Джек Керли - Коллекционеры смерти
– Так кем же был Марсден Гекскамп? – спросил я.
Мими говорила по-английски с сильным акцентом.
– Он был сама красота. Как луч света. Люди, едва увидев его, уже хотели быть его друзьями, доставлять ему радость, чтобы он сказал им; «Пойдем с нами вечером, мы идем в клуб».
Я сделал паузу, выжидая, пока две машины такси, проезжавшие в пятнадцати метрах от нас, не прекратят сигналить какому-то ротозею.
– А что люди думали о его творчестве? – спросил я.
– Большинство не понимало его. Мой брат считал его излишне эмоциональными упрощенным – рвение, подменяющее талант.
– И какова была реакция Гекскампа на это?.
– Он заявил, что никто не в состоянии понять его искусство, кроме него самого и еще его нескольких избранных друзей. Он утверждал, что ввел новый изобразительный язык, недоступный закостеневшему буржуазному менталитету, который погряз в насаждаемой влиятельными кругами традиционной живописи. Марсден был практически одержим мыслью о том, что его творчество станет его наследием. Казалось, что все, к чему он стремился в этой жизни, это стать вторым Пикассо.
– А что о нем думали окружающие?
– Некоторые считали его немного… – Мими покрутила пальцем у виска, сумасшедшим. – А может быть, и не немного. Он не обращал на это внимания. Он жил в своей системе координат, и те, кто задавал глупые вопросы или иронизировал, были для него низшими существами, скотом. Через какое-то время большинство людей стали просто игнорировать его. За исключением нескольких человек.
– Избранные, – уточнил я. – Элита.
– Ущербные, – поправила меня Денбери, и голос ее почти утонул в шуме уличного движения. – Мученики.
Мими Бадантье печально покачала головой.
– Марсден нес в себе не столько чувство личной силы, сколько ощущение тяжелой душевной раны. Он говорил, что его создало именно страдание. – Она посмотрела мне в глаза. – Но некоторые люди скорее пойдут за раненым, а не за здоровым и невредимым.
– Возможно, они им кажутся ближе? – предположила Денбери.
– Раненый человек внушает надежду, – сказал я. – Как правило, его нездоровые последователи воображают себе, что их личная боль также дает им возможности, которых нет у других. Не в такой, конечно, степени, как Гекскампу, – кто-то должен быть лидером, парадигмой, – но в противном случае они были бы достойны худшего.
– Возможности, которых нет у других… – Денбери посмотрела на меня с удивлением.
Я кивнул.
– Манна небесная для таких социопатов, как Гекскамп. Если притязания группы выходят за рамки обычных, стандартные законы общества больше неприменимы – это аксиома.
– Безумие, – сказала Денбери. – Но ведь они выстраивались в очередь, чтобы следовать за ним.
Глаза Мими были устремлены куда-то в прошлое. Я чувствовал, что если сейчас поводить у нее перед лицом паяльной лампой, она даже не дернется.
– Мими, – позвал я, но она не слышала меня.
– Мими? – повторил я. – Эй!
Ее сознание вернулось в нашу реальность. Я постарался придать своему голосу бархатистости, чему научился у Гарри.
– Эти дети, одинокие и непохожие на других… Вы были в их числе, Мими?
Она закрыла глаза и отвернулась в сторону. Когда она снова повернулась к нам, глаза ее были влажными, а голос перешел на шепот.
– Мне не было и тридцати. Я никогда не ходила в колледж; пишущая машинка, блокнот стенографистки и диктофон – это все, чему я научилась. Брат взял меня референтом, чтобы угодить нашим родителям. Все это время вокруг меня крутились красивые молодые мужчины и женщины, талантливые и утонченные. Или так могло казаться такому человеку, как я.
Денбери взяла Мими за руку, и по телу женщины словно пробежала дрожь, тут же ушедшая по ногам в землю, как электрический заряд. Она глубоко вздохнула.
– Однажды после работы я пошла в кафе. Там был Марсден. Конечно, я знала, кто он такой. Он знал меня только как мелкого клерка, бродившего по коридорам с бумагами, папками и почтой. И тем не менее он махнул всем, окружавшим его, чтобы они замолчали, и пошел – нет, заскользил – через все кафе ко мне. Его улыбка была как маяк, его глаза были синими, как Средиземное море. Он взял меня за руку и сказал: «Мими Бадантье, так приятно видеть вас здесь в этот прекрасный вечер. Присоединяйтесь к нам, прошу вас». Я была поражена тем, что он знал мое имя.
– Он похитил ваше сердце, – сказала Денбери.
– На несколько месяцев я стала одной из них. Но не открыто; я не хотела вызывать смех окружающих или раздражать Анри, который считал Марсдена скандальным позером. Я встречалась с ними за городом или на вечеринках в мансардах и полуподвалах. Там были разговоры о живописи и музыке, а также… физические наслаждения.
