Кейт Аткинсон - Преступления прошлого
Так вот, она их видела. Других. Джексон с Джулией подумали, что это всего один мужчина, который читал «Начала математики», но она видела других, человек семь-восемь, все голышом, как и тот, с «Началами математики». Парочка бултыхалась в воде, а остальные болтали, расположившись на берегу в благостных позах, точно участники идеальной пасторальной сцены. Натуристы? Амелия внезапно вспомнила, как купалась в реке, как ее согретое солнцем тело плавно двигалось в прохладной, прозрачной воде. И ощутила острую физическую потребность, будто голод. Почему она заперта в этом неуклюжем, дряблом теле, почему нельзя вернуть себе то тело, что у нее было в детстве? Почему нельзя вернуть детство?
А может, это были ситуационисты,[118] творили свое странное искусство, безразличные к тому, увидит их кто-нибудь или нет. Или члены какого-нибудь культа? Нудистский шабаш? Большинству из них на вид было за сорок, и тела их не отличались красотой: жирные бедра и отвисшие ягодицы, седые волосы на лобке, родинки, веснушки, старые послеоперационные шрамы, а некоторые были все в складочку, как неаполитанские мастифы. У всех был ровный загар, значит, чем бы они там ни занимались, делали они это регулярно. А потом они скрылись за поворотом реки, исчезли, как сон.
Амелия тяжелой поступью обогнала Джулию, потому что была недовольна ею вообще и из-за вчерашнего речного флирта с Джексоном в частности. Джулия бежала, чтобы не отставать, но тут послышалась мелодия фургона с мороженым. «Чу, полночный перезвон!» — воскликнула Джулия. «Едва ли это уместная аналогия», — возразила Амелия, но Джулия отреагировала на зов колокольчика, как собака Павлова, и рысцой помчалась на поиски мороженого.
Амелия зашагала дальше, через «Христовы земли», бросив презрительный взгляд в сторону Розового сада памяти принцессы Дианы. И к чему весь этот ажиотаж вокруг принцессы Дианы (живой или мертвой)? В память об Оливии не было ни памятника, ни розового сада, ни скамейки — даже надгробия на пустой могиле. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась бездомная девушка с канареечно-желтыми волосами. Она схватила Амелию за руку и потащила назад по дорожке, и Амелия подумала, что ее грабят, какой абсурд, и хотела позвать на помощь, но обнаружила, что у нее пропал голос, как в ночном кошмаре. Она озиралась, ища Джулию — Джулия бы спасла ее от этой желтоволосой, в детстве она кому хочешь могла задать жару, — но девушка продолжала тащить ее по дорожке, как упрямого ребенка. Нелепая ситуация. Амелия была по крайней мере в два раза крупнее своей похитительницы, но девушка действовала с неожиданной решимостью, кроме того, она была грязная, и бездомная, и наркоманка, и, возможно, умственно отсталая, и Амелия ее испугалась.
Собака желтоволосой бежала рядом, беспрестанно подпрыгивая и активно выражая участие. Если бы девушка хоть на секунду ослабила хватку, Амелия отдала бы ей кошелек, сумочку или что там она хотела. Амелии на ум пришли слова «кошелек или жизнь» (вот уж действительно, мозг выкидывает странные фокусы в стрессовой ситуации). Разбойница с большой дороги — вот кто она. Они, кстати, бывают на самом деле? Или это как пираты и бароны-разбойники — скорее миф, чем правда? Что еще за бароны-разбойники? Но разбойница не говорила: «Кошелек или жизнь», она говорила то же, что и обычно: «Помогите мне».
Нет, не так. Она говорила: «Помогите ему, помогите ему», указывая на толстого человека на скамейке, который хрипел так же, как Виктор перед смертью, только Виктор пассивно задыхался, а толстяк на скамейке сражался с воздухом, загребая его руками. «Помогите ему», — повторила желтоволосая, но Амелию как парализовало. Она стояла и смотрела на умирающего толстяка и, хоть убей, не понимала, как ему помочь.
К счастью для толстяка, в этот момент появилась Джулия, триумфально неся два вафельных рожка, словно горящие факелы (театральные замашки). Увидев, что происходит, она бросила мороженое, подбежала к скамейке, вытащила из сумочки ингалятор с вентолином и приставила к раскрытому, как у рыбы, рту толстяка. Потом достала мобильник и сунула его Амелии: «Вызови „скорую“!» — прямо как на съемочной площадке «Несчастного случая», но Амелия не смогла даже протянуть руку, чтобы взять телефон. «Милли, ты совсем, что ли?» — сердито бросила Джулия и дала телефон желтоволосой, которая, может, и была отсталой, и глупой, и грязной, и бездомной, и наркоманкой, но, в отличие от Амелии, сумела набрать 999 и спасти человеческую жизнь.
