Питер Страуб - Тайна
Том знал, что машина вот-вот собьет его, но все равно не мог двигаться. Он не мог даже дышать. Фары становились все больше, расстояние между Томом и машиной сокращалось. По телу его словно пропустили холодную волну электрического тока. Он мог только стоять и смотреть, как машина подъезжает все ближе и ближе, пока она наконец не ударила его.
И когда машина ударила его, с Томом начали происходить события, которых невозможно было избежать.
Волна тупой боли захлестнула его в тот самый момент, когда колесо машины врезалось в его ногу, сломав головку бедра и тазовые кости. Голова его разбилась о решетку, и глаза стала заливать кровь. Он тут же потерял сознание, тело его повисло на секунду на решетке и начало медленно сползать вниз. Еще две-три минуты оно висело на колесе, пока машина крутилась среди падающих велосипедов и шарахающихся лошадей. Плечо его треснуло, а сломанная кость правой ноги вылезла наружу, прорезав мышцы и кожу, словно острый поварской нож. Только через пятьдесят футов машина смогла наконец остановиться, а испуганные кони успели либо успокоиться, либо убежать. Тело Тома сползло с бампера на землю.
Содержимое его желудка и мочевого пузыря непроизвольно вылилось наружу.
Водитель открыл дверцу и выпрыгнул из машины. И в какую-то долю секунды, пока водитель с перекошенным от ужаса лицом добежал до передней части машины, с Томом Пасмором произошло еще одно событие, самое неизбежное из всего, что случилось за последние шестьдесят секунд. Сердце его остановилось, не выдержав волны боли и шока, и Том умер.
Часть вторая
Ранняя скорбь
6
Том почувствовал небывалую легкость и ощущение полной гармонии и понял, что не испытывает больше боли. Какая-то сила давила его к земле, эта сила безнадежно пыталась вернуть его в тесную оболочку. Но чувство легкости и свободы от земного притяжения мягко, но неумолимо тянуло его вверх. Крючки, глаза и липкие пальцы, пытавшиеся удержать его, один за другим повисали в воздухе, словно нити. Они натягивались все туже и туже, и Том вдруг испугался, что поддастся им — на него накатила вдруг волна жгучей любви ко всему, что он покидал. Путы вдруг отпустили его с тихим, едва слышным звуком, и любовь ко всему земному охватила его с новой, небывалой силой. И, потеряв земную сущность, Том понял, что любовь — по сути то же самое, что горе и потеря.
Слезы омыли его глаза, и Том увидел, как где-то внизу люди склоняются один за другим над тем, что было когда-то его телом. Вокруг собравшихся у тела людей царила атмосфера хаоса. Покореженные велосипеды валялись на земле, точно раздавленные насекомые. Перевернутые экипажи лежали среди разорванных мешков с зерном и цементом. Лошадь пыталась подняться на ноги посреди белого облака рассыпанной муки, еще одна пыталась пробраться к свободному участку дороги. Машины с покореженными капотами, оторванными глушителями, машины с сияющими хромированными деталями, с изящными металлическими фигурками танцующих женщин на капотах стояли в беспорядке, светя фарами во все стороны. Фары освещали новых и новых людей, спешащих к месту, где лежал раздавленный мальчик, тело которого он только что покинул, и к телу того, другого человека, погибшего под колесами экипажа.
А потом мир стал постепенно невидимым, и Том понял, что это — именно то состояние, к которому приходит в конечном итоге все живое.
Он увидел в толпе, стоявшей на тротуаре, двух подростков. Только что он бежал от них, испытывая смертельный страх, — как странно было вспоминать об этом сейчас! Они ведь не были злыми, вовсе нет. Том не мог читать их мысли, но он точно знал, что эти двое, Нэппи и Робби, один из которых был настолько полным, что грудь его висела, почти как у женщины, а другой худой, как голодная собака, жили на самом краю большого облака ошибок и замешательства и с каждым днем погружались в это облако все сильнее и сильнее. И вдруг Том понял, что они сами создавали это облако, принимая неправильные решения, подобно тому, как осьминог выплевывает чернильную жидкость.
Если бы они догнали Тома, их ножи проткнули бы его грудь, горло, а парни наслаждались бы его страхом, но даже тогда где-то в глубине души им было бы стыдно, и из этого стыда появился бы еще один из тысячи слоев, составлявших чернильное облако... и тут Том почувствовал — или увидел — что-то настолько ужасное, что поспешил отвернуться...
