Мэтью Перл - Дантов клуб. Полная версия: Архив «Дантова клуба»
— Джейми, ежели убийца — Баки… Улыбаясь во весь рот, Холмс завершил мысль:
— То мы спасены. И город спасен. И Данте! Ежели наше знание вынудило Баки спасаться бегством, сие знаменует нашу победу, Лоуэлл.
Сияющий Филдс поднялся на ноги:
— Ох, джентльмены, я закачу в честь Данте такой ужин, что позавидует Субботний клуб. И пусть баранина будет столь же нежна, сколь стихи Лонгфелло! «Муэ» искрометно, как шутки Холмса, а ножи остры, точно сатиры Лоуэлла!
Ответом ему было троекратное ура.
Все это несколько ободрило Лоуэлла, равно как известие о новой Дантовой сессии: возвращается нормальная жизнь, а с нею чистое наслаждение их изысканий. Он очень надеялся, что никто более не лишит его удовольствия, обратив Дантово знание на столь отвратительный предмет.
Лонгфелло, по-видимому, понял, что тревожит Лоуэлла.
— Во времена Вашингтона, — сказал он, — трубы церковных органов переплавляли в пули, мой дорогой Лоуэлл. Тогда не было выбора. Теперь же — Лоуэлл, Холмс, не спуститься ли нам в винный погреб, а Филдс тем временем проследит, как там дела на кухне? — предложил он, забирая со стола свечу.
— О, истинное основание всякого дома! — Лоуэлл выпрыгнул из кресла. — У вас хорошая коллекция, Лонгфелло?
— Вам известно мое главное правило, мистер Лоуэлл:
Коли друга в гости ждешь,Лучшее вино берешь.Коль двоих ты ждешь на ужин,Можешь взять вино похуже.
Компания рассыпалась колокольчиками смеха, что питался общим облегчением.
— Но у нас четыре глотки, и все умирают от жажды, — возразил Холмс.
— Стало быть, не рассчитывайте ни на что особенное, мой дорогой доктор, — посоветовал Лонгфелло. Вослед за ним и за серебристым мерцанием свечи Холмс и Лоуэлл двинулись в подвал. Смехом и разговорами профессор отвлекал себя от стреляющей боли, что расходилась теперь по всей ноге, ударяя вверх от покрывшего лодыжку красного диска.
В белом плаще, желтом жилете и заметной издали белой широкополой шляпе Финеас Дженнисон спускался по ступеням своего Бэк-Бейского особняка. Он шел и насвистывал. Он покручивал окованной золотом тростью. Он искренне смеялся, точно слушал у себя в голове некую шутку. Финеас Дженнисон частенько смеялся про себя, когда прогуливался вечерами по Бостону — городу, который он покорил. И лишь один мир оставался незавоеванным — тот, где не имели полной власти деньги, а кровь более, нежели везде, определяла положение; но и этот мир готов был пасть к ногам Дженнисона, несмотря на недавние преграды.
С другой стороны улицы за ним наблюдали — шаг за шагом с той минуты, как он оставил позади особняк. Еще одна душа требовала воздаяния. Дженнисон шел и насвистывал, точно не ведая зла, не ведая ничего вообще. Шаг за шагом. Бесчестье этого города, который не станет более определять будущее. Города, что отринул свою душу. Человек, пожертвовавший тем, что могло объединить всех. Наблюдатель окликнул Дженнисона.
Тот остановился, потирая знаменитую ямочку на подбородке. Вгляделся в ночь.
— Кто меня звал? Нет ответа.
Дженнисон пересек улицу и с легким сердцем всмотрелся вперед, почти узнав человека, неподвижно стоявшего у церкви.
— А, вы, я вас помню. Что вам угодно?
Человек вдруг оказался позади, и нечто вонзилось в спину рыночного князя.
— Забирайте мои деньги, сэр, забирайте все! Молю вас! Забирайте и уходите! Сколько вам нужно? Говорите! Сколько?
— Я увожу к погибшим поколеньям. Я увожу.
Садясь наутро в карету, Дж. Т. Филдс менее всего рассчитывал обнаружить труп.
— Вперед, — скомандовал он кучеру. Чуть позже Филдс и Лоуэлл ступили на тротуар и дошли пешком до «Уэйда и Сына». — Сюда заходил Баки, прежде чем отправиться в гавань, — объяснил Филдс Лоуэллу.
Они так и не обнаружили этой лавки ни в одном городском справочнике.
— Пускай меня повесят, ежели Баки не проворачивал тут какие-либо темные делишки, — проворчал Лоуэлл.
Они осторожно постучали, но не получили ответа. Затем дверь широко распахнулась, и мимо них пронесся человек в длинной синей шинели с блестящими пуговицами. В руках он держал коробку, доверху наполненную разнообразным добром.
