Александр Бородыня - Крепы
— И что же, никакой электроники? — язвительно спросила Арина.
— Я — шедевр механики, — повторила кукла. — Я родилась в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. — Губы ее выглядели как живые — алые и свежие, но она не улыбалась, она была серьезна. — Тогда, госпожа, электроникой почти не увлекались — вы должны это знать.
— Можно вас потрогать? — спросила Арина. От обращения «госпожа» ее передернуло.
— Экспонаты трогать руками запрещено, но вы мне не верите, и я сделаю для вас исключение.
Механическая красавица протянула моей спутнице маленькую изящную ручку, украшенную перстнями и кольцами. Арина тоже протянула руку. Кукла действительно была фарфоровой.
Окна в этом маленьком зале плотно задрапированы черными глухими портьерами. Из обступившей полутьмы на меня смотрели живые кокетливые глаза молоденькой богатой девушки хорошего рода.
V
Идти к Марте чертовски не хотелось, но я должен увидеть своего сына. Собственно, я пытался настроить себя на то, что хочу его видеть.
Мы вышли из позолоченного полумрака музея и медленным шагом двинулись вперед. Город оказался совсем маленьким: мы даже не заметили, как пересекли его из конца в конец. Подняв голову и прочитав название улицы на торце одного из зданий, я убедился в его соответствии адресу на конверте.
— Вы зайдите, — предложила Арина. — А я посижу, подышу воздухом. Если никого нет, то я здесь.
Она опустилась на скамейку, закинула ногу на ногу, закурила, а я, подавив раздражение, поднялся на второй этаж, нажал кнопку звонка. Долго никто не открывал. Потом в глубине квартиры послышалось что-то похожее на стон, и тут же шаги Марты. Я сразу узнал ее легкую нервную поступь.
— Кто? — За дверью стояла моя бывшая жена. Это было совсем на нее не похоже: раньше она распахивала дверь не спрашивая.
Я не ответил и еще раз надавил кнопку звонка.
— Кто там? — повторила Марта, и я понял, что голос ее, в отличие от походки, сильно переменился. Он стал суше, в нем не было больше привычного раздражения.
— Это я, Алан. Я приехал, — с усилием выговорил я.
За дверью несколько минут было тихо, потом Марта сказала:
— Извини, Алан, я не могу тебе открыть. Уходи. Приходи завтра, — она помолчала, — вечером, часов в восемь.
Я еще с минуту постоял на лестничной площадке. Услышал ее удаляющиеся шаги, и опять мне показалось, что в глубине квартиры раздался приглушенный стон.
— Что — никого? Я так и знала! — Арина поднялась со скамьи и снова взяла меня под руку. — Пойдемте пить кофе! Я сварю вам отличный кофе!..
Я не сопротивлялся. Через пятнадцать минут она уже открывала ключом дверь в квартиру своей двоюродной сестры. В лицо пахнул тяжелый цветочный запах, мне захотелось повернуться и быстро уйти, как в прошлый раз, когда я оставил чемодан.
В прихожей Арина по одной скинула туфли и повернулась ко мне:
— Ключи сестричка у соседки оставила, — сказала она. — Одну записку к двери приколола, другую на стол положила в комнате… — Брезгливо двумя пальцами она взяла со столика, показала мне смятый истоптанный листок. — Мол, чувствуй себя как дома, никто не придет, никто тебя ни о чем не спросит… — В голосе Арины была какая-то неуверенность, еле ощутимая скованность. — Хорошо здесь! Но, честное слово, я уже думаю, лучше было сразу в гостиницу. Позвонила бы ей завтра оттуда… А теперь вроде как-то и неудобно уходить.
— Голова утром болеть будет, — сказал я. — Очень сильный запах.
Цветы действительно были повсюду: в коридоре, в комнатах, в зеркальной ванной; они увивали огромную лоджию, накрывая внутреннее пространство квартиры шевелящейся прохладной тенью. Красное вечернее солнце стояло прямо за стеклами, а в комнате при этом царил полумрак. И еще — везде были часы, разные: настенные, напольные, вмонтированные в электронику, старинные и современные, в металлическом корпусе. И повсюду расставлены одинаковые маленькие черные будильники, рассыпаны в этой цветочной квартире, как черные капельки камня в японской икебане. Было в них что-то неприятно раздражающее, в этих часах. Потом я понял: все часы показывали разное время. Расхождение небольшое, в пределах пяти минут, но все эти часы не совпадали с моим хронометром.
Большая квадратная комната помимо цветов и часов была наполнена еще и книгами. С трех сторон до потолка поднимались застекленные стеллажи. С четвертой — распахнутая лоджия.
— Красиво? — спросила Арина без энтузиазма в голосе. — Будете кофе?
