Мартин Сутер - Миланский черт
Локомотив издал продолжительный, жалобный свисток. Мальчишка в последний раз пнул ногой автомат и вскочил на подножку вагона. Поезд, дернувшись, тронулся.
Соня поспешила углубиться в свой справочник по бальнеологии,[3] чтобы избежать зрительного контакта с каким-нибудь запоздавшим пассажиром, ищущим свободное место. Но никто не пришел, кроме проводника. Он проверил ее билет и пожелал ей счастливого пути.
Через несколько минут мимо поплыли окраины города. Соня смотрела на унылые шеренги одинаковых жилых домов с палисадниками, на мокрые от дождя фасады, уродливые промышленные постройки маленьких фирм, неуклюжие рекламные надписи которых назойливо светились на фоне мрачного промозглого пейзажа.
Соня отвернулась и опять уткнулась в книгу.
— Здесь свободно?
Соня с досадой подняла голову. На пороге купе стояла пожилая женщина в желтом дождевике и с осуждением смотрела на занятое сиденье. Соня молча убрала свои вещи. Женщина сняла дождевик. Она была одета во все желтое: брюки из шотландки с преобладанием желтого, жакет и пуловер из желто-пятнистого кашемира, желтый шарф с нежным цветочным узором. Волосы ее тоже были желтыми. Только подведенные глаза были зелеными, а губы накрашены ярко-розовой помадой.
Соня снова сосредоточилась на чтении. Она чувствовала, что женщина разглядывает ее, и отчаянно впилась глазами в справочник. Она не испытывала ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было разговоры.
Но Паваротти, как нарочно, раскудахтался. Соня попыталась игнорировать его возмущенные тирады.
— Вашим попугайчикам нужен воздух, — сказала женщина.
Соня заглянула сквозь приоткрытую молнию внутрь сумки. Ей пришлось из вежливости ответить:
— Ему вполне хватает воздуха.
Женщина помолчала немного, потом спросила:
— А он что, один? Без подружки?
— Нет, он холостяк.
— Понятно. Я это называю одиночное заключение. Волнистые попугайчики — стайные птицы.
— Паваротти терпеть не может волнистых попугайчиков.
— Откуда вы это знаете?
— У него уже было две подружки. И он обеих заклевал насмерть.
— Заклевал насмерть? — удивленно воскликнула женщина. — Значит, с ним что-то не так.
— Просто он предпочитает быть один. Говорят, такое бывает.
— Надеюсь, у него есть хотя бы зеркало?
— Зеркало он тоже клюет.
— А главное — никаких пластмассовых или даже деревянных, но искусственных веток. Иначе у него могут воспалиться лапы.
— Он сидит на буковой ветке, выращенной в биологически чистой почве.
— Можете иронизировать сколько хотите…
Поезд ехал по узкому ущелью. Вдоль железнодорожного полотна справа и слева стояли ели с тяжелыми, мокрыми от дождя ветвями. Время от времени среди них мелькали нежно-зеленые лиственницы. Видавший виды вагон второго класса раскачивался и громыхал колесами. Соне приходилось водить пальцем по строчкам, чтобы не потерять место, где она читала. Краем глаза она следила за женщиной. Та неотрывно смотрела на сумку с Паваротти, словно пытаясь установить с попугаем телепатическую связь.
Руки она положила на колени. Это были необыкновенно большие и грубые руки. Лак на ногтях был того же ярко-розового цвета, что и губная помада. Выпуклые ногти напоминали лакированные ореховые скорлупки.
При виде этих рук Соне стало как-то не по себе. Она подняла голову. Желтая попутчица смотрела ей прямо в глаза.
— Я этими руками всю жизнь работала как проклятая, — пояснила она, словно пытаясь оправдать свои руки.
Соня не знала, что ей ответить.
— Вы всегда берете попугая с собой в отпуск?
— Я еду не в отпуск.
— Значит, вы там живете?
— Да.
— А где именно?
— В Валь-Грише.
— Так вам надо было ехать через Клостерс, через туннель Ферайна.
— Я не люблю туннели.
Соня опять взялась за книгу, но женщина не поняла намека.
— Вы там работаете?
Соня кивнула, не отрывая глаз от книги.
— Кем?
— Физиотерапевтом, — со вздохом ответила Соня и подумала: «Сейчас она начнет рассказывать про свои болячки!»
Но старуха не стала приставать к ней с разговорами о болезнях.
— А мне ехать совсем недалеко. У меня проездной на все виды транспорта.
— Ммм…
— Утром иду на вокзал и сажусь в поезд… А вечером я уже дома.
— Очень хорошо.
Соня чувствовала, что женщина смотрит на нее и ждет, что она скажет еще что-нибудь, но мужественно промолчала.
— Может, хоть в горах выглянет солнце.
— Может быть… — пробормотала Соня.
— Вы знаете, сколько мы уже не видели солнца?
Соня покачала головой.
— Сорок два дня.
Соня подняла голову.
— Простите, мне не хотелось бы показаться невежливой, но я должна дочитать эту книгу.
