кевином-Бестолочью. Или, может, вы считали, что я Роджер-Пофигист». А ты?
Портер тоже задумалась, но на ум ей ничего не пришло, поэтому дальше они ехали молча, слушая «Мужчин с разбитыми сердцами», которую Уильямс с гордостью характеризовал как «самую ужасную и самую ненормальную песню, которую вы когда-нибудь слышали».
Когда они подъезжали к его дому, он сбавил скорость. Привлек внимание Портер к магазинам и местным достопримечательностям, интересным пабам. На Кентиш-таун-роуд он позаботился о том, чтобы показать ей «Бенгальский улан».
— Лучший индийский ресторан в Лондоне, — сообщил он. — Ты любишь индийскую кухню?
Портер кивнула:
— Сомневаюсь, однако, что они осуществляют доставку в Пимлико.
— Я мог бы пригласить тебя в ресторан, — Торн скосил глаза, их взгляды на долю секунды встретились в боковом зеркале дальнего вида. — Там за нами поухаживают.
Когда они достигли дверей квартиры, Торн быстро вошел внутрь, держась на несколько шагов впереди Портер и по пути наводя порядок. В прихожей он ногами затолкал под вешалку брошенные посередине туфли, поправил коврик, убрал пиджак, который небрежно висел на спинке стула. Портер двинулась дальше, пока он остановился, чтобы бросить сегодняшнюю почту к уже лежавшей на столе корреспонденции. Когда он догнал ее в гостиной, она стояла наклонившись и гладила кота, делая вид, что не читала записки, оставленной на диване.
Торн поднял клочок бумаги и прочитал:
«Не беспокойся, вчера было сказано много всякой чуши. Слишком много выпивки плюс усталость.
Сейчас чувствую себя намного лучше.
Доедаю твой хлеб. Извини…»
— Как зовут твою подружку? — спросила Портер.
— Это писала не подружка, это парень.
Портер удивленно подняла бровь:
— А вот это уже намного интереснее, чем вся музыка кантри.
— Это Фил Хендрикс.
— По-нят-но, — сказала она нараспев. Выдержала паузу. — Хендрикс же гей, я не ошиблась?
Торн притворно ухмылялся, смакуя такой поворот дела и получая удовольствие от проявленного внимания. Он кивнул на диван, где, свернувшись клубочком, уютно расположился Элвис.
— Вот диван-кровать, — сказал он. — Я позже разложу его.
— Прошу прощения?
Он не мог удержаться и улыбнулся ей в ответ.
— Почему я внезапно чувствую себя, как в римейке фильма «Продолжайте, констебль!»? Разве не ты говорила мне, что каждое мое слово записывается? Тогда я говорю: «На фиг!»
Она засмеялась.
— Тут есть что выпить?
Торн попытался казаться строгим.
— Забыла, через семь часов нам на работу? Мы должны быть отдохнувшими.
— Одна рюмочка не повредит, — возразила она, присаживаясь на диван. — Неужели Роджер-На-Все-Наплевать не может пойти и принести нам что-нибудь выпить?
Роджер отправился на кухню и сел на корточки перед холодильником. Он с тоской разглядывал скудные запасы, потом осознал: он понятия не имеет, что собирается делать с этой женщиной, которую пригласил к себе домой, и чем все закончится. Но Торн наслаждался каждой минутой, проведенной с ней. Он прокричал в гостиную:
— Боюсь, выбор небогат: дешевый лагер или дешевый лагер.
— Сойдет любой, — ответила Портер.
Дежурство с десяти вечера до шести утра могло быть как хорошей, так и плохой новостью — в зависимости от того, насколько ты любил трудиться. И — что еще важнее — на какой день недели оно выпадало. В начале недели оно могло пройти относительно спокойно. Но в районах Шепардз-буш, Актон, Хаммерсмит — а проще сказать, везде — люди «оживлялись», когда чувствовали приближение выходных.
Констебль Дин Фотерджил знал, что в тот момент, когда в патрульной машине вас только двое, при желании всегда можно спрятаться. Во всяком случае, на время. Можно растянуть на пару часиков перерыв на ужин, если днем не удалось как следует поспать. Конечно, когда ввели рации, стало несколько сложнее, но, даже если начальству известно, где ты находишься, оно все равно тебя не видит. По крайней мере, пока. Поэтому очень быстро полицейские сообразили — если ты передвигаешься, кажется, что ты занят. Из кафе к палатке с кебабом на боковой улочке. Полчасика с газеткой в одном месте, перерыв от тяжелой работы в другом. Но все это, разумеется, касалось только спокойных ночей.
В ночь же на субботу, как правило, всегда что-то случалось.
В четверть второго ночи, когда раздался вызов, Фотерджил и констебль Полина Колфилд находились возле телевизионного центра.
— Звонил какой-то мужчина из Глазго, сказал, что к нему сегодня днем должна была приехать сестра, но она так и не появилась. Ей за шестьдесят, живет одна, он не может с ней связаться, а нам не звонил, потому что не хотел беспокоить, и так далее. Если у вас свободная минутка, съездите и проверьте, ладно, Дин? Я знаю, что вы с Полиной сидите без дела, читаете газеты.
— На самом деле мы занимаемся ссорой возле метро «Уайт Сити», Скип.
— Я-то тебе поверю. А другие — нет. Я перешлю все данные на терминал.
Как только информация появилась на экране терминала мобильной передачи данных, Колфилд развернула «опель-астру» в противоположную сторону.
Фотерджил покачал головой.
— Спорим на пять фунтов, что она просто забыла о том, что собиралась к брату, — сказал он.
— Ты хороший слушатель, — признался он.
Он поднял фонарь и посветил по всему подвалу, потом, когда мальчик сощурился и отвернулся, опустил его.
— Я знаю, что тебе страшно, поэтому ты наверняка будешь слушать, но я могу распознать, когда люди действительно слышат то, что им говорят, а когда нет. Я много повидал на своем веку, это очень утомляет. Люди просто сидят и пропускают все твои слова мимо ушей. Ничего не слышат. Я вижу, что тебе очень тяжело. Конечно, тяжело. Нелегко слышать то, что я тебе говорю. Просто сидеть, слушать все эти ужасные вещи — и молчать. Может, ты хочешь что-нибудь сказать? Можешь говорить… Я знаю, тебе, наверное, понадобится время, чтобы все осознать. Это естественно. Я оставлю тебя ненадолго одного, но сперва хочу, чтобы ты кое-что понял. Я бы ничего этого тебе не говорил, если бы считал, что ты не сможешь понять. Ясно? Если бы не считал, что ты достаточно взрослый и сообразительный. Я прекрасно знаю, какой ты умный. Поэтому я все тщательно обдумал и решил, что ты уж точно сможешь переварить информацию. И понять. Не то чтобы ты понял все, потому что это лишь фрагменты — я уверен, ты понимаешь, о каких фрагментах я говорю, — и это настолько за пределами того, что ты и я, да и вообще обычные люди воспринимают как норму, что слово «понимание» здесь не вполне уместно.
