Аманда Стивенс - Реставратор
У меня полезли брови на лоб от удивления.
— Итана?
— Мне нужно узнать, что он выяснил по поводу скелета, который вы обнаружили в склепе под «Дубовой рощей».
— Тогда почему бы не спросить у него самого?
— Он не захочет со мной встретиться.
Я скрестила руки на груди.
— Только не говорите мне, что между вами давняя вражда.
Он пожал плечами.
— Никакой вражды. Просто у меня больше нет нужных полномочий.
— У меня их тоже нет. С чего вы решили, что он мне всё расскажет?
— А с чего вы решили обратное?
Я раздражённо вздохнула.
— Это нелепо. Зачем вам вообще этот скелет? Вы вроде бы работали на маму Ханны Фишер. Каков ваш интерес в деле, если её тело нашли?
— Я хочу восстановить справедливость, и я её восстановлю. Любым способом.
Это был тревожный звоночек.
— О чём это вы?
— Просто сходите к Итану Шоу. Всё ведёт к нему.
— Что это значит? Эй!
Множество вопросов пронеслось в моей голове, но я больше не окликнула Геррити. Просто мне хотелось, чтобы он ушёл из моей жизни и забрал с собой смутные предчувствия.
Но даже после того как он исчез за воротами, в воздухе ещё долго витал морок.
Глава 35
В тот день я не смогла бы встретиться с Итаном, даже если бы захотела. По дороге домой позвонила тётя Линроз и сообщила, что маму госпитализировали в МУЮК — да, в тот самый, где работала Джейн Райс, одна из жертв маньяка. Девять лет назад она пропала по пути на работу.
Не то чтобы между событиями была какая-то связь, однако простое совпадение раздуло уже тлеющий страх.
Быстро заскочив домой принять душ и переодеться, я промчалась по Рутледж-авеню, припарковалась возле больницы и спешным шагом направилась к огромному кирпично-стеклянному зданию, в котором размещался главный госпиталь.
Когда я наконец-то нашла нужное крыло и этаж, маму как раз осматривал врач, и мне пришлось подождать в коридоре вместе с тётей, которая раздражающе упрямо отказалась мне что-либо рассказывать.
— С ней всё будет хорошо, — заверила меня тётя Линроз, когда мы примостились на край скамейки. — Но она сама должна тебе всё рассказать.
К тому времени как нас наконец пустили в палату, я уже была взвинчена до предела, представив самое худшее. Но на самом деле мама даже выглядела лучше, чем с нашей прошлой встречи. Цвет лица был хороший, она выглядела сильной и бодрой. Я подошла обнять её и поцеловать, а затем устроилась на краю кровати. Линроз придвинула стул. Мы уселись в свинцовой тишине.
Я не хотела давить, но больше не могла выдерживать тишину.
— Мама́…
— У меня рак, — сказала она, и на мои глаза мгновенно навернулись слёзы.
Я сжала её ладонь.
— Это рак молочной железы. Маммография выявила опухоль.
— Доктор сказал, что она операбельна, — вставила Линроз. — У нас есть шансы надеяться на полное выздоровление.
— Он не так сказал, — поправила её мама́. — Он сказал, что прогноз благоприятный, но опухоль в запущенной стадии и может быстро распространиться, поэтому мы должны прибегнуть к агрессивному лечению и реалистично оценить свои шансы.
Мне словно кто-то просунул руку в грудную клетку и сжал сердце. Я с трудом сглотнула ком в горле и постаралась взять себя в руки.
— Что будем делать? Каков следующий шаг?
— Мне назначена операция на утро.
— Так скоро?
Она погладила мою ладонь.
— Это нескоро. Я уже давно знала свой диагноз.
— Насколько давно? — И тут я всё поняла. — Так вот почему ты приезжала отпраздновать свой день рождения в Чарльстоне. Ты уже знала. Но почему ничего мне не рассказала?
— Мы так чудесно проводили время, что я не захотела портить вечер. А после… я не хотела тебя тревожить, пока не возникла бы в этом необходимость.
— Но почему? Я могла бы поддержать тебя.
Я чувствовала себя преданной.
— Со мной была Лин. Она хорошо обо мне позаботилась.
— Я должна была быть с тобой.
— Ты ничего бы не смогла сделать, а у тебя ещё работа.
— Но…
— Амелия.
Тётя Линроз покачала головой. Я замолкла и в гневе уставилась в окно. Закат над рекой Эшли был невыносимо символичен.
— Надеюсь, я вернусь домой через пару дней, — оживлённо сказала мама. — Будут трубки и дренажи... много неприятного. Не хочу, чтобы ты всё это видела. И, конечно, химио…
Я не могла поверить, как спокойно она могла говорить о своей болезни. Я всегда считала маму хрупкой, но прагматизм, с которым она приняла свой страшный диагноз, поразил меня. Её ждёт серьёзная операция и несколько недель химиотерапии, а она больше всего волнуется, чтобы я не увидела трубки и дренажи.