Я покивал. Опустившись в кресло, закрыл глаза. Если не считать назойливого тиканья, было тихо. Потом я услышал, как Арина что-то переставляет на кухне.
«Марта не захотела даже открыть дверь, — думал я. — Возможно, у нее были на это веские причины? Ну конечно, причина была. Допустим, любовник? Глупости! Если бы у нее там сидел любовник, моя бывшая жена распахнула бы дверь пошире и настойчиво пригласила бы войти. Вряд ли за пять лет ее характер настолько переменился. Но тогда что же? Какое-то дело? Вероятно, дело не для чужих глаз… Завтра в восемь…»
Я открыл глаза и посмотрел на свой хронометр: было без пяти минут шесть. К тикающему благоуханию этого дома примешивался запах кофе.
Только в половине девятого мне удалось вырваться. Арина никак не желала меня отпускать, готова была развлекать своей болтовней и поить кофе до утра, кажется, она даже готова была лечь со мной в постель, только бы я не уходил. Но я ушел. Арина Шалвовна немало раздражала меня. Понятно, ей было страшно оставаться одной в чужой квартире, до отказа набитой цветами и врущими часами, но при чем тут я?!
Вернувшись в свой гостиничный номер, я обнаружил белый цветок в горшочке, появившийся в мое отсутствие. Он стоял на подоконнике и сразу бросился в глаза, как только я открыл дверь. Высокий и влажный, он источал все тот же знакомый аромат.
Я вызвал горничную, и по первому моему требованию цветок убрали. Я снял с постели казенное покрывало, сложил его, медленно разделся и с наслаждением растянулся в прохладной постели. Сна не было. Я ощутил пустоту в желудке и вспомнил, что ни разу за целый день не поел. Поднялся, прошел босиком до столика, выпил стакан воды из графина и опять прилег. На этот раз я уснул мгновенно.
VI
Солнце казалось белым. Оно медленно взбиралось вверх, растягиваясь по прозрачному голубому небу, и жгло уже далеко не по-утреннему. Снизу, из ресторана, поднимались дурманящие запахи. Распахнув окно, я натощак закурил, чего делать, вероятно, не следовало.
Отчетливый аромат жареного мяса, стук ножей — там крошили салаты, что-то с шипением лилось на сковородку, что-то гремело… Сладкая дурнота входила в мое окно. Голова чуть закружилась. Я посмотрел вниз.
По крыше желтого особняка в сторону петуха-флюгера медленно двигалась черная фигурка.
«Трубочист, — определил я. — Если город старый и в нем много печных труб, почему бы и не быть трубочисту?!»
Порывшись в саквояже, я достал бинокль. Он небольшой, величиной с театральный, но дает десятикратное увеличение. Всегда таскаю его в поездки — подарок директора завода электронной оптики.
— Ну, где же ты, черненький? Куда ж ты делся? Неужели уже в трубу залез?
Приложив окуляры к глазам, я пытался выловить трубочиста, но ничего не выходило: сильно рябили белые листы раскаленного железа. Потом я рассмотрел изящно загибающийся конек крыши. Рука, сжимающая бинокль, чуть дрожала, отчего голубое небо раскалывалось на кусочки и попадало в глаза. Работник коммунального хозяйства исчез. Я отнял бинокль от глаз и обнаружил, что черная фигурка на месте, причем она проделала уже половину пути к флюгеру. Я засек, где именно находится трубочист, и опять навел свой бинокль. Все-таки увеличение было излишним: пылающее железо, низкий кирпичный край черной трубы… Очень осторожно, стараясь делать это как можно медленнее, я повел окуляры по всему коньку крыши, до конца, и остановился на металлическом флюгере, на огромном красном петухе. Я почти услышал, как он скрипит. Крыша была пуста.
— Ну, где же ты?
Посмотрел опять, отведя бинокль от глаз. Конечно, он был на крыше, он добрался уже до флюгера и схватился за него рукой. Его не интересовала труба. Я видел, как он сошел вниз и теперь медленно спускался по узкой лесенке вдоль стены.
Внимание привлек шум мотора. К особняку подкатил красный микроавтобус и остановился, не выключая двигателя.
Все-таки мне очень хотелось рассмотреть лицо этого трубочиста. Я снова упрямо приложил бинокль к глазам и наконец увидел его, приближенного оптикой. Глухой костюм… Все же увеличение было избыточным: я мог рассмотреть каждую пуговицу в отдельности. Не сразу понял, что это женщина лет сорока. Черные густые волосы собраны на затылке. Она смотрела куда-то вниз и вдруг подняла голову. Я увидел ее круглые, как две маслины, черные глаза, вздрогнул и опустил бинокль. Почему-то припомнилась табличка в музее над пустой нишей. Глаза трубочиста были начисто лишены радужной оболочки — один огромный черный зрачок.