Женщина кивнула.
— В вашем возрасте это, конечно, не имеет такого значения. А нам, старикам, без солнца плохо: мы начинаем хандрить.
С этого момента желтая попутчица умолкла. Соня попыталась сосредоточиться на чтении, но поймала себя на том, что глазами читает, а головой нет. Чего она, собственно, выкобенивается? Что тут такого — немного поболтать с одинокой пожилой женщиной, которая разъезжает по железной дороге, чтобы убить время? В конце концов, она и сама не многим от нее отличается — одинокая женщина с попугаем, которая тащится куда-то на поезде!
Соня посмотрела в окно. Впереди был виден их локомотив. На головокружительной высоте, на виадуке, зияющем своими готическими каменными арками. Она закрыла глаза.
Когда через минуту она их открыла, в купе было темно, как в склепе.
— Тоннель Ландвассер, — сообщила желтая попутчица.
Соня на какое-то мгновение увидела ее голос. Он был не желтый, а пыльно-серый и почти не выделялся на черном фоне темноты.
Через несколько секунд купе вновь постепенно стало наполняться мутным светом. Наконец тоннель остался позади.
— Вы боитесь тоннелей и высоты, — сказала женщина. — Значит, эта местность не для вас.
— И эта страна — тоже.
Женщина рассмеялась. Соня тоже.
В Самедане Соне нужно было сделать пересадку. Она попрощалась с Сузи Беллини. Так звали желтую попутчицу. Беллини была фамилия ее уже почти тридцать лет назад умершего мужа, трубосварщика из Калабрии, о котором Соня теперь знала все.
Надежда фрау Беллини на то, что выглянет солнце, не оправдалась. Соня, ежась от холода, стояла на перроне с маленьким чемоданчиком на колесиках и сумкой, в которой сидел Паваротти. Неутомимый дождь барабанил по навесу и по шпалам. Ей предстояло ждать пересадки двадцать минут. Идти в вокзальный буфет не было смысла. Кроме нее, такое решение принял один-единственный пассажир, пожилой мужчина в мокрой кожаной шляпе с узкими полями. Он держал в руках два бумажных пакета из супермаркета, не желая ставить их на мокрую землю.
Сонино хорошее настроение улетучилось. Она с трудом удерживала подступающую депрессию на некоторой дистанции. Хотя в обращении с тоской она уже добилась определенного мастерства. Она знала, за какими мыслями та ее подстерегает, в каких образах гнездится, какие звуки могут ее спровоцировать. Для нее не составляло особого труда стряхнуть с себя тоску, и еще легче было предаться ей.
Паваротти сидел так тихо, что она даже приоткрыла молнию на сумке и заглянула внутрь. Сдвинув в сторону полотенце, она поняла, что разбудила его. Он боком сделал несколько шагов по газете, которой был устлан пол клетки, и с упреком посмотрел на нее.
— Извини… — пробормотала она и застегнула молнию, оставив небольшое отверстие.
Мимо проехал электрокар с двумя прицепами, нагруженными багажом. Соня узнала свои два чемодана и коробку с клеткой Паваротти. Водитель, остановившись немного впереди, принялся читать растрепанную газету.
Тихий затяжной дождь неожиданно перешел в ливень. Показавшийся вдалеке локомотив включил фары.
Деревушка Валь-Гриш приютилась в одной из боковых долин Нижнего Энгадина, в пятнадцати минутах езды на рейсовом автобусе от станции Шторта. Большинство из приблизительно шестисот жителей, численность которых в разгар туристского сезона возрастает на несколько сотен, ездили на работу в Верхний Энгадин. В Валь-Грише было несколько фермеров-профессионалов и несколько фермеров-любителей. За столяром, электриком, слесарем, врачом, аптекарем или учителем тоже не надо было далеко ходить. Здесь имелось четыре ресторана, пять пансионатов, два-три десятка пансионов и съемных квартир для туристов и отдыхающих, была начальная школа и католическая церковь XVI века.
Расцвет туризма в Валь-Грише начался, когда англичане открыли для себя Швейцарию. В 1913 году, после того как Ретийская железная дорога, введя в эксплуатацию новый участок пути — от Бевера до Скуола, — связала Валь-Гриш с европейскими столицами, Густав Меллингер, предприниматель из Санкт-Галлена, открыл здесь отель «Гамандер». Этот летне-осенний сезон 1913 года стал лучшим в истории «Гамандера»: в следующем году разразилась Первая мировая война, за ней последовала Вторая, а потом началась эра канатных дорог для горнолыжников. До шестидесятых годов Валь-Гриш пытался идти в ногу со временем, построил три буксировочные канатные дороги, один кресельный канатный подъемник и даже начал, но так и не закончил строительство трамплина. Однако горные склоны в ближайших окрестностях Валь-Гриша были малопривлекательны с точки зрения горнолыжного спорта, а до тех, что были выше и удобней, было проще добираться с соседних курортов, которые к тому же имели более развитую инфраструктуру.
