Эндрю Пайпер - Проклятые
Глава 4
Если поинтересоваться в полиции Детройта, где хранятся материалы по делу Эшли Орчард, то вам ответят, что оно относится к разряду нераскрытых преступлений. Девушка решила отметить свое шестнадцатилетие с подругами, они отправились на велосипедах на дневной сеанс фильма «Общество мертвых поэтов» в «Мейн Арт Театр», но вместо этого потянула их на Вудворд-авеню в центр города.
Четыре девушки должны были понимать всю сумасбродность велосипедной прогулки по Детройту: там они оказались бы в мире, который обычно видели только из окон родительских автомобилей. Заброшенные дома, которые горят каждый год накануне Хэллоуина. Банды из Хэмтрэмк-сити и Хайленд-парка, предоставленные сами себе, поскольку полиция давно махнула на них рукой. Целые кварталы, постепенно превращающиеся в заросшие бурьяном поля, среди которых, словно могильные курганы, возвышаются горы кирпичей.
Подруги Эш хотели знать, зачем они туда направляются. Почему она заставляет их туда поехать.
– Я хочу вам кое-что показать, – сказала она.
Она не стала медлить и помчалась вперед, отчаянно нажимая на педали своими загорелыми, стройными, как у балерины, ногами, а ее длинные соломенно-светлые волосы развевались у нее за спиной, словно посылая прощальный привет.
В конце концов Лайза Гудэйл заставила остальных повернуть назад. Лайза Гудэйл была хорошенькой девочкой, игривой, как котенок, которая, казалось, никак не могла повзрослеть. Она с третьего раза сдала экзамен по математике за девятый класс, зато со знанием дела учила остальных девчонок технике минета (однажды я спустился в цокольный этаж в школе и застал ее в окружении подружек, показывающей с бананом в руке, как это делается). Именно она в тот день закричала:
– Эш! Ну, серьезно! – и повернула к бордюру на углу Вудворд и Уэбб-стрит.
Сначала казалось, что Эш даже не услышала. Но потом она остановилась и послала им одну из своих убийственных улыбок.
– Вам, что, не любопытно? – спросила она.
– Нет, – сказала Лайза, и это было неправдой.
А Эш все улыбалась и улыбалась. Хотя меня там не было, меня позвали на ее поиски потом, я отчетливо вижу ее лицо – так, будто стоял там, на углу, с ее подружками. Возможно, даже более отчетливо, потому что с тех пор я всегда вижу эту улыбку. Этот взгляд, в котором читается что-то вроде: «Вы не можете знать то, что знаю я». Или: «Однажды я покажу вам все, на что способна». Или, например: «Я всегда побеждаю. Вы ведь знаете это, правда?»
А потом она сказала:
– Ну и ладно.
Нажала на педали и помчалась вперед на хорошей крейсерской скорости. А девчонки смотрели, как она удаляется, постепенно растворяясь в знойном мареве, поднимавшемся от нагретого асфальта мостовой, и ее волосы развевались и словно напоминали им об обещании хранить тайну, которого они никогда не давали.
И только когда она исчезла из поля зрения и девушки не могли ее больше видеть, они повернули назад.
После того как девушки уехали, Эшли покатила (или ее повезли, или потащили, или отнесли) к заброшенному дому на Альфред-стрит, в котором никто не жил уже до нашего рождения. Туда, где она сгорела заживо. В том самом подвале, где также обнаружили останки Мэг Клеменс, нашей одноклассницы, пропавшей десятью днями ранее. Две девушки одного возраста. Два тела, почти полностью уничтоженные огнем, за исключением того, что во второй раз что-то пошло не так. Тот, кто это сделал, кто бы он ни был, не успел сжечь Эш полностью. Она кричала там и звала на помощь, без всякой надежды быть услышанной.
В случае с Мэг Клеменс свидетелей практически не было. Еще меньше известно о том, что она делала и куда направилась после того, как мать дала ей десять долларов и закрыла за дочерью дверь их дома на Фредерик-стрит в квартале от того места, где жили мы. Мэг писала статьи в школьную газету, публиковала там отчеты о «пищевых злоупотреблениях» в школьной кафешке. Она носила несколько великоватые очки в черепаховой оправе, которые очаровательно сползали на ее носик. Мэг регулярно отказывалась от приглашений погулять с мальчиками, поэтому заслужила несправедливую репутацию «гордячки» и «задаваки». Это все, что о ней знали. Ну, или то, что знал о ней я.
Две девушки, выросшие в одном районе, игравшие на одних площадках, учившиеся в одной школе, жившие в типичных домах на Ройял-Оук с непременными американскими флагами над входными дверями. Естественно, возникли опасения, что эти преступления как-то взаимосвязаны, хотя полиция говорила о недостатке улик. Родители тем не менее шептались о вероятности появления в нашем районе маньяка и гнали своих чад с улицы в дом.
