Владимир Ераносян - Крестная мать
А страна и впрямь превратилась в место, где здравомыслящий инженер мечтал стать барменом. Его, горемыку, все время пилили дома, попрекая низкими заработками. Наступила эпоха великой неразберихи. Не случайно именно в годы перестройки зацвел кактус преступности.
В эти годы пошатнулись старые воровские устои. Теперь какая-нибудь сколоченная впопыхах банда вооруженных сопляков могла бесцеремонно посягнуть на жизнь признанного авторитета в блатном мире. Если раньше уличная пацанва зачарованно смотрела на "ботающего по фене кореша", у которого на руках была справка об освобождении, то теперь проведенные на лесоповале годы не вменялись в заслугу. Больше стало цениться умение откупиться. Общество американизировалось. Да, это была Америка, Америка времен сухого закона.
Государство трещало по швам. И в конце концов швы треснули. Все стремились к независимости… за что боролись, на то и напоролись.
На обломках империи возникли независимые республики. Россия, самая большая страна из образовавшихся новых государств, заявила о незыблемости границ и отсутствии с ее стороны территориальных претензий к возникшим государствам. Статус-кво гарантировал мир. Он остудил горячие головы. Но были люди, у этих людей была власть. Эта власть не ограничивалась влиянием на политику. Она таилась в реальной силе, доступе к рычагам, управляющим всем и вся. Республику разъела коррупция, по своим масштабам в сотни раз превосходящая продажность госчиновничества при тоталитарном режиме. Коррупция просочилась во все поры государственных структур. Люди, которые платили, могли заказать любую музыку, даже военный марш. В руках этих немногих сосредоточилась великая сила. Название этим людям уже давно придумали на Западе. В новых независимых государствах Восточной Европы это слово прижилось на благодатной почве, сдобренной семенами хаоса. Здесь все это было и раньше, не было только названия, а теперь оно появилось. Мафия…
Карьера Матушки была стремительным восхождением на поприще гангстеризма. Структуры Матушки представляли из себя бесподобный симбиоз несовместимого — улица, церковь, политика. Присутствие Матушки ощущалось везде. Ее дух витал повсюду, ее действия исходили из его Высочества Чистогана. Она же стала ее Величеством, потому что жила в своем государстве.
Парад суверенитетов, начало которому положило Беловежское соглашение, сделал из Матушки циника.
— Вот видишь, не только я стремлюсь к независимости, целые государства стремятся к тому же, — заявила она как-то Борису. — Вот и Украина стала самостийной.
Ее дела шли в гору. Государства на первом этапе своего существования всегда нуждаются в мафии, а, вернее, в деньгах мафии. Деньги мафии делали из политиков — президентов, из дилетантов — профессоров, из бездарностей — знаменитостей, и все для того, чтобы снова делать деньги.
Вначале девяностых у Родионовой были банки, страховые компании, рестораны, магазины, купленные чиновники и целые департаменты исполнительной власти. Старые связи с номенклатурой приблизили ее к госэлите. Первый президент независимой Украины считал ее хорошей знакомой, с правительством она имела деловые отношения частного характера. Родионова вытворяла все, что хотела. Мечтательная девочка превратилась в международную авантюристку. Она продавала за границу купленную для нужд государства нефть по ценам ниже закупочных, а тот, кто обеспечивал эти заведомо разорительные для государства договора, сидел очень высоко. Он же открывал для Родионовой беспошлинный вывоз всего и вся, добивался для нее уменьшения налогов запросто, потому что был премьер-министром. Она платила ему несоизмеримо больше, чем пыхтящее на ладан государство.
Не забыла она и о своих "истоках". Украинская церковь стала автокефальной, независимость прежде всего.
Ее последний проект был не для слабонервных. Борис находился в се кабинете, когда ее пресс-секретарь зачитывал справку:
— В Крыму девятьсот шестьдесят шесть учреждений отдыха, пять морских авиапортов, триста десять промышленных и триста двадцать пять сельхозпредприятий, шестнадцать строительных трестов, одна тысяча восемьсот двадцать пять тысяч гектаров сельхозугодий, сто девятнадцать источников целебных вод и тридцать источников целебных грязей, действует сто тридцать восемь гостиниц, шесть тысяч триста предприятий розничной торговли, две тысячи точек общепита, три тысячи предприятий бытового обслуживания — всего, без стоимости земли, природных ресурсов на сумму десять миллиардов долларов США…
— Как тебе островок? — подмигнула она Борису.