...и увидел, что кто-то накрыл его тело старым солдатским одеялом, а несколько мужчин повернули головы туда, откуда должна была появиться машина скорой помощи, за рулем которой — Том точно знал это — будет сидеть заядлый курильщик по имени Эсмонд Уолкер. Сейчас скорая помощь была в двух с половиной милях отсюда, на Калле Бавариа, она мчалась сквозь поток уличного движения с включенной сиреной, и Том слышал эту сирену и знал, что мужчины, стоящие над его телом, тоже услышат ее ровно через восемь минут...
...восемь минут...
Том смотрел на тело, которое принадлежало ему еще недавно, со смешанным чувством удивления, любви и жалости. Его земная оболочка была такой юной и невинной. Он так серьезно относился к своей жизни, и его домашние наверняка будут тосковать по нему, друзьям будет не хватать его, и какое-то время в мире будет существовать дыра на том месте, где раньше был он.
Но чувство небывалой легкости и гармонии уносило его все дальше от земли. Ему по-прежнему отчетливо видна была вся картина происходящего. В центре ее лежали два трупа — его и человека, раздавленного экипажем. К месту аварии постепенно съезжались полицейские — некоторые в машинах, другие на велосипедах. Они пытались оттеснить толпу и кричали:
— Отойдите. Ему не хватает воздуха. К Тому по-прежнему тянулась от земли едва различимая нить. То была нить поступков, которые он успел совершить и которые совершил бы, если бы остался жив. И нить эта постепенно растворялась, исчезала из мира реальности.
Том видел себя лежащим среди толпы и света фар и одновременно бегущим дальше на восток, как он бежал бы, вероятно, если бы удалось благополучно пересечь Калле Бурле. Том видел, как прибегает домой к разгневанным родителям... а потом видел другого, повзрослевшего Тома Пасмора, стоящего на ступеньках школы танцев мисс Эллингхаузен рядом с красивой девушкой по имени Сара Спенс, — тот, взрослый Том поднимает голову, и на лице его написаны чувства, которых не в силах понять сегодняшний Том. Спускаясь со ступенек, он исчезает, и на смену ему появляется другая картина. Теперь Том, успевший стать еще старше, сидит в обшарпанном номере отеля «Сент Алвин» и читает книгу под названием «Попытки стать невидимым» — какое забавное название. Но почему он сидит в отеле, а не в доме на Истерн Шор-роуд? И вообще, что все это такое — что-то вроде фантомных болей? Тоски по непрожитому будущему?
С момента его смерти прошло всего три минуты — не больше, чем длится песня, передаваемая по радио, которое обычно слушает его мать — чуть склонив голову, прикрыв глаза, овеваемая сигаретным дымом.
Толпа, собравшаяся на Калле Бурле, обсуждает причины аварии.
— Велосипед опрокинулся. Я видел, как это произошло. Лошадь прошлась копытами прямо по его голове. А мальчик выбежал вон оттуда — кто-то толкнул его.
«Нет, — мысленно возмутился Том, — все было совсем не так».
Музыка начала играть несколько минут назад, но Том услышал ее только сейчас: это была какая-то песня — он не знал ее названия, которую исполнял оркестр, состоящий в основном из саксофонов и труб, а потом на сцену вышел певец в черном галстуке-бабочке, он встал перед микрофоном и все им объяснил.
В конечном итоге музыка объяснила все.
Двери домов, выходящих на Калле Бурле, были открыты, и их обитатели наблюдали за происходящим стоя на крыльце или на дорожках, пересекающих их лужайки. Толстая старуха в синем халате показывала пальцем в сторону газона сбоку от своего дома.
— От этих уличных мальчишек всегда одни беды. Я напугала его, заставила убежать. А другие мальчишки? Кто знает что-нибудь о них?
Том посмотрел в ту сторону, куда она указывала, — на Сорок четвертую улицу. На Сорок четвертой улице двери домов были закрыты, и только на крыльце одного из них — желто-коричневого — сидел пьяный толстяк, который курил трубку и думал, что ему делать дальше.
Скорая помощь Эсмонда Уолкера свернула с Калле Бавариа возле Парка Гете и теперь ехала мимо застрявших машин по периметру пробки, возникшей в результате аварии. Мистер Уолкер проехал мимо фургона, набитого консервами, слегка задел машину, доставляющую продукты из «Остенд-маркет», и переключил сирену в другой режим — теперь вместо протяжного воя она издавала отдельные визгливые звуки: «бип-бип-бип». Затем он объехал двух велосипедистов, которые смотрели на его машину так, словно он был виноват, что не может двигаться быстрее, выбросил докуренную сигарету и продолжал медленно двигаться мимо машин и фургонов, берущих в сторону, чтобы дать ему дорогу.
