Всеволод Каринберг - Матрица или триады Белого Лотоса
"- Твои письма нашли меня...
- Я была взволнована до глубины души...
- И даже не знаю, как и с чего начать...
- Что поделать, я люблю другого, очень люблю, и меня никто больше не интересует...
- Я не могу иначе...".
Он брел по берегу моря. Отвесная скала отталкивала к прибою. Волна с белыми разводами пены глубоко отступала вниз, волоча струящуюся в море гальку, но подходила новая волна, бугрилась, набегала и с шумом падала на катящиеся камешки, заворачивая их снова к берегу. Он нехотя подтягивал ноги, скрипя по мокрой гальке и тихо двигаясь по черным кучам, выброшенных морем водорослей. Пошел дождь. Капли пузырились на отступающей воде, на гребне следующей волны, сыпали на камни, заросшие буйно колючками прибрежного шиповника и барбариса, на сочную траву на крутых склонах сопки с вызывающе ярко-желтыми цветами саранок.
Дальше, в пространстве за мысом, выдвигался другой дальний мыс, серый в пелене дождя и низко нависших над ним темных клочьев туч. Он уже не манил, там было тоже, что и здесь: набегающая волна, скала, галька, выброшенные на берег пластиковые поплавки и разбитые ящики, непрерывный дождь и рядом туманный простор моря.
Он обернулся назад, в сторону покинутого им поселка, белые пятнышки высвечивались в прорыве завесы туч и моря, у подножья сизых сопок рядом с небольшим островом на краю горизонта. Он сел на холодный камень, разулся, встал с зажатыми в руке ботинками, размахнулся и забросил их в расщелину в густой кустарник. Потом сошел к воде, волна омыла его ноги, и он ступил вместе с уходящей из-под пальцев галькой в воду. Новая волна ударила в колени его, но он вошел глубже, огибая залитые водой камни, вода отовсюду подступила к груди, он оттолкнулся в набегающую волну, она легко его подняла, и он поплыл, удаляясь, все дальше и дальше от шумящего позади прибоя...
Любовь
Широкая долина, выходящая на край земли, и натянутая между сопок полоска моря. Давно видно парень шел, одежда до пояса испачкана цветочной пыльцой, но дыхание ровное и походка устремленная, раздвигает бедрами кусты пионов. В знойном воздухе, насыщенном настоем трав и листьев, звон цикад. Со стебельков осыпаются насекомые, вьется мелкая мошка, ворочаются в чашечках цветов пузатые шмели, звонкие "барабанщики" с полосатыми осиными брюшками, зеленые клопы выставляют геральдику спинок, разноцветная моль кружит среди шапок пахучей таволги. Синие махаоны шевелят черными крыльями, собравшись вокруг луж на дороге в тени белой сирени. На дорогу вываливаются из кустов букеты белых строгих цветов ломоноса, словно звезды, по обочинам в густой траве красные зевы тигровых лилий, куртины свежайших желтых саранок, белая кровохлебка клонит мохнатые головки насторону. Ближе к сопке среди одиноко стоящих курчавых дубков порхнули голубые сороки. Высоко, словно серая молния, повис над цветущей долиной жаворонок.
На скамейке около автобусной остановки рядом с магазином на сопке, у длинной деревянной лестницы, что поднимается от причалов наверх, привалившись к стене, расположился незнакомый парень. Около него лежал старенький рюкзачок. Под легким бризом с залива шелестели листья серебристых тополей, и колыхалась над обрывом полынь и цветущий репейник. Я бы прошел мимо, предположив, что он приехал на автобусе, если бы не обратил внимания на его необычный вид, старые разношенные, но крепкие башмаки, и штаны, покрытые цветочной пыльцой. Он пришел через луга. Парень спокойно, но не без любопытства разглядывал проходящих мимо людей. Подбородок и оголенная шея, крепкие и грубые, но под этим мужественным видом чувствовалась мягкая натура. Колоритная фигура. Поза его была расслабленная, он ничего не выжидал. Явно он был здесь впервые. Я сделал несколько кругов по поселку, а он все также сидел, глядя на рябь волн залива, на остров Орехов и большой белый пассажирский теплоход, маневрировавший у входа в бухту. Он не менял своей покойной позы. Вот человек, с которым можно обо всем поговорить. Он первым обратился ко мне.
- У тебя проблема?
- Ты знаешь, кто я?
- Ты ждешь от меня совета?
- Что делать в безвыходной ситуации?
- Любое событие имеет свой конец.
- Значит, конец предопределен?
- Оглядываясь на целое, да.
- Целым оно никогда не будет.
- Тогда это то, что создано только для тебя.
- А ты знаешь это?
- Это любовь.
От неожиданности жарко ударило в затылок, в поселке это слово никогда не употребляют, я впервые услышал его со стороны. Парень внимательно смотрит на меня.