Загадочное исчезновение Мэг Клеменс положило начало умонастроениям, которые неизбежно вели к возникновению паники. Многие воображали, какими могут быть разгадки этой тайны, но ни одно из предположений не выдерживало критики. Однако в течение десяти дней все-таки говорилось о единичном «несчастном случае». А потом погибла Эшли Орчард, и пришлось признать очевидное. В новостях появились фото двух девушек, достаточно взрослых для того, чтобы назвать их «молодыми женщинами», и объявления с просьбами сообщить полиции, если что-то известно об их местонахождении незадолго до трагедии. «Молодые женщины» – означало, что они наслаждались независимостью и вели загадочную и беспокойную жизнь, когда родители их не видели.
А еще это означало секс. Словосочетание «молодые женщины» подразумевало, что они занимались сексом, тогда как слово «девушки» на это не указывало.
После пожара, когда я лежал в госпитале, следователи спрашивали меня, не имелось ли у сестры причин совершить самоубийство, и я ответил, что этого просто не могло быть. Без вариантов. Просто невозможно было представить, чтобы Эш отказалась от всего, чего она добилась в Ройял-Оук. От школы, которую она почти закончила, «лучших подруг», которых она с легкостью заводила и так же бросала безо всяких на то причин, от мальчишек из старших классов, готовых ради одного ее взгляда буквально из кожи лезть и прыгать с крыш в сугробы и бассейны, лишь бы она удостоила их подобием внимания. К тому же она бы ни за что не бросила меня, своего брата. Большую часть своей жизни она желала моей смерти, но одновременно нуждалась во мне, хотя никто из нас не смог бы объяснить почему.
Я это знал, потому что был в том доме и пытался спасти ее.
Раньше это был роскошный особняк. Тогда этот район города еще не превратился в развалины, а кирпич и стекло не заросли травой. Величественный дом какого-нибудь доктора или городского подрядчика, теперь стоявший в запустении и смотревший на мир широкими черными провалами окон. Из них клубами валил дым, когда я подогнал автомобиль нашей матери к бордюру и бросился в открытую дверь.
Я побежал внутрь. Потому что сестра была там, сражаясь за жизнь. И ждала меня.
Я не видел ее в густом дымном мраке. Не слышал ее голоса. Я просто знал, что она там, потому что мы были близнецами, а близнецы знают такие вещи. Они чувствуют друг друга, даже если не хотят этого, без слов и резко, как болевой шок.
Я обнаружил Эшли у подножия лестницы, которая вела в подвал. Только самой лестницы там больше не было, в клубящейся черноте я увидел только ее лицо и ее протянутые ко мне руки. Девочка на дне колодца.
– Дэнни!
Она еще держалась на ногах. А волосы обуглились.
– ДЭННИ! Не оставляй меня здесь!
Она говорила не о пожаре и не о доме. Она имела в виду смерть. Она умоляла меня не бросать ее наедине с тем, что должно было наступить после всего…
И я сделал так, как она просила.
Даже зная, что она вытворяла, зная, какой она была, я не мог оставить ее. Я лег на уже занимавшийся огнем пол и протянул ей руку, чтобы вытащить. Но Эш была слишком далеко внизу. Я крикнул ей, чтобы она подпрыгнула, вернее, хотел крикнуть, попытался, но от горячего дыма перехватило горло.
Я потянулся к сестре, и она потянулась ко мне. Но наши руки хватали только огонь.
Она не хотела умирать. Языки пламени все же захлестнули ее.
И меня тоже…
Глава 5
Когда вы мертвы, то прекрасно это осознаете.
Вы постоянно слышите о других людях, оказавшихся в том же положении, о душах, нуждающихся в помощи при «переходе», о растерявшихся близких, бесплотные образы которых, как это показывают в телешоу, толпятся у изножья кровати и ждут, когда им скажут, что пора уходить. Но в моем случае невозможно было ошибиться и спутать это состояние с жизнью, так как нечто, куда я направился после огня, было лучше, чем быть живым. Следовало бы назвать это «раем». Воспроизведение в несколько видоизмененном виде самого счастливого дня в моей жизни.
Мне тогда было тринадцать лет. Отец сидел за рулем своего «Бьюика Ривьеры», и мы с ним направлялись по Вудворд-авеню прямо к круглым черным башням центра «Ренессанс», где он в ту пору работал. Стоял яркий солнечный день, и мы мчались по городу, а за тонированными стеклами автомобиля пролетали магазинчики, пустые мотели, городские кварталы.
