Джонатан Мэйберри - Фабрика драконов
Надо бы, наверное, поделиться своими переживаниями с Руди: о Большом Бобе, о перестрелке в «Глубоком железе», о находках в норе Хекеля. Чувствовалось, что мой самоконтроль мало-помалу идет на убыль. Понятно, что я профессиональный солдат, бывший детектив да еще инструктор по боевым искусствам — и то, и другое, и третье требует нешуточной самодисциплины и самообладания, — но не забывайте, что я еще и подпорченный товар. У парней вроде меня самоконтроль периодически нуждается в профилактике.
Руди до перехода в ОВН работал полицейским психиатром. Его задача — присматривать за целым взводом бойцов с передовой: мужчинами и женщинами, которые вынуждены по долгу службы то и дело браться за оружие. Как любит подчеркивать сам Руди, насилие, неважно насколько оправданное, неизбежно оставляет отметину. Сегодня я убивал людей, более того, горел желанием найти и убить еще нескольких. Эта нужда, эта иссушающая жажда найти ответственных и воздать им по заслугам не давала мне покоя, просто жгла меня изнутри, а комната, наполненная газом, как известно, не лучшее место для курильщика.
С другой стороны, боевой пыл тоже нельзя терять: именно моя способность эффективно наносить удары и привлекла внимание Черча. Работа у него наделила меня необходимой рубцовой тканью — качеством, весьма полезным в драке, особенно когда таковая возникает внезапно, словно из ниоткуда. В сущности, ведь не мы сами на нее напрашиваемся. Не мы устанавливаем правила; зачастую самое пакостное насилие обрушивается на тебя как снег на голову. И не ты задаешь здесь тон. Никто из нас его не кличет, не будит понапрасну, но жизнь не спрашивает, справедливо ли оно, готов ли ты его принять. А если ты не готов схлестнуться с опасностью, молниеносно отреагировать на предательские выстрелы из-за угла, тебя сразит первым же залпом. Или можно прикрываться, лезть в клинч, но когда тебя метелят, зажав в углу, разве это выигрыш в поединке? Печальная правда в том, что верх при этом берет твой противник, а ты все равно остаешься в проигрыше. Это не спорт, очков тут никто не считает, а достается тебе в процессе по самое не могу. Заехав запрещенным ударом и прытко увернувшись от сдачи, шакал понемногу входит во вкус, почуяв кровь и пьянея от безнаказанности, и будет наседать на неуклюжего верзилу с кривенькой панк-рокерской ухмылкой, пытаясь ударить побольней, а лучше чикнуть ножиком по горлу. С таким сладить нелегко — точнее, очень даже трудно. Если такого задеть, то толку не особо много, а на ругань и угрозы он лишь оскалится — лучше и силы на это не расходовать. У него иной задор, и сложно предсказать, куда он бросится в следующую минуту. Знаешь лишь, что твой враг сделает это непременно. Единственная верная линия здесь — быть плохим парнем.
Плохой парень должен непременно прикончить врага, причем с первого захода, иначе понятия «охотник» и «добыча» примут новый смысл, поменяются местами. Плохой парень запрещенных ударов не терпит — он бьет сразу и насмерть. Зачем ему кожурка? Ему подавай сразу самое вкусное, такой уж у него норов.
И я понимаю подобных парней. Знаю, что движет этими ненормальными.
А как же: я ведь сам такой. Убийца во мне зародился на окраине Балтимора, под тупыми ударами башмаков и под крики невинной девчонки, что разодрали мне душу в клочья.
Я прикрыл глаза: воин вот он, тут как тут, в боевой раскраске, зорким стальным взором высматривает сквозь высокие стебли травы, выжидает своего часа.
«Бери их, — шептал он мне. — Без удержу. Без жалости. Без пощады».
Нехорошие мысли.
Хотя если вдуматься, в чем он не прав?
Самолет плыл по горящему синевой августовскому небу.
Интерлюдия
Старый замок.
Штутгарт, Германия.
Пять дней назад.
Конрад Ведер стоял во внутреннем дворе штутгартского Старого Замка, в тени одной из арок. Пожевывая коричную жвачку, он наблюдал за голубем, примостившимся на округлом шлеме Эберхарда Первого, герцога Вюртембергского, — прекрасная статуя, возведенная в 1859 году Людвигом фон Хофером. Прежде чем сюда прийти — отчасти по работе, отчасти из живого интереса к германской истории, — Ведер прочел про этот замок. Вообще стойких интересов у Конрада не было, но Германия захлестнула его еще тогда, когда он впервые приехал в эту страну тридцать четыре года назад. В Штутгарте он тоже был впервые и хотел с утра не спеша, в свое удовольствие побродить здесь со стороны Карлсплац, а еще заглянуть в музей Клауса Шенка — того самого графа Штауффенберга, некогда жителя Штутгарта, который в 1944 году совершил покушение на Адольфа Гитлера. Пару лет назад Ведер смотрел фильм «Операция „Валькирия“», тоже на эту тему. Том Круз, по его мнению, получился похожим на Штауффенберга, хотя в целом ни сам актер, ни проваливший в общем-то несложное задание изменник симпатии у него не вызывали. Ознакомившись с планом этажей и местом несостоявшейся ликвидации фюрера, Ведер пришел к выводу, что подошел бы к задаче по-иному и справился с ней куда лучше.