Джулия приготовила омлет, а после ужина позвонила в больницу. «Вроде все в порядке», — сообщила она, и Амелия сказала: «Правда?» — а Джулия спросила: «Тебе что, все равно?» — и Амелия ответила: «Да». Потому что ей и впрямь не было до него дела, теоретически — да, но не в глубине души, да и с чего бы ей беспокоиться о ком-то другом (и как ей беспокоиться о ком-то другом?), если о ней не беспокоится никто? И Джулия сказала: «Ради бога, Милли, возьми себя в руки» (что, как известно, не стоит говорить тем, у кого депрессия), и Амелия, в слезах, убежала в сад за домом, бросилась на траву и разрыдалась.
Лежать на земле, пусть и хранившей дневное тепло, было жестко и неудобно, и она вдруг вспомнила, как спала в палатке. В ту роковую ночь палатка стояла почти на этом самом месте. Амелия села и огляделась. Вот здесь спала Оливия. Она провела рукой по траве, будто до сих пор примятой ее телом. Вот здесь Оливия, сонная и счастливая, сказала: «Спокойной ночи, Милли» — и прижала к себе Голубого Мышонка. Амелия смотрела, как она засыпает, и чувствовала себя рассудительной, взрослой и ответственной, ведь Розмари выбрала именно ее, только ей позволила спать в палатке в саду. С Оливией. Может, «Милли» — последнее слово, которое она произнесла? Или были еще слова, прежде чем она навсегда умолкла, полные страха, смертельного ужаса, которого Амелия никогда не могла (и никогда не сможет) вообразить? При мысли об ужасе, наверняка пережигом Оливией, у нее гулко застучало сердце. Нет, не надо об этом думать.
Оливия совсем близко, Амелия чувствовала ее. Где же она? Амелия вскочила на ноги и, пошатываясь, побрела по траве, пытаясь уловить направление, точно превратившись в поисковую лозу. Нет, нужно остановиться и прислушаться. Она услышит ее. И тут до нее донесся едва уловимый звук, тоненькое мяуканье по ту сторону стены, — кошка, а не Оливия, но, без сомнения, знак. Она попробовала открыть деревянную калитку в стене, обрывая ветки плюща. Она тянула изо всех сил, пока старые ржавые петли не поддались, затем протиснулась в щель и оказалась на тропинке между участками.
Увидев ее, кошка, крошечная, почти котенок, насторожилась, но не убежала, и Амелия наклонилась, чтобы казаться меньше и дружелюбнее (как бы не так), протянула руку и поманила: «Кис-кис, иди ко мне, киска». Кошка осторожно приблизилась, и Амелия погладила тощую животинку. В конце концов после долгого обхаживания кошка разрешила взять себя на руки, и Амелия прижалась щекой к шерстяному зверьку и подумала, как было бы здорово оставить ее у себя.
Калитка напротив, та, что вела в сад миссис Рейн, была открыта. В детстве они часто перелезали через обрушенную часть стены и прятались в том саду. Амелия и не думала, что миссис Рейн до сих пор жива. Она вспомнила, как Сильвия упала с бука и сломала руку.
— Давай посмотрим, что там? — прошептала Амелия кошке.
Да, когда-то здесь был фруктовый сад, в котором они воровали яблоки и сливы. Они стучали в дверь с криком: «Ведьма дома?» — и в ужасе убегали прочь. Конечно, зачинщицей всегда была Сильвия. Сильвия-мучительница. Сильвия была просто Сильвией, но, оглядываясь в прошлое, Амелия всегда поражалась, каким странным, властным ребенком она была и как вечно навлекала на них неприятности.
Сад был огромный, особенно по сравнению с домом. В их детстве он уже был запущенным, а теперь совершенно одичал. Ох, вот бы заняться этой буйной растительностью. Она бы посадила заново фруктовые деревья, устроила заповедный пруд, арку, увитую розами, может быть, даже цветущую изгородь, чтобы утереть нос Ньюнхему.
Здесь присутствие Оливии ощущалось еще сильнее. Амелия представила, как та прячется за деревом, словно эльф, маня ее за собой. Ноги увязали в ползучем пырее и липучнике, жгла крапива, царапал шиповник, но невидимая длань влекла ее вперед, пока она чуть не упала, споткнувшись о что-то темное, кучку тряпок и сучьев, брошенных под деревом…
— Шпулька, — сказал Джексон, кивая на котенка на руках у Амелии.
Она никак не хотела его отпускать. Женщина-полицейский отвела Амелию домой и налила ей чаю. (Почему везде вечно одни женщины?) На Викторовой кухне было полно полицейских, устроивших там временный командный центр (ведь это так называется?). Разбуженная суетой, в кухню забрела сонная Джулия и остановилась в изумлении. Разумеется, она была полуголая, в трусах и футболке, ничуть не смущалась. «Мистер Броуди, мы с вами прямо никак не расстанемся!»