Линроз держалась до последнего, но теперь тихо заплакала в льняной платок.
— Бога ради, Лин, — заругалась мама.
— Я знаю, знаю, стальные магнолии[34] и всё такое. Но твои волосы, Этта. Ты лишишься своих чудесных волос.
— Это всего лишь волосы, — твёрдо заявила мама. — Может, ко мне вернутся кудряшки. Должно же мне как-то воздаться за все деньги, что я потратила на перманент?
Сдерживая слёзы, я взбила ей подушки, налила стакан воды и, не зная что ещё сделать, задала самый очевидный вопрос.
— Где папа́?
— Он мужчина, а мужчины бесполезны в подобных ситуациях, — сказала тётя, которая, насколько я знаю, никогда в своей жизни не заводила серьёзных отношений с мужчинами и уж тем более не была замужем.
— Он навестил меня ранее, — ответила мама́. — Я отправила его подышать свежим воздухом. Он ведь не переносит замкнутое пространство.
— Правда? А я и не знала.
— Ты много чего не знаешь о своём отце, — сказала она, и странная нотка в её голосе заставила меня поднять взгляд и внимательно вглядеться в её лицо.
— Этта, я не думаю, что сейчас время…
— Тсс, Лин. Это касается только меня и дочери. Возможно, я не очнусь после операции. — Она подняла ладонь, стоило нам с тётей запротестовать. — Ничтожный шанс, но тем не менее… ты должна кое-что знать о Калебе…
Линроз поджала губы и достала вязание. Она склонилась над работой, но я знала, что тётя внимательно наблюдает за нами из-под опущенных ресниц. Напряжение исходило от неё волнами.
— Мама́, что такое? — тихо спросила я.
«Могла ли она знать о призраках? — задумалась я. — Могла ли она знать про меня?»
Она заколебалась, и впервые с начала нашей встречи я увидела брешь в её броне, нежную меланхоличную женщину, что удочерила меня, всхолила и взлелеяла. Но она никогда не давала возможности её узнать.
Тётины спицы застучали в тишине. Интересно, она действительно вывязывает петли или просто притворяется...
— Твой отец…
Я подалась вперёд. Тётя, кажется, тоже.
— Да?
— Твой отец…
Веки задрожали, взгляд прошёл мимо меня. Я оглянулась через плечо и увидела папу в дверях. Он секунду постоял в дверном проёме, лицо было обветренным и измождённым, а затем, не говоря ни слова, отступил и вышел в коридор.
Я тут же обернулась к мама́.
— Почему он не вошёл?
— Наверное, даёт нам время побыть вдвоём.
— Не говори так обречённо, — взмолилась я, думая о Девлине и его невысказанном прощай.
— Я не хотела.
— Мама́, расскажи про папа́.
Она обменялась взглядом с тётей.
— Твой отец сложный человек со сложной судьбой, — ответила Линроз. — Возможно, лучше всего оставить всё как есть.
— Сложной судьбой? — Я повернулась к матери. — Что это значит?
По глазам матери я поняла, что её разрывают противоречивые чувства. В конце концов она закрыла глаза и вздохнула.
— Тебе нужно знать, что он любит тебя. Больше всего в этом мире, включая меня.
Она не это хотела сказать. Я знала её достаточно хорошо, чтобы понимать.
— Мама́…
— Я устала. Мне надо поспать.
— Так будет лучше, — пробормотала Линроз.
Я не хотела рисковать и расстраивать маму накануне операции, поэтому оставила эту тему. Спустя какое-то время я встала и выскользнула из палаты, оставив маму и тётю шептаться вдвоём, как когда-то на крыльце.
Папа́ в коридоре не оказалось.
Маму выписали из больницы спустя два дня, и я поехала погостить у неё, пока они с тётей не уговорили меня вернуться в Чарльстон.
— У тебя бизнес. Не нужно доводить себя до банкротства, когда я совершенно свободна, — настояла Линроз, и мама её поддержала.
В последний вечер папа́ ушёл из дома сразу после ужина, и я пошла за ним на «Розовой холм», чтобы попрощаться. Я брела по дорожке и вдыхала аромат роз. Он ждал меня возле ангелов, чьи холодные лица ожили в тёплых лучах заходящего солнца.
После того как мимолётная иллюзия исчезла, он повернулся, и его взгляд прошёл мимо меня к воротам. Я знала, что он смотрит на призрак. Его страх был ощутим в приближающихся сумерках.
— Ты снова его видел, папа́?
