Вольфганг Хольбайн - Кровь тамплиеров
Давид ухмыльнулся. Теперь, когда он только гость и никто не может заставить его здесь жить, он невольно припомнил нечто трогательное и забавное.
Стелла закатила глаза и ускорила шаги, чтобы не отстать от Таддеуса, который, хотя и выглядел таким дряхлым и говорил так медленно, словно мог двигаться только в темпе замедленной съемки, фактически кружил по коридорам со скоростью хорошего бегуна.
«В умении «выглядеть» аббат всегда был непобедим, – думал Давид, догоняя Стеллу. – Например, всегда выглядел так, как будто никогда тайно не играл в капелле в футбол с пятилетним малышом…»
Они подошли к библиотеке. Хотя Давид провел в Сан-Витусе шесть лет, сегодня он впервые переступил порог гигантского полутемного зала. Ему строго запрещалось ходить сюда, но это предписание вовсе не было необходимым. Давид никогда не чувствовал желания оказаться в этом помещении без окон, в котором на полках, доходивших до потолка и защищенных от обесцвечивающего солнечного света каменными стенами метровой толщины, громоздилось несметное количество книг, частично переживших века, масса пожелтевших свитков и рукописных текстов. Это было царство знания и тишины, в котором бледные ученые монахи при слабом свете настольных ламп для чтения склонялись над многочисленными мудрыми сочинениями. Но для Давида-ребенка это было царство тьмы и ужаса, где скрежещущие зубами, окутанные тенями монстры поглощали маленьких детей. Даже пауки и моль избегали это мрачное помещение – главную составную часть многих кошмарных снов, которые Квентин пытался побороть пестрыми леденцами, а Таддеус – детскими песенками, под которые можно было тайком в туалете хлопать в ладоши. Полдюжины монахов находились у полок, другие – их было не меньше – сидели сгорбившись за маленькими столиками, когда он в первый раз в жизни вошел в библиотеку и инстинктивно пожелал получить раскрашенный красными и белыми колечками леденец из своего детства. Его взгляд нигде не мог обнаружить Квентина, но когда он решился спросить о нем аббата, что явно было бы напрасным трудом, он услышал тихую музыку. Во всяком случае, Давид посчитал музыкой шум, который раздавался из серебристого плейера, прикрепленного к рясе одного из монахов, чтобы можно было, не вставая, его включить. Хотя мелодия звучала так, словно сквозь сточную трубу слушаешь звуки, раздающиеся в кабинете зубного врача, Давид с некоторым напряжением идентифицировал «Царицу ночи»[30]. Монаху, который, повернувшись к ним спиной, рылся в книгах на самой большой полке, это явно не мешало, так как он покачивал ногой в такт музыке.
– Где же Квентин? – испуганно прошептала Стелла.
Головы монахов молниеносно повернулись к ним или поднялись вверх. Ядовитые взгляды пронизывали их со всех сторон.
Почти со всех сторон. Монах с плейером на слова Стеллы никак не среагировал. Давид сделал два-три неуверенных шага по направлению к нему.
– Я не знаю… – ответил монах, намеренно игнорируя возмущенные «т-с-с!» и «ч-ш-ш!», градом посыпавшиеся на него.
Взгляд Давида во второй раз упал на раскачивающуюся ногу, и в этот момент он узнал сандалию приемного отца.
– Квентин!
Два-три прыжка – и он был рядом с ним, в то время как некоторые языки своим слегка истерическим щелканьем грозили завязаться узлом. Монах с плейером резко обернулся и наморщил лоб. Костлявый указательный палец его правой руки нажал клавишу на музыкальном приборе, после чего отвратительно звучащий голос царицы ночи издал последний сдавленный писк и умолк.
С Старик недоуменно наморщил лоб. Когда он узнал Давида, его глаза недоверчиво расширились, как будто он оказался перед Святым Духом.
– Квентин! – повторил Давид и вплотную подошел к своему приемному отцу.
Монах тоже не мог подавить радостного изумления и громко воскликнул: «Давид!», что побудило одного из его собратьев, с оскорбленным видом топая башмаками, выйти из библиотеки. Сияющий Квентин заключил Давида в объятия – это было в первый раз после нагоняя, полученного Давидом в детстве, когда он обрызгал водостойким лаком статую Святой Девы. Несколько мгновений Квентин крепко прижимал голову юноши к себе, после чего, отодвинув его на расстояние примерно в половину руки, стал внимательно оглядывать с головы до ног, будто желая окончательно убедиться, что это действительно Давид – целый и невредимый.
– Я боялся, что никогда тебя больше не увижу, – жалобно сказал монах. В его добрых глазах блестели слезы.
