Некама - Саша Виленский
— Капитан госбезопасности Николай Смирнов. Да вы не пугайтесь, Огнев — засмеялся он, увидев перевернутое лицо сержанта. — Я из отдела розыска военных преступников, так что если вы таковым не являетесь, то бояться вам нечего.
— Не являюсь, — пробормотал Борис.
— Особиста позвать? Или замполита? — осторожно спросил майор у незнакомца.
— Не надо. Вопрос следующий: с 1941 по 1944 год вы находились на оккупированной территории?
— Так точно.
— Оставь свое «так точно», — неожиданно вспылил Смирнов. — Я с тобой сейчас не официально беседую, мне надо кое-что выяснить, поэтому отвечай по-человечески. Тебе шесть лет было, когда война началась? Мне 14. Только я на Урале рос и под немца не попал. А что у тебя было?
— Ну, я точно не помню, — осторожно начал Борис и, увидев как поморщился кгбешник, заторопился. — В смысле, я начала войны не помню. Помню, что родителей заставили куда-то уйти, а нас с сестрой забрала к себе соседка…
— Хорошая русская женщина Глушкова Вера Андреевна, одноклассница вашего отца, — заметил Смирнов. — Повешена в сентябре 1943 года за укрывательство еврейских детей, брата и сестры Фаерман.
— Ее повесили? — вздрогнул Борис. — Из-за нас? Я не знал.
— Так и было. Что случилось потом?
— Нас забрали полицаи, сестру отвезли в лагерь, меня — в гетто. Потом часть детей из гетто переправили в партизанский отряд.
— Еврейский? — уточнил кгбшник.
— Ну да, а в какой еще? В другие не брали.
Борис заметил, как офицеры переглянулись и едва заметно поморщились, но в душе плюнул на их чувства и решил рассказать все как есть, собственно, он уже тысячу раз это рассказывал раньше, наверняка они все знали там, в КГБ, что евреев партизаны почти не принимали, а иногда и просто расстреливали. Что ему теперь терять-то? И продолжил:
— После освобождения Белоруссии направили в детский дом.
— Там ты и стал Огневым?
— Никак нет! — ответил Борис по привычке, а Смирнов усмехнулся, снова услышав это армейское. — Был усыновлен начальником хозчасти отряда Ильей Семеновичем Огневым. Он еще смеялся — «фаер» по-еврейски «огонь», вроде как не сменил, а просто перевел фамилию.
— То-то мы тебя столько времени искали, огонь еврейский, — буркнул кгбшник. — А что ж тебя в детский дом-то отправили, при живом-то отце?
Борис усмехнулся.
— Товарищ капитан! Вы ж наверняка знаете, что Илья Семенович Огнев в 1948 году был осужден по статье 58, части 10-ая и 11-ая, на 10 лет лагерей. После этого я информации о нем не имел.
— Больше надо было за бегство в Палестину агитировать, — буркнул кгбшник. — Но ты молодец, ничего не скрываешь, не виляешь. А что с сестрой? Которую в лагерь отправили?
— Лея погибла, из нее там всю кровь выкачали.
— Это тебе кто сказал?
— Разыскивал ее после войны, рассказали те, кто с ней в том лагере был. Это был такой специальный лагерь, куда детей отправляли, чтобы кровь брать для немецких солдат. «Красный Берег» назывался.
Смирнов молча перебирал какие-то бумаги, майор Поликарпов переводил взгляд с одного на другого. Кгбшник вздохнул и в упор посмотрел на командира части.
— Товарищ майор, излишне напоминать, что все, что вы услышали в этой комнате, является государственной тайной и разглашению не подлежит, правда же?
Поликарпов заискивающе кивнул, сделав лицом «Ну что вы, мы же все понимаем!»
— А скажите мне, Борис Андреевич — вас можно так называть или же будем обратно менять на Борух Наумович?
— Не будем, — твердо сказал Борис.
— Ну и славно.
Смирнов снова помолчал, потом поднял глаза на сержанта.
— Да ты что стоишь-то, старший сержант Огнев, садись, разговор у нас будет долгий.
Борис опустился на стул.
— Ладно, — кгбшник отложил папку в сторону. — А знаком ли тебе, Борис Андреевич, такой персонаж «Сашко»? Он же бывший младший командир Рабоче-Крестьянской Красной армии Александр Кулик? — Он выудил из папки старую фотографию лопоухого мальчишки. Тот смотрел прямо в объектив аппарата, выпучив глаза. Темные петлицы на старой форме, не разобрать какой род войск.
Борис всмотрелся в лицо на фото и помотал головой:
— Сашко помню, зверь был настоящий. Его все боялись, безбашенный был. И жестокий до одури. А тут какой-то пацан, тот был заматерелый, да и постарше.
— Правильно! — Смирнов вложил фотографию обратно в папку. — Все верно. Вот и мы думаем, что тут какой-то подвох. — Он вытащил листок и зачитал: «Сержант Александр Кулик, 1921 года рождения, в июле 1941 года в полосе действия Западного фронта добровольно перешел на сторону противника и сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами в составе полицейских батальонов и добровольческих формирований войск СС. Убит в бою с 1-ой дивизией РОА в апреле 1945 при атаке на плацдарм Эрленгоф».
Смирнов поднял глаза на Бориса. Тот молчал, мол, убит и убит, собаке собачья смерть.
— Проблема только, друг мой Огнев, в том, что есть у нас сильное подозрение, что Кулик не был убит, а сумел скрыться, выдав себя за совершенно другого человека. А если так, то эту мразь необходимо выявить, задержать и судить по всей строгости. И вот тут нам в розыске понадобится твоя помощь, сержант.
— А чем я могу помочь-то? — удивился Борис.
— Да пока что, насколько мне известно, есть только два человека, которые помнят Сашко в лицо. Это ты и твоя сестра.
— Но она погибла.
— В том-то и дело, что нет. Лея Наумовна Фаерман была вывезена из концлагеря «Красный Берег» группой подпольщиков-сионистов и по системе «Брих'а» в 1944 году переправлена в Палестину. Правда, тут ее следы теряются, как ее зовут сейчас и где она находится — мы не знаем, но узнаем обязательно, это можешь быть уверен.
Борис замер. Эту новость надо было переварить — Лейка жива! И в Израиле! С ума сойти!
— Товарищ капитан госбезопасности…
— Николай Евгеньевич. И с этого момента только так.
— Николай Евгеньевич, а как Лейка-то… Я могу с ней встретиться? Написать? Слушайте, мы же совсем крохами расстались, я ее и не узнаю, наверное!
— Вполне вероятно, что увидишься, боец. Вполне вероятно. Есть у нас информация, что израильские спецслужбы тоже активно заинтересовались судьбой Кулика. Так что очень даже может случиться, что мы тут с евреями столкнемся. И ты мне и для этого сгодишься, сержант. Видишь, все по-честному. Он у нас когда демобилизуется? — повернулся Смирнов к командиру части.
— По приказу — в августе-сентябре.
— А ты, майор, дембельни его пораньше. Мне этот парень нужен будет.
И кгбшник подмигнул сержанту.
ФАЕРМАНЫ
Борька никогда этого не вспоминал, а сейчас вдруг ясно увидел, как в цветном кино, ярко так — первомайская демонстрация, та самая, последняя, перед самой войной. Люди
