Роберт Кормер - Наше падение
Наконец, Вон вышел из дома, дожевывая бутерброд с мармеладом поверх арахисового масла. Он переоделся в джинсы и в выцветшую желтую рубашку. Над пряжкой ремня слегка выступал живот. Лениво и не спеша, он спустился по ступенькам крыльца, и если следовать его обычной рутине, то он должен был открыть гараж и на какое-то время там скрыться, что именно он и сделал.
Посмотрев по сторонам, чтобы убедиться в том, что никого нет, Авенжер пересек улицу. Единственным живым существом на ней была бродячая собака, обнюхивающая стоящую на углу улицы машину, на которой, похоже, давно уже никто не ездил.
Остановившись около гаража и набрав в легкие воздух, Авенжер в полный голос произнес:
— Эй, Вон, что ты там делаешь?
Сощурившись на солнце, Вон появился из-за гаражной двери. Он выглядел раздраженным.
— Что ты хочешь? — спросил он в ответ с привычной насмешкой. Ударение на «ты» звучало с некоторым пренебрежением.
— Увидишь, — улыбнувшись сказал Авенжер.
Он достал из портфеля револьвер, который за день до того стащил у своего деда. Став на колени, он взял его обеими руками и нажал на спусковой крючок. Одна половина лица Вона вдруг до неузнаваемости стала непохожа на другую. Из небольшого отверстия на скуле брызнула кровь. Оглушающий звук выстрела рикошетным эхом отразился от стен близлежащих домов. Сам пистолет оттолкнул Авенжера назад, и своей спиной он ощутил всю твердость брусчатки дорожки, ведущей к воротам гаража. Резкая боль в позвоночнике, похоже, застала его врасплох.
Отзвуки эха уже успели угаснуть. Авенжер вскочил на ноги. Сернистый запах повис в воздухе и защекотал в носу. Задержав дыхание, он вслушался в звуки близлежащих домов. Все было спокойно. Никого. Копошащаяся в конце улицы собака исчезла.
Не обращая внимания на кровь, продырявленное лицо Вона и боли у себя в спине, Авенжер вернулся к своим делам — к тем, которые спланировал. Сердце в груди колотилось в бешеном темпе. Он протер ручку револьвера обрывком салфетки. Самым трудным делом было вложить пистолет в левую руку Вона (наблюдая за ним в школе, Авенжер обратил внимание, что Вон был левшой) и расположить его указательный палец на спусковом крючке. Затем он позволил револьверу со стуком упасть на тротуар. Все выглядело примерно так, как он видел это по телевизору.
Сощурившись, он взглянул на лежащую в луже крови фигуру. Это был Вон Мастерсон. Его бездыханное тело было мертвецки бледным. Он стал неодушевленным предметом. «Задирой ему больше не быть», — подумал Авенжер. — «И ему больше не будет никакого дела до учеников пятого класса начальной школы имени Люсси Перри.
Авенжер не смог сдержать улыбку мести. Он поднял с пола сумку, накинул ремень на плечо и пошел домой. Он прибыл точно ко времени. Мать приготовила их традиционный полдник с охлажденным молоком и маковыми булочками.
* * *Розовый для них был цветом года. Для них троих все окрашенное в этот цвет было самым модным и крутым. Розовый встречался во всем, что было у каждой из них в портфеле или в вещевом шкафчике. Но они также решили, что подходить к этому надо тонко, со вкусом, не сходя с ума, чтобы этот цвет превалировал в мелких деталях, таких как бусы, браслеты, сережки. Это мог быть маленький розовый шарик или тонкая розовая ленточка, которые можно было прикрепить или привязать к чему-нибудь, например, черному или зеленому. В их компании также подразумевалось «розовое» мышление, что значило — не «горячее», для хладнокровной игры с парнями. К тому же «розовое» стало для них удобным кодовым словом, применяемым в зависимости от ситуации, например в случае с Джонни Тейлором. Лесли испытывала к нему «розовые» чувства. А Пэтти могла рассмеяться, и она смеялась, будто внутри нее булькали пузырьки, что могло свести с ума кого угодно, но не Джейн и не Лесли — лучших подруг, на свете и во всем.
Розовый цвет объединил их в секретный альянс. Это слово удивляло посторонних, но их троих оно сплотило еще сильней. О Лесли, например, говорили, как о «Леди Барнсайд». Она всегда была одета, будто в воскресенье, и к тому же она никогда не забывала о косметике. Можно было подумать, что она на этом «свихнулась», но Пэтти и Джейн знали, как к этому относиться. «Розового тебе!» — могла воскликнуть Лесли, вдруг разозлившись на кого-нибудь из парней. И они втроем смеялись, зная, что Лесли окрасила в «розовый».