- Отчего ты покраснел?
Реакция была неожиданная, румянец начал быстро сходить с лица, лоб внезапно побелел. Тут и парень почувствовал неловкость своего вопроса, а я потерялся, словно забылся, взял его за рукав, но на него не смотрю. За спиной моей мимо прошли девчонки, весело тараторя, одна из них бросила короткий взгляд через плечо на нелепую композицию у скамейки, но даже не повернулась. Натали! Мой взгляд провожал уходящую, словно нитка тянулась за иголкой, я безошибочно нашел в поселке ту, о которой думал во время разговора со вновь прибывшим в поселок парнем, окружающее потеряло всякое значение. Наташа ушла.
- Знаешь, у меня ноги ослабели.
- Не ходи туда.
- Но я не могу! Я ее хочу видеть все время, - я опустился на скамейку рядом с крепким голубоглазым парнем, - в груди карусель, и ноги никуда не идут, - чуть слышно проговорил я, подняв на парня глаза, и тут же отвел их.
- Будь мужчиной. Нельзя так. Ну, пошли, вставай.
- Мне худо, - я расстегнул на груди рубашку, опустил голову на руки, закрыл ими лоб и глаза, знобило.
Часть N4
"Записки пчеловода"
Татхагата - "так пришедший"
Татхагата - "Так пришедший", обозначающая абсолютную реальность Будды, переходит в самадхи, состояние мистического транса во время медитации. Дхармы, как составной элемент сознательной жизни беспрепятственно завершают свой ход. Меня мало волнует Нирвана, как объект изучения Будды, да и буделяне - тоже. Скорее - Дао, как сущность всех вещей, материал мира и отражение единства мира. Главное и единое в проявлении всего, что движет всем, являясь всяким движением. Т.е. отрешившись от предметного мира, став к нему в проницательную сознательную оппозицию, во всем видеть одно.
Если понимать, что растворенность мира и сознания в нем - есть сознание Будды, татхагаты, - то все заблуждения отдельного сознания "Я" служат опорой оппозиции "нет-да" в системе истинного бытия, т.е. "реальное" и "нереальное" имеют опору в татхагате.
Мир явлений - это пруд кишащий разнообразной рыбой. Сознание выхватывает в плоскости противоположностей только поверхность пруда, - иногда всплывает нечто, как рыба, дает хвостом, и по поверхности бегут кругами волны, - их то мы и видим как Реальность.
А писатель выражает в плоскости добра-зла свой вербальный мир, который есть ложь, если не знать мотивы, которые руководят им. Это как в "Пикнике на обочине" Стругацких, - Сталкер вел желающих счастья в комнату, где исполнялись любые желания,...но только самые заветные. А какими мотивами они задаются? "Мир явлений - это пруд, кишащий разнообразной рыбой". Где нет места искренности перед собой - тебя не поймет и "другой". Любое произведение искусства это попытка что-то высказать собеседнику, пусть даже, он только зритель. А высказать можно многое: и свою ксенофобию, и бескомпромиссную идеологию государственного насилия, и ханжескую мораль. Высказать можно даже собственную омраченность, но это будет уже не в плоскости добра-зла, а в плоскости Абсурда!
Мир только кажется абсурдным.
Очнулся от сна. В избушке сыро и холодно. Проспал ночь, а голова чиста, будто и не ложился, словно опустился вчера на подушку и сразу же проснулся. Наверное, проспал часа четыре-пять. Поднялся и открыл дверь в сенях, выпустил скулящую собаку Баржика. Бросил ноги в сапоги, снял с жесткой проволоки, протянутой через всю избу под низким обваливающимся потолком, полотенце, с полки - мыльницу, преступил порог в сени, распахнул дверь вовне, сошел с крыльца.
Туман густой, розовый в направлении восходящего из-за сопки солнца, пелена его покрывает лужок, улики, скрывает омшаник. Плотная земля тропинки отмокла, изморось белым молоком лежит на траве. Насыщенный утренним холодом воздух вливается в грудь, бодрит.
Прошлепал мимо ствола ясеня, растущего рядом с домом к каменистому ручью, с веточек таволожки обсыпались, как не берегся, холодные капли росы. От ручья тянет сыростью, среди валунов по руслу нашел открытую струящуюся лужицу, положил мыло на камень, и погрузил в воду ладошки. Бегущая вода, крутящая разноцветные песчинки, показалась ледяной, с шумом плеснул ее в лицо. Умылся и, отступив назад, вытерся полотенцем с плеча. Пробежался до избы.
Взял ведро и вышел за пасеку в лес, вниз по дороге. Река открылась галечной отмелью. Местами она совсем пересохла, ушла вниз, под камни, и только лужи на дороге - как были, так и остались. На глубоких ямах с подмытым песком вода есть, что бы зачерпнуть ведро.
