Вепрь - Егоров Олег Александрович
Черенок
"Теснимый с монгольской стороны превосходящими силами 35-й дивизии Неймана и преследуемый нашей красной партизанской конницей Щетинкина, барон маневрировал, — продолжил я поздно вечером чтение, когда Анастасия Андреевна отдыхала после трудного для нас обоих дня. — Он был отчаянно отважен и хитер. Он умел воевать как никто, этот последний белый генерал, в одиночку уже сражавшийся со всей Советской Россией. И ему опять удалось пробиться на юг. У села Ново-Дмитровка он принял бой с нашей пехотой".
Ольга Петровна слушала меня внимательно, отложив даже непременное рукоделие. Она вся была там, где-то в степях и сопках, на стороне барона. Генерал-лейтенант Унгерн сейчас был ее героем.
"Все потеряв, и даже веру своих преданных бурят в его "немеркнущую звезду" с фамильного герба, вышитую на штандарте, — читал я, бросая время от времени взгляд на Ольгу Петровну, — Унгерн принял решение уходить с дивизией в Тибеты. Настал мой час. Михаил Андреевич в Тибеты не собирался. Я бинтовал съеденные язвами бабки породистого скакуна, когда разъяренный Унгерн подлетел верхом к обозу и стал орать на Белявского.
"Предатель ты, Мишка! — Барон огрел ветеринара нагайкой по спине. — Почто бурят моих путаешь?!" — "Не так. — Михаил Андреевич, натиравший заместо ваксы салом хромовые кавалерийские сапоги с позолоченными шпорами, гордо выпрямился. — Я не предатель. Я говорю, что кони такой переход не одолеют. Кони, господин генерал, ваших убеждений не придерживаются. Чем вы их кормить в горах намерены? Идеями?" — "Собака же ты!" — Унгерн дал коню шпоры и унесся догонять уходящую бригаду. Больше мы барона не видели. после заката мы навьючили двух низкорослых монгольских кобылиц и ушли в сопки. "Барона скоро возьмут, — утешил я Белявского. — Я с бурятами его толковал. Повяжут они Романа Федоровича ночью, словно тот куль с белой мукой". — "Не так, — возразил мой спутник. — Роман живым не сдастся. У него яд в кармане халата". — "Денщики тоже иной раз зевают. — Я показал Михаилу Андреевичу бурый пакетик. — Теперь нам в отряд к Щетинкину прямая дорожка. А там — в Иркутск и дальше. В Москву. Тебя, товарищ Белявский, сам Ленин ждет". — "И что от меня товарищу Ульянову понадобилось, товарищ Гаврила? — насмешливо спросил меня доктор. — Я ведь авто не лечу. А товарищ Ульянов, как я наслышан, в авто разъезжает по кремлевским аллеям". — "Здесь не до шуток. — Чтобы Белявский твердо меня понял, я достал маузер, смененный у бурят на дюжину подков. — Беднота всего мира в тревоге и ожидании. Пока мы здесь травим, в теле вождя революции расползается черный яд, и вы его отсосете, доктор. Пусть даже я свяжу вас и доставлю всей силой, какая у меня еще есть". Больше мы не спорили. Через двое суток встретили свой казачий разъезд. Через две недели были в Иркутске, где нас уже дожидался товарищ Паскевич. Телеграмма обогнала наш бронепоезд. Паскевич мне объявил благодарность, представил к награде, но главное, сообщил, что Ленину уже лучше. Для Белявского же теперь у партии были другие задачи. Михаила Андреевича Паскевич сразу забрал в Реввоенсовет, а я встал на довольствие, дожидаясь своего брата Федора и дальнейших приказов Революции. Из остальной нашей команды Шелест погиб, сражаясь геройски в корпусе Неймана; Костров и Гукин пропали без вести".
На этом первый дневник Обрубкова заканчивался.
— Что же стало с Романом? — тихо спросила Ольга Петровна.