Ее патологическое желание быть абсолютно свободной определило ее дальнейшие планы. Крымский полуостров она хотела сделать островом своей мечты, где она будет единственной хозяйкой, неподотчетной даже Богу.
— Ты сумасшедшая! — не выдержав, воскликнул Борис.
— Нет, я просто хочу быть свободной, а свободной я буду только в собственной стране.
— Прямо как в сказке о золотой рыбке, там столбовая дворянка, Владычица Морская, в конце концов осталась у разбитого корыта.
— Ты пессимист, — ответила она и попросила оставить ее одну… Теперь Борису было страшно, но он все же продолжал оставаться ее советником.
90-е ГОДЫ
В фойе самого престижного в Киеве валютного дансинга "Де верлд оф дримс", что в переводе означало "Мир грез", низенький швейцар в смешной красной кепке- таблетке учтиво обхаживал только что вошедших высокого молодого парня и стройную девушку, на вид им обоим было не больше двадцати. Некоторое внешнее сходство давало основание полагать, что эти симпатичные парень и девушка — брат и сестра.
Спустя минуту в прозрачных дверях длинного вестибюля показался быстро приближающийся квадратный силуэт. Дверь отворилась, и в фойе вломился запыхавшийся здоровяк лет тридцати пяти с озлобленной физиономией. Он вмиг оказался в центре зеркального холла и защелкал вытаращенными глазками, оглядываясь вокруг. При этом его круглая коротко остриженная голова, которая казалась посаженной прямо на туловище, проворачивалась подобно секундной стрелке, в такт моргающим глазам. Именно за эту массивную короткую шею, как у снеговика, за это сходство со снежной бабой телохранителя крестных детей Матушки прозвали Санта-Клаусом. Со временем кличка трансформировалась в более краткое — Клаус, и закрепилась навсегда.
Как только в сутолоке находившихся в холле людей и их зеркальных отражений здоровяк обнаружил тех, кого искал, он облегченно вздохнул. И его толстые губы растянулись в искренней улыбке. Он вынул носовой платок, протер вспотевший лоб и, затянув ослабленный галстук, размашистой походкой направился к гардеробу, где парень и девушка сдавали вещи.
— Вам от меня не смыться, я бы своими руками задушил того идиота, который научил тебя, Мила, водить тачку, — буркнул здоровяк, не очень-то церемонясь. Парень и девушка, к которым он обратился, стояли к нему спиной. От неожиданности они на мгновение остолбенели. Первой справилась с растерянностью девушка, она резко обернулась, отчего ее длинные русые волосы, завитые мелкими кучеряшками, разлетелись во все стороны. Девушка сурово взглянула на улыбающегося здоровяка и, сморщив лобик, чуть слышно произнесла:
— Когда ты перестанешь мозолить нам глаза?
Здоровяк начал было что-то объяснять, но девушка, слышавшая уже тысячу раз этот скучный монолог приставленного к ней и брату телохранителя, оставила неприятного собеседника и, соблазнительно покачивая бедрами, прошла к кассе.
Растерянный здоровяк продолжал невнятно бубнить, полагая, что уж юноша-то должен его понять:
— Андрюша, я убедительно вас прошу, не надо от меня бегать. Елена Александровна очень недовольна вашим поведением и особенно поведением Милы. Мне платят за то, чтобы я не оставлял вас ни на минуту. И не мало платят. А я привык отрабатывать свой хлеб на совесть. Вы не должны так поступать, — он опять достал из кармана платок и вытер лоб, — а то кошки-мышки получаются, вы все время пытаетесь улизнуть, я вас не охраняю, а ищу, и если что случится, с меня ведь голову снимут. Хозяйка настаивала, чтобы вы не посещали злачные места.
— Клаус, не кажется ли тебе, что ты поднял много шума из ничего? — наконец отозвался парень с такой вялой безразличностью, будто обращался не к своему телохранителю, а в пустоту. — Ничего страшного не будет, мы просто хотим развлечься, да и разве здесь злачное место? Солидная публика, ты зря. Ты бы лучше, Клаус, расслабился, как все, чем заниматься чепухой. Нас здесь никто не обидит, не посмеют, все же знают, кто наша крестная…
