Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов
– Ангел, – ответил Чарлз и тут же пожалел, что это слово сорвалось у него с языка.
Подошел кондуктор и попросил предъявить билеты. Чарлз чуть было не полюбопытствовал, не вспомнил ли он теперь эту женщину. Ведь кондуктор так и пялился на ее ноги.
– Вот, – сказала она, когда кондуктор наконец исчез. – Это вам. – И подала Чарлзу долларовую бумажку.
– А как же проценты?
– На сей раз прощаю.
Его заинтриговало, что означало «на сей раз».
– Я не помню, чтобы на вас были очки, – сказал он.
– Надо приобрести новые контактные линзы.
– Кстати, очки вам очень идут.
– Вы так считаете?
– Да.
– Я не слишком серьезная?
– Мне нравятся серьезные.
– Почему?
– Что «почему»? Почему мне нравятся серьезные?
– Да, Чарлз, почему вам нравятся серьезные?
– Если серьезно… не знаю.
Лусинда улыбнулась:
– А вы забавный.
– Стараюсь.
Они проезжали Роквилл-центр, и из окна вагона стал хорошо виден кинотеатр, куда он часто водил Диану. На мгновение в голове возникла сюрреалистическая мешанина, и Чарлз представил, что крепко зацепился в своей новой Вселенной – устроился с удобствами в Чарлзвилле. Они недавно поженились с Лусиндой и вот едут вместе на работу и треплются о недавнем медовом месяце. Где же они его провели? Ах да, на Кауаи[6]. Две недели в шикарном номере в тамошнем «Хилтоне». Уже подумывают заводить детей – в конце концов, они же не молодеют. Девочку и мальчика, решили они. Хотя пол не имеет особого значения – были бы здоровы…
– Трудный предстоит денек? – спросила Лусинда.
– Трудный? Конечно.
Придется отбрехиваться от рассерженных заказчиков, которые явятся по его душу, и отмахиваться от начальников, которые так и норовят его предать. На какую-то долю секунды Чарлзу захотелось поделиться с ней неприятностями и, найдя теплое местечко у нее на плече, выплакаться.
– У меня тоже.
– Что?
– Будет нелегкий день.
– Наверное, в эти дни много неприятных звонков.
– Если считать неприятным звонком, когда тебя грозят убить, то – да.
– А вы тоже забавная, – улыбнулся Чарлз.
– Полагаете?
– Во времена, получше нынешних, вы, наверное, нравились клиентам.
– Шутите? Они же всегда считают, что вы зарабатываете им недостаточно денег. У каждого находится кузен, свояк или бабушка, чей капитал вырос в шестьдесят четыре раза против его.
– Понятно. Это что-то вроде метания стрел.
– Именно. Только теперь все мечут стрелы в меня.
Чарлзу показалось, что он различил в ее речи легкий акцент.
– Вы родились в Нью-Йорке?
– Нет, в Техасе. Я из семьи военного. Росла везде и нигде.
– Должно быть, пришлось несладко. – Чарлз решил, что подобное заключение как нельзя точнее соответствует его банальной внешности.
– Раз в полгода лучшие подруги меняют имена. Но с другой стороны, и ты можешь постоянно обновляться. Если прокололась на чем-то в Амарилло, то в Сарасоте ни к чему об этом знать. Все чисто.
– Ясно, – хмыкнул Чарлз.
Пассажир напротив притворялся, будто читает газету, но на самом деле занимался тем же самым, чем недавно кондуктор: использовал любую возможность поглазеть на ляжки Лусинды. И Чарлза охватила законная гордость собственника, хотя его права на Лусинду действовали всего лишь в течение двадцати минут поездки до Пен-стейшн.
– И часто это случается? – спросил Чарлз.
– Что? – не поняла она.
– Такие неприятности с вами.
– Раз или два. Бунтовала против авторитетов.
– Это ваше определение?
– Нет – их. Я называла это просто надраться.
– Авторитеты – ваши родители?
– Да. И военный психиатр, к которому меня заставляли ходить.
– И как это было?
– Вам когда-нибудь приходилось общаться с военным психиатром?
– Полная некомпетентность? Преступная небрежность в лечении больных? Нет.
Лусинда рассмеялась:
– Я же говорила, вы забавный.
«Ну конечно, обхохочешься».
– Позвоните и расскажите об этом моим заказчикам.
– Непременно. Как дела на работе?
– Прекрасно.
– Вы говорили, что занимаетесь… Рекламой?
– Рекламой.
– И как дела у нас нынче с рекламой?
– Бывают хорошие деньки, бывают плохие.
– И?
– "И"?
– Как насчет сегодня?
– Меня убьют – просто разотрут в мелкий порошок.
– Давайте, продолжайте. Вы пожалуетесь на свои неприятности, я на свои. Честная сделка.
И черт побери, он все ей рассказал!