Забывшись, я показал ей газетную вырезку, подклеенную на внутренней стороне тетрадной обложки. Это был репортаж из зала суда, опубликованный в газете "Советская Сибирь". Вернее, из театра в загородном саду Новониколаевска. Романа Федоровича Унгерна фон Штернберга приговорили к смерти через расстрел. На премьере этого подлого спектакля был аншлаг. Роль белого барона, чей предок сражался вместе с Ричардом Львиное Сердце и пал под стенами Иерусалима, была сыграна раньше, на сцене театра военных действий. Унгерн исполнял эту роль, защищая мальчишкой-добровольцем Порт-Артур в русско-японской войне и получив за доблесть солдатского Георгия. Он исполнял ее и потом, сражаясь за Россию на германском фронте. Он жил как рыцарь и умер как рыцарь.
Ольга Петровна в сильном волнении ждала отпета.
— Его расстреляли, — вот все, что я сказал. Пожелав ей покойной ночи, я и сам отправился на боковую, но долго еще не мог уснуть.
Событиями прошедшего дня я был взбудоражен куда сильнее, чем воспоминаниями Гаврилы Степановича. С самого утра эти события развивались по нарастающей. В кабинет районного гинеколога Настя желала зайти одна, но я настоял, чтобы мы вошли вместе.
— Это мой жених, — смущенно представила меня Настя крупной даме в очках, заседавшей за столом и скоренько заполнявшей медицинскую карту.
— Жених может обождать за дверью, — сухо отозвалась дама.
В другом случае я так и поступил бы. Я не стал бы ее нервировать. Врачи — наше богатство. Особенно, когда мы в них остро нуждаемся.
— Не может, — заявил я от третьего лица, которого с нами не было. — Но невеста — может.
— В чем дело, молодой человек? — Даму точно подбросило. — Вы нарушаете правила.
— А вы — клятву Гиппократу. — Я подошел к столу и, наклонившись, заглянул в ее увеличительные стекла. — Чем вы намерены облучать эту мадонну с младенцем?
Под стеклами зашевелились две амебы. Амебы были встревожены.
Анастасия Андреевна, растерянно глядя на меня, тоже не понимала сути происходящего.
— Обожди, милая, в коридоре, — выдавила из себя дама-гинеколог.
Настя вышла.
— А вы для начала представьтесь. — Хозяйка кабинета откинулась на стуле.
— Да, — сказал я, не меняя низкой стойки, для чего мне пришлось широко опереться двумя руками о крышку стола. — Начнем представление.
Моя фамилия Гущин. Сергей Гущин. Студент Первого Московского медицинского института. Без пяти минут хирург. Специальность — онколог.
— Элеонора Марковна Черенок. — Она сняла очки и близоруко сощурилась. — Так в чем дело?
— Повторяю свой вопрос. — Я не двинулся с места.
— Вы не специалист. — Черенок, явно волнуясь, отважилась на объяснение. — У вашей невесты, как показал анализ мочи, наблюдается недостаток глюкозы в плаценте. Если хотите знать, энергетические потребности плаценты и плода обеспечиваются как раз главным образом за счет глюкозы.
— Продолжайте, — подбодрил я ее.
— Пороки развития — самые частые осложнения беременности. Случай вашей невесты предполагает макросомию. Как следствие — усиление секреции инсулина и других гормонов, участвующих в обмене веществ. Для проведения соответствующей терапии у нас поставлено оборудование.
— Покажите мне аппарат!
На миг амебы засомневались, но — не дольше. Ключ повернулся в сейфе, и моему вниманию предстала ничем с виду не примечательная металлическая коробка с тумблером и рукояткой настройки. В комплект входили наушники со штекером и чаша с зеркальной поверхностью, внутри которой помещался какой-то излучатель спиралевидной формы. Чаша также была снабжена штекером. На боковой стенке представленной мне коробки имелись два соответствующих гнезда.
Питание на аппарат подавалось от бытовой сети. Воткнув штепсель в розетку, я щелкнул тумблером. Зеленая лампочка индикатора и шкала настройки засветились одновременно. Я медленно повернул рукоятку настройки вправо, и стрелка плавно двинулась по размеченной цифрами дуге. Амебы гинеколога опять спрятались за увеличительными стеклами.
"Усыпить бдительный логос в самом зародыше…" — слова зоотехника явились мне в новом свете и обрели свой текстуальный смысл. Но в таком случае, предположил я, создавая аппарат, он обязан был разработать схему последовательных сигналов, способствующих ускоренной коммутации нейронных связей в мозгу новорожденного. Вряд ли в своем природном состоянии мозг только что родившегося человечка мог усвоить весь объем содержания памяти зрелого "донора".