– Велись ли там разговоры о смерти? – спросил я.
– Марсден любил говорить об этом. Он называл смерть священным моментом. Или «сладостным лезвием бритвы». Он любил сочинять подобные фразы. Но все это были только разговоры, пока…
Тело Мими вновь содрогнулось, и Денбери крепче сжала ее ладонь.
– Пока не пришла она, – прошептала Мими.
– Она?
Боль, сквозившую во взгляде Мими, затмила злоба.
– La femme d'enfer. Женщина из преисподней. Она не была студенткой, но мы видели ее раньше. Она была привлекательна, надменна, никогда не вмешивалась в наши разговорыкно всегда слушала; слух у нее был острый, словно у летучей мыши. Я ловила взгляды Марсдена, которые он бросал на нее. Она всегда смотрела в сторону, как будто он был слишком незначительным для ее глаз.
– Похоже на то, что она просто дразнила его, – сказала Денбери.
– Как-то мы, несколько человек, пошли в бистро. Было поздно, но время для Марсдена значения не имело. Там была она. Но она была другой; покрасила волосы в рыжий, как огонь, цвет, надела черное платье. Кто-то шепнул, что платье ее настолько обтягивает, что можно посчитать волоски у нее на лобке. На губах ее была темно-красная помада, как кровь, смешанная с сажей. Когда она шла, она была похожа на угря, так в ней все извивалось. Я никогда не видела, чтобы кто-то так двигался. Высокие каблуки ее туфель были острыми, как сосульки. Она сидела в двух столиках от нас и пила что-то с фруктами. Она высасывала вишни, облизывала языком дольки лимона. Марсден был загипнотизирован. Мы попытались отвлечь его от этой женщины, и разговор за нашим столиком стал резким. Но он все равно видел только ее.
– Она сама подошла к вам? – спросила Денбери, пораженная описанным Мими образом.
– Нет, такие вещи происходят иначе, – сказал я, хорошо представляя себе всю эту сцену. – Женщина не подошла к Марсдену, так ведь, Мими? Она заставила его самого подойти к ней.
Мими в изумлении посмотрела на меня, словно я продемонстрировал психологический фокус.
– Женщина поманила его пальцем, и Марсден побежал к ней, как пес на случку. Они о чем-то разговаривали.
А потом в неровном свете свечей я видела, как она набрала в рот лед, взяла его ухо в свои зубы и сильно укусила. Его глаза засияли, как звезды. Она увела его к выходу, и мы не видели его неделю. Он вернулся совершенно изможденным, словно бегал вокруг земного шара.
– А после этого? – спросил я.
Мими покачала головой.
– Все изменилось. Вся его энергия теперь была сфокусирована на ней. Его лучшие слова предназначались для ее ушей, его страстные взгляды принадлежали только ей. Большинство из его прежнего окружения разошлось. Те немногие, что остались, слишком нуждались в нем и зависели от того, даст ли он им что-то такое, чтобы они смогли уйти.
– А вы остались? – спросил я.
Ее глаза вспыхнули.
– Вы – сильный человек. Я чувствую силу, которая исходит от вас обоих. Я слабая; я нуждалась в нем, как в наркотике, во всем, что он мог дать. – Она понурила голову. – Но они неожиданно исчезли, Марсден с ней и все остальные. Уехали в Америку, в страну изобилия, идеальное для них место.
– А эта женщина, – спросил я, – как ее звали?
Мими закрыла глаза. Губы ее сжались, будто она приготовилась плюнуть.
– У этой женщины не было обычного имени. Все называли ее Калипсо.
Калипсо.
Я почувствовал, как сердце стучит у меня в ушах. Если она называла себя Калипсо еще до того, как приехала в Соединенные Штаты, можно предположить, что не Гекскамп создал эту систему кодовых имен. Сначала я думал, что эти прозвища были не более чем жеманством, вычурностью художественных натур. Потом мне пришло в голову, что давали их для того, чтобы разорвать связи людей с их прошлой жизнью, сделать их более зависимыми от Гекскампа. К тому же это обеспечивало анонимность внутри группы, когда она всплыла в Соединенных Штатах, а также затрудняло проникновение в нее. Что ж, система оказалась весьма эффективной.
– Вы знали молодую женщину по имени Мари? – спросил я.
Глаза Мими округлились.
– Мари Гилбо? Конечно. Славная маленькая Мари. Мы иногда называли ее «богачкой», потому что она получала стипендию от родителей, большие деньги, которыми она щедро делилась с нами. Все, что она должна была делать, так это не возвращаться домой, чтобы деньги продолжали поступать так же регулярно. Она шутила по этому поводу, но за этим смехом скрывалось глубокое страдание. Я думаю, это была ее особая боль.
