Николь Жамэ - Тайна острова Химер
— Спи, моя красавица, спи… — прошептал он.
Он взглянул на пустой стакан и графин, стоящие на прикроватном столике. Затем снова посмотрел на молодую женщину, осторожно положил ладонь на ее горло и пальцами стал сжимать его. Она застонала, ловя воздух, вытянула руки, которые, встретив тело Лукаса, притянули его к ней. Он немного ослабил нажим, закрыл глаза, какое-то время борясь с собой, потом сдался и приник к теплому и мягкому телу Мари, вжался в него, по-детски уткнув лицо в шею.
Они спали, тесно сплетясь, когда Марк, взволнованный и запыхавшийся, вбежал в комнату, разбудил их и сообщил об исчезновении Элен.
День занялся. Они призвали на помощь подкрепление и после долгих поисков обнаружили оставленный на понтоне чемодан и плавающее под водой тело Элен.
Два жандарма вытащили его на берег. Лукас ни разу не отвел глаз от ужасного зрелища.
С беспокойством поглядывая на него, Мари удивлялась его странно безучастному выражению лица. И у нее сами собой возникли другие образы. Как в калейдоскопе, они быстро чередовались и накладывались друг на друга: ледяное лицо Лукаса, безразлично смотревшего, как мать кидает крошки в розарий… его жесткая необузданность, когда он пытался заставить ее говорить… пугающее выражение его лица, когда она не узнала его руку…
Мари с трудом отталкивала от себя ощущение, что он ненавидел Элен.
«Худшее для меня — присутствовать при умственном упадке матери…» На этот раз она позволила проясниться этому чувству, и при виде холодности, с которой Лукас рассматривал труп своей матери, в ней мелькнула мысль, что именно он вполне мог ее убить. Мысль промелькнула, оставив на ее лице отпечаток. И в этот момент муж повернулся к ней, застав выражение подозрительности, с которым она на него смотрела. Он взорвался:
— Знаю, это моя вина! Один я во всем виноват! Я не должен был стараться узнать о ней правду, никогда!
Он отвернулся, плечи его содрогались. Устыдившись своих отвратительных мыслей и тронутая этим криком отчаяния, Мари извинилась:
— Я тоже перестаралась, прости… я не должна была…
Но он уже уходил быстрым шагом, не сказав ни слова, даже не ответив своему отцу, который звал его, протягивая руки.
В полном смущении Мари поддержала Марка. Ее свекор пошатывался, видя, как тело любимой женщины, которая была для него дороже всего на свете, грузят в машину для отправки в морг. Он посмотрел в сторону острова Химер, угадывавшегося вдали.
— Я не должен был настаивать на ее приезде сюда, я был не слишком внимателен к ней… Этот остров наводил на нее ужас…
Одна в своей комнате, Луиза дрожащей от страха рукой лихорадочно набирала номер телефона.
— Соедините меня с матерью Клеманс… Луиза Салливан, да.
Голос ее оставался властным, в нем слышалось нетерпение. В ожидании ответа она тяжело опустилась в кресло. От сильного волнения дыхание ее было прерывистым.
— Клеманс?.. Франсуаза мертва. Теперь все кончено, не осталось никого из прошлого.
Она собралась положить трубку, но вздрогнула при словах собеседницы:
— Как это нет?.. Объяснись!.. Ты не можешь мне… Понятно, да, сейчас приеду.
Она положила трубку. Потрясенная, она провела ладонью по лицу, бормоча что-то непонятное, потом набрала две цифры и приказала шоферу подать машину.
В холле, сгорая от нетерпения, она громко позвала замешкавшегося водителя.
А на лестнице, как раз над ней, ПМ слушал, как она отчитывает шофера и велит ему как можно быстрее отвезти ее в монастырь. Он мгновенно спустился и незаметно выскользнул во двор.
Наконец-то ему представился долгожданный случай тайно проникнуть к сестрам! Его первая попытка провалилась, когда накануне он с большим трудом взобрался на монастырскую стену. Он тяжело свалился в сад древнего аббатства прямо под ноги дородной монахини, которая угрожающе посмотрела на него, затем крепко ухватила за руку и потащила к выходу.
Когда монастырские ворота открылись, пропуская машину с сидящей на заднем сиденье Луизой, никто и не подумал обыскать багажник.
Ворота закрылись, Клеманс помогла Луизе выйти из машины. Когда они скрылись в здании, крышка багажника слегка приоткрылась. ПМ какое-то время выжидал, прислушиваясь, затем вылез и, пригнувшись, побежал к часовне.