Он посмотрел на часы: почти пора.
Вынув изо рта жвачку, Ведер аккуратно завернул ее в салфетку, которую упрятал в карман. Не оставлять лишних следов вошло у него в привычку. Он был невысокого мнения о прозорливости полиции, но лучше от греха подальше лишний раз не играть в игры с ищейками. Мимо прошлепала вереница туристов: жирные американцы в редкостно безвкусных рубашках, англичанин с дурными зубами, надменного вида француз. Что ни говори, а стереотипы бытуют не на ровном месте. Подождав, когда группа пройдет, Ведер смешался с людским водоворотом. Одет он был в джинсы и толстовку с капюшоном: на груди логотип штутгартского клуба, на спине эмблема «Мерседес-Бенц Арены». Такие ветровки здесь, на площади, он заприметил уже по крайней мере на пятерых. Темные очки, рыжеватая щетина, сутуловатая спина, слегка развязная походка: в общем, ни дать ни взять плейбой из бывших, никак не желающий смириться с тем, что ему уже за сорок. Свой нынешний антураж Ведер выработал за несколько дней неспешного фланирования по местным людным улицам. Такие, как он, сотнями тусуются в окрестностях Старого Замка, кто по магазинам, кто по музеям. Ведера от них и не отличить.
Вместе с толпой его второй раз на дню занесло в музей Штауффенберга. В предыдущий раз он был одет по-другому. Тот антураж тоже соответствовал типичному штутгартскому прикиду и также отличался от истинного обличья Ведера. Можно было не усердствовать и остановиться на найденном, но Ведеру нравился процесс слияния с толпой: так он по-своему развлекался. Если б кто-то особо ушлый просмотрел с утра записи камер безопасности, ему, возможно, и удалось бы приметить кое-что полезное насчет подлинной внешности убийцы: все-таки народа в тот час было здесь поменьше. А так, среди толчеи туристов, это было фактически невозможно.
Людская масса была поделена на три группы, и каждую гиды вначале загоняли в одну из комнат, где их ждала короткая лекция профессора Юргена Фройнда, замдиректора музея. Фройнд выходил с медленной величавостью, припадая на трость с серебряным набалдашником в стиле модерн. Хромота — Ведер точно знал это — была вызвана крупнокалиберной пулей, расщепившей ему тазобедренную кость. Тот выстрел был одним из очень немногих промахов, когда-либо допущенных Ведером, и за это он на себя досадовал. То, что он сам тогда схлопотал две пули в грудь и едва не истек кровью, было не в счет: не справился — будь добр, терпи. Это был один из трех огрехов в его профессиональной биографии, причем все как один связаны с работой на его «идеалистичных» заказчиков.
Фройнд был высоким, с шекспировским лбом и бетховенской гривой седых волос мужчиной. Очки сидели у него на кончике носа, а широкие мосластые плечи были согнуты артритом — но и при этом из-под шкуры согбенного старика проглядывал истинный волк.
Речь он произнес примерно ту же, что и утром, даже жесты были примерно те же самые. «Вот уж воистину, — вздохнул мысленно Ведер, — повторенье — мать ученья».
Он подождал, когда профессор начнет описывать картину покушения. Если у того все заучено, то сейчас он поднимет трость и концом ее укажет на фотографию во всю стену, на которой ткнет в то место, где стоял фон Штауффенберг, а где Гитлер. За этим показом Ведер делал вид, что щелкает цифровым фотоаппаратом. Разумеется, профессор и впрямь повернулся и начал постукивать по стене.
Будь Ведер человеком иного склада, он бы, возможно, или торжествовал от того, как легко ему все дается, или, наоборот, досадовал, что не получается проявить себя сполна. Но киллер своей холодной эффективностью был сродни насекомому, а насекомые действуют механистично, и им не присуще злорадство.
Он нажал кнопку, и из муляжа объектива со скоростью тридцать метров в секунду вылетела иголочка, почти бесшумно пущенная пневматической струей. Фройнд, резко втянув воздух, хлопнул себя по шее.
