Джей Брэндон - Волк в овечьем стаде

Я заглянул в другие залы суда, но там никого не было. Пора было возвращаться домой. Правда, можно было послушать заключительное выступление Бекки и дождаться вердикта. Я наблюдал за столькими выступлениями прокуроров. Сам выступал сотни раз. С другой стороны, мне опостылел мой пустой дом.

Я вернулся в зал суда.

Глава 2

У меня был друг. И семья тоже была. Остался кабинет окружного прокурора. Я не считаю, что пожертвовал всем ради работы, но многие, наверное, со мной не согласятся.

Закончив правовую школу, я восемь лет проработал помощником прокурора. Мне это нравилось, но при моем честолюбии трудно смиряться с этой должностью всю жизнь. Спустя восемь лет, устав от судебного бюрократизма и сонма начальников, я ушел из прокуратуры. Мне захотелось заполнить белое для меня пятно в уголовном праве: как защищать клиента. Но речь шла не об учебе, а о партнере, с которым я мог бы обсуждать дела, на которого мог положиться, быть уверенным, что он меня поддержит.

Линда Элениз стала таким человеком. Я был ее оппонентом на нескольких процессах, и ее мастерство и компетентность поразили меня. Но Линда была не просто талантливым защитником, а самым ревностным адвокатом. Мне захотелось почерпнуть у нее эту веру, понять, каким образом она так отдается защите обвиняемых.

Линда верила в своих клиентов. Даже если не их словам, то в них самих. Она видела в них жертв, запутавшихся детей, защитить которых кроме нее было некому.

Я учился у Линды, но не перешел в ее веру. В отличие от нее, я не мог общаться с клиентами как с членами своей семьи. Но мы стали хорошими компаньонами, может быть, оттого, что я был скептиком, а в ней бурлила энергия. Если бы мы походили друг на друга, то через пару лет разошлись бы в разные стороны. Однако вот уже десять лет противоречия объединяли нас.

Даже если эти годы пролетят как миг, то все равно несут в себе преобразования. Оглянувшись, мы понимаем, что изменились, живем не той жизнью, что намечали. Когда мы познакомились с Линдой, я был Женатым человеком, у меня был сын-подросток и маленькая дочь. Спустя годы я обнаружил, что стало невыносимо вечером уходить из офиса домой к жене Луизе. Я мирился с этим ощущением неудобства какое-то время, пока мы с Линдой разом не почувствовали одно и то же и стали партнерами не только в работе, но и в постели.

Луиза словно предчувствовала такой исход. Мы с женой не разошлись. Просто остались хорошими друзьями и соседями, вместе воспитывали дочь Дину. Линда не хотела выходить замуж, а я не собирался уходить от жены из-за дочери.

Лишь должность окружного прокурора наконец расставила все по местам. Когда мне предложили вакансию, я понял, что безумно хочу этого. Линда, похоже, была в ужасе от того, как ревностно я стремился в тот мир, который покинул, чтобы стать ее учеником и компаньоном, но постаралась меня понять, помогла на выборах, а после избрания даже вступила в должность первого заместителя.

Что касается Луизы и меня, думаю, мы смогли бы жить вместе, но неприятности в первый год моей работы окружным прокурором — арест Дэвида и его последствия — разъединили нас. Два года назад мы развелись.

Новая должность несколько отодвинула мой разрыв с Линдой. Она не была прирожденным прокурором. Не проработав и года первым заместителем, Линда вернулась к частной практике. Поначалу мы думали, что сможем сохранить наши отношения, оставаясь соперниками в зале суда, но ошиблись. Столкновения на службе только усиливали конфликт во всем остальном. Мы не могли притворяться. Месяцами мы ссорились, пока разногласия не изнурили нас, и мы стали меньше видеться, чтобы избежать их.

Отдалившись друг от друга, мы поняли, что не имело смысла сокращать расстояние.

Я не нашел Линде замену и не думаю, что она заменила кем-то меня. У нее остались клиенты, у меня — работа и перевыборы. Что может быть увлекательнее работы, правда?

Арест прошел без помех, но без участия полиции. На этот раз ее функции выполнял я, впервые в жизни, что мне совсем не понравилось. Я прощупал почву, чтобы этот нелепый спектакль не испортил моих отношений с департаментом полиции. После того как обговорили план действий, я связался с шефом полиции Германом Глоуэром, который, по слухам, «вычистил» департамент за шесть лет пребывания на своем посту. Я считал, что он подогнал департамент под свою бесцветную личность. Глоуэр деловито проинструктировал меня, как проводится задержание.