— Прошу прощения, — сказал Филдс. Подошли еще двое полицейских, еще шире распахнули двери «Уэйда и Сына» и втолкнули Лоуэлла с Филдсом внутрь. Прямо на прилавке лежал старик с очень впалыми щеками: в руке он сжимал карандаш, точно ему не дали дописать последнюю фразу. Стены и полки были пусты. Лоуэлл осторожно приблизился. Шею мертвеца все еще обматывал телеграфный провод. Поэт не мог оторвать глаз — старик гляделся совсем как живой.
Подскочил Филдс, схватил Лоуэлла за руку и потянул к дверям:
— Он мертв, Лоуэлл!
— Мертв, точно Холмсова тушка из медицинского колледжа, — согласился тот. — Боюсь, столь земное убийство отнюдь не в духе нашего дантефила.
— Пошли отсюда, Лоуэлл! — Филдс волновался, ибо лавка все более и более наполнялась полицейскими: те были заняты осмотром и пока что не удостаивали вниманием двух незваных гостей.
— Филдс, с ним рядом чемодан. Он собирался бежать, как Баки. — Лоуэлл опять перевел взгляд на карандаш в руке покойника. — Я бы сказал, он надумал завершить сперва некие дела.
— Лоуэлл, прошу вас! — вскричал Филдс.
— Хорошо, Филдс. — Однако Лоуэлл воротился к трупу и, замешкавшись у оставленного на столе почтового подноса, смахнул в карман пальто верхний конверт. — Вот теперь пошли. — Он двинулся к дверям. Филдс вырвался вперед, но тут же встал и оглянулся, вдруг ощутив, что Лоуэлла у него за спиной нет. С перекошенным от боли ртом тот застыл посредине лавки.
— Что стряслось, Лоуэлл?
— Лодыжка чертова.
Когда издатель вновь обернулся к дверям, там с удивленным видом их поджидал полицейский.
— Мы попросту искали нашего друга, офицер, вчера он у нас на глазах заходил в эту лавку.
Выслушав историю, полицейский решил записать ее к себе в книжку.
— Повторите, пожалуйста, его имя, сэр. Этого итальянца вашего?
— Баки. Баки.
Уже после того как Лоуэллу и Филдсу позволили уйти, явился Хеншоу, с ним двое других детективов и коронер — мистер Барникот; Хеншоу отпустил почти всех полицейских.
— Закопайте его на кладбище вместе с прочим сбродом, — распорядился он, оглядев мертвеца. — Икебод Росс. Только зря трачу драгоценные минуты. Мог сейчас спокойно завтракать.
Филдс потянул время, пока глаза Хеншоу не встретились с его внимательным взглядом.
В вечерней газете небольшая заметка оповещала, что был ограблен и убит мелкий торговец Икебод Росс.
На конверте, украденном Лоуэллом, стояла надпись: «ХРОНОМЕТРЫ ВЭЙНА». Так звался ломбард в одном из наименее привлекательных районов восточного Бостона.
Войдя на следующее утро в лавку без единого окна, они наткнулись там на огромного мужчину не менее трехсот фунтов весом, с лицом красным, точно помидор в разгар сезона, и покрывавшей грудь зеленоватой бородой. Громадная связка ключей свисала на веревке с его шеи и звякала при каждом шаге.
— Мистер Вэйн?
— В точку, — отвечал тот, но улыбка застыла, едва он оглядел сверху донизу наряд посетителей. — Я же сказал тем нью-йоркским детективам, что не подписывал никаких фальшивых счетов!
— Мы не детективы, — успокоил его Лоуэлл. — По-видимому, это ваше. — Он положил конверт на прилавок. — От Икебода Росса.
Широченная улыбка заползла на прежнее место.
— Ну, прям красота. Ох ты ж! А я уж думал, все — придушили старика, и плакали мои денежки!
— Мистер Вэйн, примите наши соболезнования по поводу смерти вашего друга. Вы не знаете, отчего с мистером Россом так обошлись? — спросил Филдс.
— А? Чего-то вы сильно любопытные. Однако ж вы свое добро на верный базар сволокли. Чем платить будем?
— Мы же доставили вам плату от мистера Росса, — напомнил Филдс.
— Это мои деньги! — объявил Вэйн. — Скажете, нет?
— Неужто все на свете делается из-за денег? — уперся Лоуэлл.
— Лоуэлл, прошу вас, — шепнул Филдс.
Улыбка Вэйна застыла опять, он вперил взор в гостей. Глаза увеличились вдвое.
— Лоуэлл? Поэт Лоуэлл!
— Ну, да… — признался тот несколько сконфуженно.
— Что может быть звонче июньского дня, — объявил хозяин, а после расхохотался и продолжил:
Что может быть звонче июньского дня?Он теплую лишь обещает погоду.Небесное ухо к земле прислоня,Воздушной струною играет природа.Чего ни услышишь, куда ни взглянешь,Увидишь мерцанье, почувствуешь дрожь.
— Во второй строке должно быть «мягкую», — с легким негодованием поправил Лоуэлл. — Понимаете: он мягкую лишь обещает…
