Марсель Монтечино - Убийца с крестом
— Теперь скажи: дядюшка Айк.
Даже несмотря на боль, Кан пришел в ярость:
— Твою мать!..
Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.
— Когда ломается рука, — прошептал Голд на ухо Кану, — звук иногда слышен аж за квартал.
Кан уже плакал.
— Говори, — потребовал Голд, — дядюшка Айк.
— Дядюшка Айк! — прохрипел Кан. Измученный адской болью, он был согласен на все.
Голд отпустил Кана, и тот рухнул на тротуар, схватившись за поврежденную руку и одновременно пытаясь зажать кровоточащий нос. Несколько бойцов Сопротивления бросились к нему на помощь.
— А теперь убирайтесь все отсюда к черту! — заорал Голд. — Заберите свои винтовки домой и заприте в кладовке. На улице оружию не место. Это вам не Ближний Восток. Вам лучше вновь заняться добрым делом: провожайте старушек домой из шуля. И не вздумайте больше делать за полицию ее работу.
Несколько человек помогали Кану залезть в фургон.
— Свинья антисемитская! — Девушка из Сопротивления гневно ткнула в сторону Голда пальцем. — Друг нацистов!
— Шевелись! — рявкнул Голд.
Кан был уже внутри, остальные влезали вслед за ним. Вопя и потрясая винтовками, они отъехали от тротуара.
— Мы еще вернемся!
Кто-то начал скандировать:
— Это не повторится! Это не повторится!
Все дружно подхватили:
— Это не повторится! Это не повторится! Это не повторится!
Фургоны укатили по улице Пико, и голоса затихли вдали. Рухнув спиной на дверь чьей-то машины, Замора левой рукой вытер потное лицо — правая все еще сжимала пистолет.
— Иисус Мария! Святой Иосиф! — Он повернулся к Голду. — Неужели у вас каждый день так?!
Голд закурил сигару.
— Держись меня, сынок!
10.42 вечера
Мини-пикап свернул с Сансет-бульвара на Гарднер и затем на первом перекрестке налево. Проехав два квартала, он резко затормозил у тротуара на темной улице. Из пикапа пулей вылетела давешняя «карикатурная» шлюха.
— Мошенник гребаный! — проорала она в дверь машины и с остервенением захлопнула ее. — Дешевый латинос, козел вонючий! Спроси у своей мексиканской мамаши, будет ли она трахаться за десять вонючих долларов!
Пикап отъехал от тротуара и, вихляя по улице, скрылся вдали.
— Козел! — закричала вслед машине проститутка.
К бордюру тихо подкатил голубой фургон Уолкера. Шлюха подозрительно заглянула в машину.
— Ну а тебе чего еще надо?
Уолкер перегнулся через переднее сиденье, опустил стекло вниз и попытался изобразить на лице подобие дружеской улыбки.
— Привет.
— Привет, — ответила шлюха. — Что скажешь, дорогуша?
— Ну, сама знаешь. Скучно мне без компании, вот и все.
— Вот так вот, да? — Слегка оттаяв, она просунула голову в окошко. — Надеюсь, ты не хочешь компании на халяву, а то был тут один такой только что.
— Нет, я при деньгах. Получишь все, что захочешь.
Она улыбнулась.
— Что я захочу? Нет, голубчик, я позабочусь, чтобы ты получил все, что ты захочешь! — Она открыла дверь и протиснулась в машину.
— Сегодняшнюю ночку ты будешь вспоминать всю жизнь. Будешь внукам рассказывать, как славно ты потрахался с Хани Дью.
Уолкер отъехал от тротуара.
— Поезжай по улице Ла-Бреа, а потом сверни направо, дорогуша. Там маленький, чистенький мотель, где я занимаюсь своим бизнесом. Очень удобно.
— Э-э-э... — Уолкер напустил на себя невинно-растерянный вид. — Понимаешь ли, я не хотел бы выходить из фургона.
— Почему это?
— Ну, давай займемся этим сзади, за сиденьями. Мне так нравится.
Повернувшись на сиденье, она пристально посмотрела на него.
— Небольшое автомобильное извращение. Ты от этого тащишься, что ли? В фургоне у тебя чисто хоть? — Она оглянулась назад.
— Чисто, чисто, сегодня я там пропылесосил.
Она опять взглянула на него.
— А ты понимаешь, что это обойдется тебе дороже?
— Ничего страшного.
— Ну и где ты собираешься припарковать свой тарантас? Не будешь же ты останавливаться и трахаться посреди Сансет-бульвара?
Машина тем временем ехала по Лорел-Каньону.
— Я знаю одно местечко недалеко от Малхолланда. Оно мало кому известно.
— Недалеко от Малхолланда? — Она вновь смерила его подозрительным взглядом. — А ты случаем не извращенец, а, братишка? Может, ты садист какой-нибудь? Смотри, а то мне пришлось как-то одного такого засранца вырубить. И здесь у меня кое-что имеется, — она похлопала по своей дешевой сумке, украшенной бисером, — чтобы вырубить таких козлов навсегда, понимаешь меня, голубчик?