Хотя любимым цветом Джейн был синий, она всей душой приняла «розовый бред», потому что Пэтти и Лесли были ее лучшими подругами, и ей хотелось разделить с ними все, и это ей сполна удавалось.
До того самого дня, когда был разорен ее дом.
Она думала об этом, как о «разорении», но оказалось все приобрело во много раз большие масштабы, например, то, что случилось с Керен, которая до сих пор не вышла из комы, находясь в своем странном сне на койке реанимационного отделения больницы. Джейн старалась об этом не думать. У себя в сознании она никак не привязывала случившееся к слову «разорение», которое имело отношение к ее дому и к тому, что было внутри. Керен была разорена, разрушена и оставлена в подвале, будто тряпичная кукла, которую бросили, вдоволь ею наигравшись.
Разорение чувствовалось не только в доме или в больнице. Все поменяло свои места. Изменилась Эрбор Лейн, а также Пэтти и Лесли. Нет, конечно же, они продолжали оставаться замечательными девчонками, их также ошеломило случившееся, и на следующий же день они вдвоем пришли к Джейн в дом. Она неохотно показала им каждую комнату, сожалея о том, что им приходится видеть весь разгром, что было необязательно, но как же не утолить их жадное любопытство.
Когда они сидели на крыльце, Пэтти спросила: «Не уже ли все так ужасно, как все об этом говорят?»
«Кто эти все?» — задумалась Джейн. Им захотелось посмотреть на весь этот разгром, и она завела их внутрь. Она испытывала все большее и большее неудобство за развал и беспорядок, которое вдруг переросло в стыд, и ей захотелось где-нибудь спрятаться, будто это она совершила нечто плохое, мерзкое, непристойное, неприемлемое.
Лесли, которая всегда себя чувствовала настоящей леди, проходя через комнаты, морщила нос, и ее руки изображали какие-то неуклюжие знаки. Можно было догадаться, что эти знаки обозначали. Джейн решила, что она пытается избежать прикосновения к чему бы то ни было, будто боясь испачкаться. Хохотушка Пэтти даже ни разу не улыбнулась, что выглядело еще хуже ее насмешек. Вместо этого она произнесла: «Вау…», затем бездыханным шепотом бормотала то же самое себе под нос снова и снова, отчего Джейн захотелось закричать: «Да, большого тебе и розового!»
Позже они сидели на перилах заднего крыльца, раскачивая ногами.
— Кому такое может придти в голову? — сказала Лесли. — Так развалить дом, и задрать Керен?
Выбор ее слов обидел Джейн: «Развалить… задрать…»
— В полиции говорят, что несчастная Керен вошла в дом не в подходящий момент, — ответила Джейн плоским, скрипучим голосом. — И на ее месте мог бы оказаться кто-нибудь другой.
Но ей вдруг показалось, что Керен на это была обречена.
— То, что разнесли именно ваш дом, так уж получилось, это понятно, — вставила свои пять центов Пэтти.
«Разнесли…»
— И что полиция? — продолжила Пэтти. — Что они там думают?
— В полиции и не знают, что и думать, — сказала Джейн, ударив пяткой по столбику перил. — У них нет улик, — слово было из известного сериала. — И нет свидетелей, — еще одно слово оттуда же, из-за чего все стало выглядеть еще менее похожим на реальность. — Да и все остальное: телефонные звонки, дохлая белка в почтовом ящике. Полицейские не думают, что это как-то связано. Они уверены, что здесь «поработал» не один человек. Их было четверо или пятеро.
— Что ты говоришь? Керен и четверо… или пятеро… — в глазах у Лесли нарисовался ужас, и ее голос задрожал.
— Они не могут сказать, сколько их было, — Джейн старалась избегать слова, применяемые Лесли, поэтому решила ее опередить. — Смотрите, ее не изнасиловали. Она была… избита. И уже об этом тяжело говорить. Она упала с лестницы… или ее толкнули… но не изнасиловали, — снова в голосе у Джейн была неприязнь к этому слову.
Наступило молчание. Никто ни о чем не говорил. Среди окружающих домов царила тишина, за исключением жужжащих где-то вдалеке газонокосилок. Джейн хотелось сменить тему разговора, а также нарушить тишину, если в самом слове «тишина» было нечто ужасающее.
— Полицейские удивлены тем, как они проникли в дом, — продолжала Джейн. — То, что они называют «без признаков силового вторжения», — увидев удивление на их лицах, она сказала: — Имеется в виду, они не взломали дверь, чтобы проникнуть внутрь. Или полицейские даже не поинтересовались, как они проникли внутрь, — затем почти самой себе, потому что это удивляло уже не на шутку: — И еще — они не разбили ни одного окна. В доме была разбита вся посуда, все зеркала, но не окна…
