Эллис Питерс - Монаший капюшон
Кадфаэль задумчиво покачал головой:
– Нет, сдается мне, это пока не для него. Он понимает, что еще недостаточно заплатил за содеянное.
Хью хрипло рассмеялся, поднялся на ноги и сердечно похлопал монаха по плечу:
– Пожалуй, я лучше пойду. А то всякий раз выходит: как поболтаю с тобой, так отказываюсь от судебного преследования.
– Но когда-нибудь этим может и кончиться, – серьезно промолвил Кадфаэль.
– Судебным преследованием? – оглянулся с порога Берингар, все еще улыбаясь.
– Монашеской кельей. Бывало, что люди, уходя от первого, приходили ко второму, совершив немало добрых дел по пути.
На следующий день пополудни у двери сарайчика объявились Эдви и Эдвин – постриженные, аккуратно причесанные и одетые в свое самое лучшее платье. Верно, оттого приятели чувствовали себя несколько скованно и выглядели смущенно, по крайней мере, первое время. Держались они необычно смирно, и, может быть, потому еще больше походили друг на друга. Кадфаэлю пришлось даже высматривать, у кого глаза посветлее, чтобы не перепутать гостей. Оба паренька от всей души поблагодарили монаха.
– А что это вы так вырядились? – спросил Кадфаэль. – Надо думать, не в мою честь.
– Лорд аббат послал за мной, – пояснил Эдвин. При упоминании об этом событии глаза мальчика округлились, в них читалось благоговение. – Вот матушка и велела мне надеть самое лучшее. А Эдви сам за мной увязался, из любопытства. Его никто и не звал.
– А он зато на пороге споткнулся, – тут же заявил Эдви, – да еще и покраснел, ну ровно кардинальская шапка.
– А вот и нет!
– А вот и да! Покраснел, прямо как сейчас!
Эдвин и впрямь начал краснеть, щеки его залились румянцем.
– Выходит, отец Радульфус послал за тобой, – промолвил Кадфаэль. "Быстро он взялся за дело, – подумал он про себя, – хочет все довести до конца". – Ну и как вам обоим глянулся наш новый аббат?
Ни тот ни другой не желали признаваться в том, что Радульфус произвел на них сильное впечатление. Парнишки обменялись понимающими взглядами, и Эдви сказал:
– Он человек справедливый. Но я, пожалуй, не хотел бы остаться здесь в послушниках.
– Лорд аббат говорил, – добавил Эдвин, – что обсудит детали с моей матушкой и законниками, однако и сейчас ясно: соглашение с отчимом потеряло силу, и Малийли не отойдет к аббатству. Так что, когда завещание утвердят, а граф Честерский как сеньор подтвердит свое согласие, манор станет моим. Но до моего совершеннолетия аббатство оставит там своего управляющего, чтобы не запускать дела, а лорд аббат сам будет моим опекуном.
– Ну и что же ты на это ответил?
– Поблагодарил его от всего сердца и согласился, а как же иначе. Кто сумеет лучше управиться с манором? А тем временем и я выучусь этому искусству. Мы с матушкой собираемся вернуться туда и, наверное, скоро уедем, если только опять снегом все не завалит.
Радостный блеск в глазах Эдвина не угас, но выражение лица, тем не менее, сделалось очень серьезным.
– Брат Кадфаэль, но как же это Меуриг, а? И подумать страшно. Не могу понять...
Да, молодым понять это трудно, почти невозможно. Паренек ведь доверял Меуригу, был привязан к нему, и отголоски этого чувства сохранились даже сейчас, несмотря на ужас и отвращение, которые внушал Эдвину убийца.
– Я не уступил бы ему Малийли без борьбы, – убежденно продолжал паренек, желавший быть честным до конца, – но если бы он все-таки взял верх, я не затаил бы против него злобы. А если бы победил я... Не знаю... мне кажется, он никогда бы не смог примириться с потерей. Но как бы там ни было, я все равно рад, что ему удалось скрыться. Может, это и плохо, но ничего не могу с собой поделать, я рад.
"Может это и впрямь плохо, – подумал Кадфаэль, – но не ты один этому рад". Правда, говорить об этом монах не стал.
– Брат Кадфаэль... Когда мы вернемся домой, в Малийли, я хочу навестить Ифора, сына Моргана. Помнишь, он ведь поцеловал меня на прощанье. Может, я хоть в чем-то смогу заменить ему внука.
"Слава Богу, что я не стал подталкивать его к этому, – искренне порадовался Кадфаэль. – Молодые, они ведь больше всего на свете терпеть не могут, когда старшие требуют от них добрых дел, особенно если уже сами до этого додумались, без чужих советов".
– Это ты очень хорошо придумал, – промолвил монах с теплотой в голосе, – Ифор будет тебе рад. Но если надумаешь захватить с собой Эдви, лучше сразу скажи старику, как вас различать, – глаза-то у него небось не такие острые, как у меня.
В ответ приятели ухмыльнулись, а Эдви сказал:
– С Эдвина еще причитается за ту трепку, которую задал мне сержант, да и за ночку, что я скоротал в аббатской темнице. Так что, думаю, в Малийли меня всегда будут встречать как желанного гостя!
– А я, – шутливо запротестовал Эдвин, – две ночи промаялся в гораздо худшем месте.
– Ты? Да на тебе ни царапины не было! Ты там как сыр в масле катался под присмотром Хью Берингара!
