Джон Катценбах - Во имя справедливости
— Расскажите мне лучше, как прошло интервью на Тарпон-драйв. Я хочу знать об этом все. По телевидению и в газетах не сообщают подробностей. Только общие слова. Лучше расскажите мне все сами.
— В подробностях?! — Кауэрт похолодел.
— Да-да, ничего не упускайте! И прошу вас описать все красочно, выразительно, прочувствованно!
Мысленно обозвав самого себя сумасшедшим, Кауэрт набрал побольше воздуху в грудь и проговорил:
— Они сидели на кухне. Их связали…
— Отлично! Превосходно! Как их связали, крепко?
— Им просто связали руки. Вот так! — продемонстрировал журналист.
— Замечательно! Продолжайте.
— Потом им перерезали горло. Все вокруг было в крови. Головы у них были запрокинуты. Вот так… Ваша мать сидела голой…
— Восхитительно! Ее изнасиловали?
— Не знаю. Там было столько мух…
— Чудесно. Они жужжали? Громко?
— Громко, — поражаясь собственному спокойствию, ответил Кауэрт.
— Они умирали мучительно?
— Откуда я знаю?!
— Ну подумайте хорошенько, Кауэрт. Как по-вашему, у них было время как следует осознать, что с ними происходит?
— Да. Наверное, да. Они были привязаны к стульям. Один наверняка видел, как убивают другого. Если убийца, конечно, действовал в одиночку.
— Он действовал в одиночку, — потирая руки, пробормотал Салливан. — Значит, их привязали к стульям?
— Да.
— Очень хорошо. Как и меня.
— Что?
— Меня тоже пристегнут к стулу и казнят, — усмехнулся серийный убийца.
— На столе лежала Библия, — прошептал Кауэрт.
— «Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, и есть такие, о которых не осталось памяти…»
— Да.
— Отлично. Все как и должно было быть.
Внезапно вскочив на ноги, Салливан обхватил себя руками, словно пытаясь справиться с возбуждением. Мышцы у него на руках напряглись, на виске пульсировала вена, на бледном лице выступили красные пятна.
— Я вижу это, — прошептал он. — Я вижу их…
Воздев руки к потолку, убийца некоторое время стоял неподвижно, словно благодаря за что-то небеса.
— Ну хорошо. — Он опустил руки. — Дело сделано. — Его пальцы скрючились, как когти, драконы на предплечьях зашевелились. Усмехнувшись, Салливан взглянул на Кауэрта. — А теперь я вас премирую.
— Что?!
— Беритесь за карандаш! Включайте магнитофон! Я спою вам сагу о смерти. Слушайте же о деяниях старины Салли!
Пока Кауэрт включал магнитофон, Салливан уселся обратно на койку и закурил.
— Ну что, Кауэрт, готовы?
Журналист кивнул.
— Хорошо. С чего же мы начнем? Наверное, лучше всего начать с самого начала. В каком количестве убийств меня обвиняют?
— В двенадцати. Официально.
— Ну да, точно. Строго говоря, меня приговорили к смертной казни за убийство молодого человека и его девушки в Майами. По ходу дела я признался в убийстве еще десяти человек — в основном из благих побуждений, чтобы сделать приятное суду и присяжным. И еще эта девочка в Пачуле. Номер тринадцать, да?
— Да.
— К ней мы вернемся несколько позже, а сначала поговорим об этих двенадцати… Но разве их было только двенадцать?! — хрипло рассмеялся Салливан.
— Сколько же их было?
— Сидя в этой гостеприимной тюрьме, — ухмыльнулся Салливан, — я все подсчитал.
— Так сколько же их было?
— Тридцать девять. — Подтянув колени к подбородку, Салливан обхватил их руками и стал раскачиваться взад и вперед. — Впрочем, я мог и обсчитаться. Возможно, кого-то я просто позабыл. Видите ли, некоторые люди умирают так заурядно, что их умерщвление просто не запоминается…
Кауэрт молчал, остолбенев от ужаса.