Единственная причина, почему не плакал сам Давид, была та, что в прошлую ночь он без остатка исчерпал свои слезные запасы.
Возмущенные шумом и беспокойством, растерявшиеся от обилия эмоций, остальные собратья захлопнули книги, отложили рукописи и чуть ли не бегом покинули зал.
Стелла, которая все это время оставалась у входа, улыбалась им извиняющейся улыбкой, но это делало ситуацию для членов ордена молчальников еще затруднительнее, так как ее улыбка выдавала в ней женщину.
Давид показал на провода и наушники, которые болтались на рясе:
– Что говорят по этому поводу остальные?
– Что они могут говорить? Это же монастырь молчальников, – улыбаясь, ответил Квентин. Затем его взгляд упал на Стеллу, и по его лицу скользнуло выражение испуга. – Стелла? – спросил он. В его вопросе не прозвучало особой радости.
Но Давид понял, что некоторое беспокойство, с которым Квентин встречал его подругу, вовсе не было неприязнью или тайной ревностью, просто, будучи в курсе семейной истории Давида, монах не мог за них не тревожиться. Давиду стало стыдно за ложные обвинения и злые мысли, которые он в прошлом втайне обращал к Квентину, но ведь, в конце концов, он ничего толком не знал. Он никогда бы не думал плохо о Квентине, если бы тот своевременно, или, по крайней мере, частично, рассказал ему правду.
– Добрый день, отец Квентин, – сердечно приветствовала его Стелла.
– Это долгая история, – отмахнулся Давид, когда монах вопросительно и с некоторым упреком посмотрел на него.
– Что привело тебя сюда? – Старик сжал плечи юноши. По нему было видно, что он сдерживает себя, чтобы не разволноваться.
В эту секунду Квентин заметил кончик эфеса меча тамплиера, замотанного в тряпку, так что Давиду не пришлось долго думать, как все объяснить. Монах быстро понял то, что это должно означать.
– Боже милостивый… – прошептал он.
– Тамплиеры больше не существуют, – выдавил из себя Давид. – Я последний.
Действительно ли он был им? Иногда он говорил быстрее, чем думал. Квентин медленно кивнул:
– Да, теперь ты – магистр тамплиеров. Так ли это в самом деле? Давид внутренне корчился от неприятного чувства. Он никогда не стремился иметь что-то общее со всем этим религиозным бредом, и в этом отношении ничего не изменилось. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось и он смог бы начать нормальную жизнь – без боев, без святынь, с заботами, с подлежащими оплате квитанциями за электричество и с неплотно закрывающимися окнами. Все, что он сказал Стелле, было правдой – он должен покончить с этим делом. Навсегда!
– Может быть, – тихо ответил он, – но я не хочу вступать в права наследства.
Неподобающий «контейнер» и условия перевозки оставили на плащанице несколько не вполне подобающих ей складок. Но если отвлечься от вышесказанного, путешествие в рюкзаке Стеллы реликвия перенесла подозрительно хорошо. Давид позволил себе сделать несколько замечаний относительно складок, так как манера обращения его приятельницы с реликвией, которой было более двух тысяч лет, его немного шокировала: то, как Стелла наклонялась над пожелтевшей от времени тканью и проводила по ней пальцами, как расстелила плащаницу на хорошо освещенном столе, – все вызывало у него опасение, что она, упаси Господи, раздобудет где-нибудь утюг с подачей пара. Мысли Квентина явно блуждали теми же путями, так как он подошел к столу, где лежала плащаница на очень близкое расстояние и, нервно переступая с ноги на ногу, пытался определить отдельные поблекшие буквы.
Как выглядит реликвия, они давно изучили. Но Стелла не желала принять как данность, что материя не содержит никаких других указаний, кроме большого количества точек, крестов и штрихов в нескольких, едва различимых невооруженным глазом прямоугольниках в левом нижнем углу, то есть вблизи ног Господа. В греческих, латинских и древнееврейских надписях она разбиралась гораздо хуже, чем монах или Давид. PEZU, OPSKIA, IHSOY, NAZARENUS… Указаний на местонахождение Грааля не было. Описания пути к нему тем более.
Стелла не могла с этим смириться. Без устали ее пальчики бегали по отпечатавшемуся на материи образу Христа, щупали без страха перед святостью каждую отдельную ворсинку ткани; она наклонялась над плащаницей так низко, что кончик ее носа почти касался реликвии.
Время от времени Квентин оборачивался и выглядывал в раздумье из большого окна, которое выходило в сад. Но его сомнения касались не только, чем грубоватого обращения Стеллы с двухтысячелетней реликвией. Монах отреагировал на решение Давида примерно так же, как и его отец, и теперь смотрел из окна примерно с тем же выражением, которое Давид замечал в чертах магистра тамплиеров.