— В этом нет ничего особенного, — сказал он. — Просто помните, что надо крепко схватить его за руки. Это их успокаивает. Вы бы удивились, узнав, что многие в последний момент, решают улизнуть, даже если добровольно сдаются полиции.

На этом мои консультации с полицией по поводу предстоящего ареста завершились. Похоже, после того как я сообщил им об этом, они отказались от расследования.

Спектакль должен был разыграться в хорошо освещенном коридоре на пятом этаже. Мне предстояло провести задержание прямо в холле. Это было публичное зрелище. На выборах можно будет использовать этот трюк, а подозреваемый хотел, чтобы все видели, как спокойно он отдает себя в руки властей.

Коридор охранялся нашими следователями, двумя полицейскими в форме и тремя заместителями шерифа. Да и сам шериф заявился, чтобы отправить преступника в тюрьму, а также проявили любопытство помощники из окружной прокуратуры. Если сюда прибавить средства массовой информации, которые в спешке располагались и устанавливали камеры, то коридор был забит до отказа. Я сидел в кабинете, торжественно ожидая назначенного времени. Жаль, что не было Элиота и нельзя было пошутить. Он отказался от моего приглашения участвовать в аресте, скромно пояснив, что не имеет к этому никакого отношения.

Загудело переговорное устройство.

— Пора, — бросила Пэтти, и я вышел к ней, чтобы спросить, все ли в сборе.

Я двинулся по закрученному лабиринту к наружной двери, по пути обрастая свитой, сотрудниками отделов по уголовным и сексуальным преступлениям. Они стояли позади меня, готовые выполнить все формальности по завершении этого спектакля.

Не успел я появиться в коридоре, как засверкали вспышки фотоаппаратов, ослепив меня. Я с трудом различал знакомые мне лица репортеров, обвинителей, моего друга — шерифа. На мгновение вспышка высветила ухмыляющиеся физиономии моих заместителей. Я бы тоже так реагировал на эту глупую трату времени.

Мне было не до смеха. В свое время, будучи помощником прокурора, два-три раза в год я участвовал в подобных мероприятиях. Элиот Куинн, человек с острым, сокрушительным чувством юмора, воспринимал, скажем, пресс-конференции настолько серьезно, что его помощники научились также не смеяться над этим. Однажды он признался мне: «Это не менее важно, чем загнать обвиняемого в угол на глазах у присяжных. Ты обязан не просто безукоризненно выполнять свои служебные функции, но и убедить всех в том, что ты классно работаешь. Иначе какой-нибудь умник через четыре года выпихнет тебя из кресла».

Тогда я поверил ему, и это воспоминание помогло мне сохранить строгое выражение лица, когда я появился на публике.

— Где они? — чуть слышно спросил я, обращаясь в слепящую пустоту, и кто-то ответил:

— Слышите, едет лифт.

Через несколько секунд мои глаза достаточно привыкли к обстановке, чтобы я мог различить светловолосого мужчину в костюме без галстука, который пробирался ко мне сквозь толпу. Остин Пейли следовал за ним, из чего я сделал вывод, что он и есть тот подозреваемый, которого надо арестовать. Он выглядел напуганным, как будто толпа жаждала его смерти.

Репортеры набросились на него с вопросами. Я мог передохнуть, вспышки осветили похитителя детей и его адвоката. Остин Пейли остановился, коснулся руки своего клиента, разрешив ему ответить на пару вопросов. Мужчина опустил голову и пробормотал что-то нечленораздельное. У меня было время, чтобы его рассмотреть. Я впервые видел Криса Девиса, который выбрал меня, чтобы я его арестовал. Судя по бумагам, ему было около сорока, но выглядел он гораздо моложе. Я начал понимать, почему его тянуло к детям. Он сам казался подростком. Расстегнутый воротник создавал впечатление, что одежда на нем висит. Он не поднимал глаз.

Похоже, это было самое страшное событие в его жизни. Я задался вопросом, почему он на это пошел. Должно быть, решил, что полиция в конце концов выйдет на него. Но что ему стоило просто исчезнуть, переехать в другой город и не подвергать себя аресту, тюрьме и боли? Возможно, его охватило чувство вины или сыграло свою роль религиозное воспитание, может быть, что-то изменилось в его жизни, и он проникся отвращением к самому себе.

Похоже, силы оставили его. Он выглядел испуганным. Он прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта, затравленно поглядывал на лестницу.