Сначала решил признаться, что у него небольшие проблемы с заказчиком, но, начав, не сумел остановиться. Слушал себя и изумлялся, до чего же разоткровенничался насчет недавнего Sturm und Drang[7] в их конторе. Негодующая Эллен Вайшлер. Гнусный предатель Элиот. Несправедливость всего, что случилось.
Чарлз думал, она в какой-то момент его остановит. Скажет: «Ну хватит» или «Неужели так нужно об этом рассказывать?» – или вообще высмеет.
Но ничего подобного. Лусинда внимательно его выслушала. А когда он закончил, сказала:
– А считается, брокерам хуже всех.
– Не знаю, почему я вам все это рассказал. Простите, – смутился Чарлз. Хотя извиняться было в принципе не за что. Ощущал ли он неловкость? Естественно. Но в то же время ощущал некое облегчение. Словно избавился от вчерашней тухлятины и снова обрел способность принимать пищу.
А Лусинда не только выслушала. Она коснулась рукой его правого плеча. Ободряюще пожала, успокаивающе потрепала, по-сестрински стиснула.
– Бедняга.
И Чарлз невольно подумал, что на некоторые клише люди с презрением смотрят исключительно из зависти. Например, «ее прикосновение пронзало, словно током». О подобном выражении скажут: «Абсолютная белиберда». Но только те, кто не может в данный момент это испытывать. Хотя таких людей подавляющее большинство. Но ее прикосновение на самом деле электризовало – тело Чарлза гудело, как высоковольтная линия, протянутая над сухой равниной Канзаса.
Поезд ворвался в тоннель под Ист-Ривер. «Тоннель любви», – подумал Чарлз и на секунду испугался, как бы не наклониться к Лусинде и не совершить глупость.
Такую, за которую его уведут с платформы Пен-стейшн в наручниках.
А затем произошло нечто неожиданное.
В вагоне стало темно, хоть выколи глаза. Свет померк моментально, как обычно, когда состав попадал под Ист-Ривер. Чарлзу показалось, что он сидит в темном кинотеатре и ждет, когда на выручку поспеет фосфоресцирующее мерцание экрана. Или что-нибудь иное. Он чувствовал в темноте ее запах. Сирень и мускус.
И вдруг ухом ощутил ее дыхание. Губы Лусинды приблизились настолько, что можно было их поцеловать. И они что-то шептали.
Свет вспыхнул и сразу погас, вагон погрузился в призрачные сумерки.
Ничто не изменилось.
Упорный извращенец напротив по-прежнему пялился на ляжки Лусинды. По другую сторону прохода дремала женщина со вздутыми от варикоза венами на икрах. Дальше сидели худощавый банкир, школьник, согнувшийся над учебником, стенографистка, бережно держащая в руках распечатку протокола судебного заседания.
Ничто не изменилось, только Лусинда смотрела вперед. Уж не собиралась ли она опять уткнуться в газету – ознакомиться с положением дел на АМЕКСе[8], свериться с индексом НАСДАК[9] и заодно просмотреть зарубежные индексы и цены на муниципальные акции?
Чарлз немного подождал, не вспомнит ли она о нем, и принялся смотреть в окно. Поезд проезжал мимо огромного плаката: "Затеряйтесь на «Виргинских островах»[10]".
На подъезде к платформе Пен-стейшн Чарлз спросил у Лусинды, не могли бы они как-нибудь вместе пообедать.
* * *Ты самый сексуальный мужчина из всех, кого я когда-либо встречала.
Вот что Лусинда прошептала ему на ухо в тоннеле любви.
Сошедший с рельсов. 7
– Назови-ка мне семь бейсболистов, – покосился на него Уинстон, – чтобы у каждого было по сорок или больше круговых пробежек и в фамилиях по одиннадцати букв.
– Ястржемский, – не задумываясь ответил Чарлз, вспомнив звезду бостонской команды – здешнего парня, выросшего на картофельной ферме Лонг-Айленда.
– Ладно, – отозвался Уинстон и загнул палец. – Первый.
Уинстон Бойко служил в почтовой экспедиции. Он был бейсбольным фанатом и хорошим рассказчиком.
И захаживал в кабинет Чарлза с тех пор, как впервые увидел его в выцветшей рубашке клуба «Янки».
– Вы что-нибудь хотите? – спросил его тогда Чарлз.
– Да, – ответил Уинстон. – Не могли бы вы подсказать первоначальный состав «Янки», сезон семьдесят восьмого года?
Чарлз вспомнил всех, кроме первого полевого игрока Джима Спенсера. И с этого началась их дружба. Или что-то вроде того.
Чарлз не знал, где живет Уинстон, есть ли у него жена или девушка. Их приятельские отношения основывались на трепе о бейсболе – по десять минут в день, когда Уинстон приносил почту: раз утром, раз вечером.