— Начнем с милой старушки в пригороде Нового Орлеана. Она проживала одна в многоквартирном доме для престарелых в небольшом городишке под названием Джефферсон. Однажды днем я заметил, как она в гордом одиночестве шествует домой с таким беззаботным видом, словно намеревается жить вечно. Я проследил за ней. Она жила на улице под названием Лоуэлл-плейс. Кажется, старушку звали Юджиния Мей Филлипс. Видите, Кауэрт, ради вас я стараюсь припомнить мельчайшие подробности, которые так пригодятся вам впоследствии, когда вы пожелаете все самолично проверить… Это было лет пять назад, в сентябре месяце. Когда стемнело, я взломал заднюю дверь в ее квартиру. Она, видите ли, жила на первом этаже с садиком на заднем дворе. Садик не освещался. Задняя дверь, по сути дела, не была как следует заперта. Не представляю себе ни одного уважающего себя насильника, грабителя или убийцы, который прошел бы мимо такой двери!.. На месте этой старушки я завел бы себе большую злую собаку, но вместо собаки у нее был желтый попугай. Его я тоже умертвил, но сначала я немного позабавился с этой старушкой, а потом ее задушил. Она была так напугана, что совсем не сопротивлялась. В тех краях я изнасиловал и ограбил еще пять женщин, но убил только эту старушку. Потом я переехал в другое место, чтобы не слишком примелькаться… Имейте в виду, Кауэрт, что секрет счастья именно в том, чтобы не сидеть на одном месте. Нигде не пускайте корней, все время переезжайте с места на место, и полиция вас не поймает. Меня несколько раз задерживали за бродяжничество, за проникновение на чужую территорию и даже по подозрению в краже со взломом, но никто ни разу так и не догадался, что́ я на самом деле собой представляю. В общей сложности я просидел в тюрьме пару суток, не больше. Хотя однажды меня продержали целый месяц под арестом в городе Дотан, штат Алабама. Это грязная дыра, Кауэрт. Воздержитесь от посещения этого города и его помещений для арестантов. Там повсюду ползают тараканы и воняет экскрементами… Но и там не догадались, кто я такой. Они думали, что я ничего собой не представляю… — Салливан ухмыльнулся сквозь прутья решетки. — Но они заблуждались, не так ли? Нынче Блэр Салливан поважней их всех, правда? Правда?! — рявкнул Салливан, не дождавшись ответа журналиста.
— Правда! — поспешил успокоить его Кауэрт.
— Не слышу!!!
— Сегодня Блэр Салливан намного важнее их всех.
— Вот так-то! — Салливан немного успокоился, на мгновение зажмурился, а потом сверкнул холодными, жестокими глазами. — По моему мнению, сегодня я самый важный человек во всем штате Флорида! Не так ли, Кауэрт?
— Возможно.
— Что значит «возможно»? А по-моему, сегодня все хотят со мной поговорить. Все хотят знать то, что знаю я. Правда?
— Правда.
— Так скажите же, Кауэрт, стала ли складываться в вашем воображении эпическая картина моих деяний?
— Стала.
— Очень хорошо… А вы везунчик! Многие дорого заплатили бы за то, чтобы оказаться сейчас на вашем месте и выслушать мою «Сагу о Салливане»!
Кауэрт кивнул.
— Ну вот и отлично. Затем я убил молодого человека на кассе в магазине. Это было обычное ограбление. Вы даже не можете себе представить, как трудно раскрыть такое заурядное преступление, Кауэрт. Разумеется, если никто не видел, как вы вошли в магазин и как вы из него вышли… Этот молодой человек был очень мил. Он только пару раз сказал: «Возьмите деньги. Только не убивайте меня. Я учусь в колледже, а тут подрабатываю. Пожалуйста, не убивайте меня!» Разумеется, я его убил. Выстрелом в затылок. Я взял из кассы двести долларов и бутылку кока-колы, чипсы и два шоколадных батончика с полок магазина… — Салливан замолчал. У него на лбу выступил пот. — Если у вас есть вопросы, Кауэрт, не стесняйтесь и спрашивайте.
— Время, дата, место? — с трудом выговорил журналист.
— Жаль, что я не записывал все в блокнот на ваш манер, — усмехнулся Салливан. — Теперь придется рыться в памяти.
Немного подумав, он стал перечислять подробности, названия населенных пунктов, даты и имена своих бесчисленных жертв.
Кауэрт внимательно слушал, изредка вставляя вопросы, чтобы побольше узнать о событиях, описываемых убийцей. Вскоре журналист успокоился. Он уже не пытался представить себе агонию убиваемых людей, а механически фиксировал исповедь приговоренного к смерти человека, не вникая в истинный смысл записываемых слов. Слова Салливана почти утратили связь с внешним миром. Убийца говорил бесстрастным, ровным голосом — так, словно речь шла об уборке картофеля, а не о последних моментах человеческой жизни. Кауэрту казалось, что перед ним сидит исчадие ада.
Ужасное повествование Салливана длилось много часов.
Сержант Роджерс принес приговоренному к смерти его последний ужин, но Салливан отказался от пищи. Традиционный говяжий стейк, картофельное пюре и яблочный пирог так и остались нетронутыми, а Кауэрт продолжал слушать.
Было около одиннадцати часов вечера, когда Салливан закончил свою повесть. На губах его играла еле заметная улыбка.
— Тридцать девять! — с нескрываемой гордостью заявил убийца. — Возможно, это мировой рекорд! Возможно!.. Ах, как бы я хотел побить в этой области все рекорды! — вздохнул Салливан. — Надеюсь, я всех перещеголял. Как вы думаете, Кауэрт? Вам известны интересующие меня цифры?.. Однако, даже если кто-то умудрился убить больше людей, чем я, согласитесь, никто не превзошел меня — как бы это выразиться? — в своеобразии!