— Я заплачу тебе сотню, — поспешно сказал Уолкер.
— Сотню? — еще более стремительно отреагировала шлюха. — Ты же увозишь меня с места минимум на полчаса. Я потеряю двух-трех клиентов за это время. Нет уж, дорогой мой, коли хочешь устроить шоу с такой звездой, как Хани Дью, на шоссе Малхолланд, придется платить как следует!
— Сколько ты хочешь?
— Двести.
— Идет.
— Согласен? А денежки где?
— Тебе прямо сейчас?
— Именно, золотой мой, сейчас. Сначала покончим с делом, чтобы перейти к удовольствию. — Последнее слово она со смаком растянула.
Уолкер вытащил из кармана своих подрезанных джинсов пачку денег, отсчитал при свете фар едущего следом автомобиля две сотни и передал их проститутке.
— Отлично, мой сладкий, — сказала она, запихивая деньги в расшитую серебряным бисером сумку. — Теперь едем, куда ты там ехал, и займемся этим! — Она похотливо рассмеялась и прислонилась к нему. Когда она положила руку ему на шею, его затрясло.
— О-о-о! — пропела она, массируя ему шею. — Да ты уже завелся, что ли? Я обслужу тебя по первому разряду, можешь не волноваться!
Она принялась поглаживать его мускулистую руку.
— Вы, белые парни, обожаете татуировки, — праздно отметила она.
Она гладила его, а ему казалось, что это не руки, а змеи ползают по его коже — ощущение и возбуждающее и отталкивающее. Наклонив голову, она провела языком по татуировке на его предплечье; на рисунке был изображен череп с кинжалом. Кончиком языка она провела по контуру наколки. Подняв голову, она взглянула на Уолкера и улыбнулась.
— А ты вкусный, мой милый.
Уолкер мельком взглянул на нее. В горле у него пересохло, сердце бешено колотилось. Его лицо стало пустым, улыбка исчезла. Воздух в фургоне был заряжен чувственностью, пропитан ароматом страсти.
Она положила руку ему на колено и медленно повела ее вверх — к паху. Осторожно обхватив пригоршней ширинку его подрезанных джинсов, она стала поигрывать его яйцами.
— Хочешь, Хани Дью пососет твой здоровый белый член, пока ты за рулем, пока ты гонишь свою развалину?
— Мы почти приехали. Подожди, пока будем на месте. — Он не узнал собственный голос, прозвучавший чуждо, как будто издали. «Чей это голос?» — подумалось ему.
— М-м-м-м! — промычала она, покусывая его плечо сквозь тонкую ткань футболки.
Он свернул в сторону от Малхолланда, проехал по темной аллее и остановился за растущими в ряд кедрами. Далеко внизу, сквозь причудливый узор сплетенных ветвей, светились огни города. Когда он остановил мотор и выключил фары, стало тихо и темно.
— Хочешь кончить прямо в сладенький черный рот Хани Дью? — спросила она, задыхаясь. — Повернись сюда, дай мне свой большой и красивый белый... — Она опустилась на колени у него между ногами и стащила с него джинсы. Член у него был вялый и сморщенный.
Она взяла его в пригоршню одной руки и стала поглаживать другой.
— Ну же, красавчик, — зашептала она. — Я так хочу отведать твоего белого и большо-о-го!
Она взяла его дряблый орган в губы. Он почувствовал, как ее язык ходит вокруг головки, обхватывает, тянет — словно рыба дергает за леску. Она подняла глаза и наградила его страстным взором изголодавшейся шлюхи. Его опять передернуло. Стало трудно дышать, как будто грудь ему что-то сдавило. Он чувствовал себя как человек, наблюдающий за крысами, которые грызут ему пальцы на ногах.
— Эй, ну давай же, попробуй со мной. Может, ты сегодня еще кого трахал?
Он помотал головой — говорить был не в силах.
— Ну, тогда давай, Чего же у тебя не встает?
— Разденься. — Он вновь обрел дар речи, но голос был по-прежнему чужим, незнакомым.
С полсекунды она молча смотрела на него, потом едва заметно кивнула. Одной рукой она сорвала с себя безрукавку, ее отвислые груди вывалились наружу и задрожали в лунном свете. У Уолкера перехватило дыхание. Она снова принялась за него: заглотила весь по-прежнему вялый член и, насколько смогла, мошонку. Он чувствовал лижущий язык, тянущие и сосущие губы. Плотоядно поглядывая на него, она взяла в левую руку свою жирную грудь и начала мять и сжимать ее, надеясь возбудить его этим представлением. Сосок, который она пощипывала, затвердел, и она стала крутить его пальцами. Уолкер смотрел как завороженный. Ему казалось, что какое-то гладкое темное животное пожирает его, заглатывает от середины к краям.