Марк рухнул в объятия Мари. Она дала ему излить свое горе, потом велела принести ему в библиотеку чай, всячески оттягивая момент, когда он должен оказаться один в комнате, где вещи Элен еще больше будут указывать на ее безвозвратное отсутствие.
Горе Марка, контрастирующее с холодностью его сына, вновь пробудило сомнения Мари. Он почувствовал это и попытался вместе с ней понять, что случилось с Лукасом.
Мари призналась, что очень беспокоится за своего мужа. Ей тоже были непонятны изменения, которые, как она видела, происходили в нем почти ежедневно.
— У него бывают провалы памяти, он становится раздражительным, все более агрессивным, с приступами жестокости, которой я в нем не замечала за год совместной жизни.
— Он почти отдалился от меня, — эхом отозвался Марк. — В нем нет прежней нежности. Он злится на меня за то, что я якобы скрыл от него правду… И я думаю, что он так и не простил матери историю с тем братом-близнецом, который погиб из-за того, что хотел встретиться с ним. Все это, конечно, окончательно вывело его из равновесия.
В наступившем после этого молчании витало общее для них ощущение того, что, несмотря на все усилия понять и оправдать Лукаса, что-то в нем постоянно ускользало от них. Марк постарался приглушить тревогу Мари:
— Ему очень трудно, страдание меняет его, он очень нуждается в твоей помощи, я в этом уверен.
Мари набрала на мобильнике номер мужа.
Лукас шагал по тропинке через густой лес острова Химер. Впереди показалось озеро. Вблизи он различил фигуры двух жандармов, стоявших на посту. От скуки они топтались на месте. Завибрировал его мобильник. Бросив взгляд на экран, он увидел появившееся на нем имя: Мари. Не ответив, он отключил телефон. Продолжив спокойно идти, он поравнялся с коллегами и поздоровался.
— Я побуду здесь какое-то время, мне надо поразмышлять. Так что я сменяю вас, возвращайтесь часа через полтора, идет?
Те не заставили себя упрашивать и с довольными лицами обрадованно согласились уйти с этого неприветливого места. Они поблагодарили Ферсена и поспешили к служебной машине, чтобы отправиться в ближайший от перешейка паб.
Лукас встал на краю озера и начал пристально вглядываться в темную воду. Странный огонек зажегся в его глазах. Убедившись, что машина жандармерии исчезла из виду, он решительным шагом пошел вокруг озера.
Несколькими минутами позже он уже смотрел на свое отражение в зеркале абсолютно белой ванной комнаты, в которой не было ни одного оконца.
Он зачесал мокрые волосы на затылок, удовлетворенно улыбнулся своему отражению, затем повернулся и прошел в смежную комнату.
В просторном без окон помещении не было ничего лишнего, внимание привлекали только две стены. Одна была почти целиком закрыта стеллажами, уставленными книгами — самыми разными и разного формата, на другой было что-то вроде экспозиции технических устройств на кронштейнах, новейшие стерео- и видеосистемы, компьютеры…
Лукас пересек комнату с легкостью, указывающей, что здесь ему все знакомо. Он направился к другому концу помещения, где в глубине алькова угадывалась жилая часть.
Остановившись на пороге и засунув руки в карманы, он не отрываясь смотрел на большое вращающееся кресло, стоявшее к нему спинкой. Ледяное выражение его лица, на котором заиграла горделивая улыбка, ясно говорило о каком-то садистском веселье. Он приблизился к креслу, толчком ноги заставив его повернуться.
Перед ним оказался мужчина, дряблый, апатичный, с прилипшими к потному лбу каштановыми прядками волос. Он поднял на него отупевшие глаза.
Их черты были идеально схожи, но на лице одного читалось трогательное бессилие, в то время как вся внешность другого выражала твердую надменность. Последний, подняв своего двойника, встряхнул его, грубо бросил обратно в кресло и с жестокой усмешкой спросил:
— Как поживаешь, Лукас Ферсен?
23
Он явно боролся с собой, чтобы сделать сосредоточенным взгляд, ставший расплывчатым от наркотиков, которыми я регулярно пичкал его в течение нескольких дней.
Через несколько секунд, самое большее через минуту, на него обрушится ужасающая правда. И тогда я смогу прочитать страх в его глазах, так похожих на мои, и наконец-то рассчитаюсь за все, что мне пришлось так долго выносить.
Сорок лет.
Сорок лет я провел здесь в одиночестве. И если бы не почти чудодейственное упрямство одного журналиста и не горсть огамов, я так и гнил бы в четырех стенах этой спрятанной от мира тайной тюрьмы.