Не долго думая, Эдвин ловко ткнул племянника в живот, а тот моментально подставил дядюшке подножку, и оба со смехом покатились по полу. Некоторое время Кадфаэль терпеливо смотрел на их возню, а потом ухватил забияк за густые, курчавые вихры и растащил в стороны. Оба тут же, как ни в чем не бывало, вскочили на ноги, широко улыбаясь, но вид у озорников был далеко не такой, как прежде.
– Ну и парочка, не приведи Господи, – Ифор, сын Моргана, еще хлебнет с вами горя, – пробурчал Кадфаэль, впрочем вполне добродушно. – Эдвин, ты ведь теперь важная птица, владелец манора, или станешь им, как только в лета войдешь. Тебе не мешало бы кое-чему поучиться, в том числе и вести себя соответственно. Разве такой пример должен дядюшка подавать племяннику?
Эдвин тем временем отряхнулся, выпрямился и, глядя на Кадфаэля, с неожиданной серьезностью произнес:
– Ты прав, я и сам думал о своих новых обязанностях. Я еще мало что знаю, и мне многому предстоит учиться, но я сказал лорду аббату... Мне это не нравится, и никогда не нравилось, что мой отчим затеял тяжбу с Эльфриком и сделал сына свободного человека своим вилланом. Вот я и спросил у аббата, могу ли я отпустить человека на волю прямо сейчас, или надо дожидаться совершеннолетия и вступления во владение манором. А лорд аббат ответил, что при желании это можно сделать, и он мне в этом поспособствует. Понимаешь, мне кажется, что Эльфрик и Олдит...
– Э, да я ему сто раз говорил, – вмешался Эдви, который, встряхнувшись точно зверек, развалился на лавке, – что Олдит и Эльфрик влюблены друг в друга по уши, и как только Эльфрика признают свободным, они, конечно, поженятся. А этот Эльфрик – толковый малый, он даже грамоту знает. Вот из кого получится дельный управляющий для Малийли, когда аббатство передаст манор Эдвину.
– Ты? Мне? Сто раз говорил? Будто я и без тебя не знал, что он ей нравится, хоть Эльфрик никогда не признавался ей в любви. И что ты вообще можешь понимать в манорах и управляющих – ты и плотничать-то еще не выучился!
– Да уж всяко побольше тебя, тоже мне лорд выискался!
Приятели снова принялись за свое: обхватив друг друга, они барахтались, словно медвежата. Эдви тягал Эдвина за густую каштановую шевелюру, а тот щекотал его под ребрами, так что Эдви заходился от смеха.
Кадфаэль сгреб парочку в охапку и оттащил к двери.
– А ну выметайтесь! Подыщите более подходящее местечко для своих дурацких забав. По мне, так медвежья берлога вам лучше всего подойдет.
Монах и сам почувствовал, что повел себя как отец, ворчливо выговаривающий своим детям, и, несмотря на нарочито суровый тон, в голосе его прозвучала любовь и гордость за этих проказников.
На пороге приятели оторвались друг от друга и обернулись к Кадфаэлю: на лицах их сияли улыбки. Тут Эдвин вспомнил наказ матери и заговорил торопливо и смущенно, оттого что чуть не забыл о ее поручении:
– Брат Кадфаэль, пожалуйста, навести мою матушку, прежде чем мы уедем. Ты придешь, правда? Она очень просит!
– Приду, – отозвался Кадфаэль. Отказать в этой просьбе он был не в силах. – Приду обязательно!
Монах долго смотрел им вслед. Ребятишки направились через двор к сторожке, оживленно о чем-то споря. Шли они в обнимку, однако в любой момент готовы были обменяться тумаками.
"Одно слово – мальцы, – размышлял монах. – Экие чудные: как прижмет – друг за дружку горой стоят, а чуть отпустит – ну резвиться, ровно щенята. Но в серьезном деле не подведут".
Кадфаэль вернулся в свой сарайчик и запер дверь на засов, желая отгородиться от всего мира, даже от брата Марка. Внутри было сумрачно и тихо, потемневшие бревенчатые стены да синеватый дымок, вьющийся над жаровней. Обитель стала его домом, а вдобавок в ее стенах он имел это прибежище, место для уединения и размышлений. Чего еще желать старому монаху?
Как это сказал Берингар? "Все хорошо, что хорошо кончается". Теперь и впрямь все пойдет на лад, а могло обернуться совсем худо. Эдвин получит манор, а Эльфрик – свободу, надежду на будущее, и сможет наконец развязать язык и признаться Олдит в любви. Может, поначалу он и заробеет, да только Олдит, надо полагать, живехонько найдет способ заставить его прекратить играть в молчанку. Брат Рис будет без конца толковать о своем родиче да нахваливать настойку, что тот прислал ему из Уэльса. Глядишь, старик и вовсе позабудет о своем внучатом племяннике – в его летах это не диво. Вот Ифору, сыну Моргана, тому свою печаль не изжить, он будет таить ее в себе, хоть и словом никому не обмолвится. Но и у него есть надежда, да и Эдвин, слава Богу, неподалеку – будет ему заместо внука. Где-то сейчас Меуриг? Впереди его ждет долгое покаяние и он будет очень нуждаться в молитвах добрых людей. Что ж, в молитвах Кадфаэля у него недостатка не будет.
