Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев
Он попал в какой-то недостроенный этаж. Голые бетонные плиты вместо пола, красный кирпич и шероховатый цемент неоштукатуренных стен, пустые дверные зевы, паутина временной электропроводки под потолком. Под ноги все время подворачивались горки окаменевшего строительного раствора. Перед Лобановым простиралась путаница угрюмых помещений, так и не превратившихся в кабинеты, вестибюли и фойе. Строительство выглядело давно и бесповоротно заброшенным.
Войдя, Лобанов немедленно ушиб ногу о перегородившие проход проржавевшие носилки, вросшие в окаменевший цементный монолит. Рядом торчала намертво впаянная в крошащуюся твердь лопата.
Потерев ушибленное место, Сергей оглянулся на только что оставленную лестницу и решительно двинулся вперед. Он уже усвоил, что в этом чертовом доме никуда возвратиться нельзя.
На стройке было холодно и сыро. От забитых досками окон тянуло ледяным ветерком.
Зябкость быстро пробралась Сергею под свитер, и он ускорил шаг, ориентируясь на редкие запыленные лампочки, кое-где желтевшие под потолком. Хруст и топот его шагов привольно разносился по безмолвному лабиринту. Поначалу Сергей осторожничал, но потом махнул рукой и забухал сапогами, не таясь.
Но он сразу уловил невнятный посторонний звук, возникший где-то совсем рядом, и замер, настороженно приподняв стволы «вертикалки». За тонкой, в полкирпича, переборкой негромко звякнул металл, что-то скрипнуло, а потом глухой голос не то пожаловался, не то обругал кого-то.
Лобанов скользнул вдоль стены. По другую ее сторону, похоже, тянулся коридор, оттуда и доносились шумы. Они явно перемещались. Огибая незаконченные кладки и то и дело упираясь в тупики, Сергей двинулся вслед звукам. Наконец в стене, отделявшей Лобанова от их источника, показался проход. Сергей затаился у его края.
По ту сторону действительно тянулся коридор, по которому двое до отвращения знакомых типов не то в поварских, не то в санитарных халатах волокли большую каталку. Ее резиновые колеса спотыкались и подпрыгивали на выбоинах пола, и от этого перевозимое тело, с головой укрытое простыней, вздрагивало, будто силясь подняться. Но Лобанов сразу догадался, что этот пациент подняться уже не сможет.
Он врос в крышку экипажа сплюснутым, неодушевленным кулем.
Каталка протарахтела мимо. Поколебавшись, Лобанов шагнул в проход и двинулся следом. Санитары обнаружили его присутствие не сразу. Задний, словно почувствовав затылком чужой взгляд, завертел головой и обернулся. Каталка остановилась, возницы уставились на чужака.
— Откелева дрова? — осведомился Сергей, подходя.
Задний тяни-толкай гыгыкнул:
— Из лесу, вестимо… А ты что, лесник? Мы тут лесников не уважаем. Мы их быстро… приходуем.
Лобанов, обойдя зубоскала, поддел ружейным стволом край простыни. Санитары как будто не собирались ему мешать. Сердце Сергея болезненно сжалось от страха, что он узнает открывшееся лицо. Не приведи бог! Ни за что на свете! Тогда… молитесь, ребятушки!
Желтая маска с ввалившимися щеками, действительно, оказалась Лобанову знакомой, и он слегка вздрогнул. Но она принадлежала не Волину и не Наде. Задрав подбородок, в серый потолок стеклянно уставился плешивый старик, совсем недавно куролесивший в банкетном зале. Седые пряди вокруг лысины раскинулись по приподнятому изголовью, как крылья дохлой птицы. За приоткрытыми истончившимися губам дяди Саши пряталась бездыханная чернота. «Неужели сердце?» — ошарашенно подумал Лобанов. Но, выше приподняв простыню, увидел заскорузлое пятно, расползшееся по рубахе на груди трупа.
— Кто это сделал? — негромко спросил Сергей.
— А мы, — запросто сообщил передний санитар.
— За что?
— Команда поступила. — Тяни-толкай пожал плечами. — Говорят, он Зуева пустил.
Нам, вообще-то, не объясняют.
— Какого, к буям, Зуева?! — Лобанов почувствовал, что глаза ему застилает черно-багровая пелена. — Какого Зуева? Он же старик, на фронте был! А если тебе скомандуют отца родного…
— Слушай, ты кто такой? — повторил второй возница и шагнул к Сергею.
Нелюди. Бесчувственное, безмозглое штурмовичьё! В сером, белом, пятнистом, в адидасах — хоть в чем! Им свастики не нужны. Они у них на харях. Лобанов ударил прикладом в эту самую харю так, как не бил никого и никогда, не заботясь о последствиях, вложив в бросок ружейного ложа всю ярость и силу мускулов. Может быть, невозмутимо полеживавший сейчас Александр Иннокентьевич вот так же сокрушал когда-то белобрысых упырей с черными пауками на засученных рукавах…
Кровь брызнула Сергею прямо в лицо, но он только тряхнул головой и, не дожидаясь, пока первый противник достигнет пола, моментально обернулся и обрушил приклад на второго, теперь сверху вниз, держа ружье за стволы, как дубину.
Раздался звук, будто деревянной колотушкой бухнули в днище сырого, порожнего бочонка. Удар словно вогнал санитара в бетон пола, превратив в бесформенный ком, слабо подергивающий смявшимися отростками конечностей.
Лобанов, заходясь от неведомого доселе пугающе-восхитительного наслаждения, замахнулся снова. Но не ударил. Черно-багровая пелена поредела и стекла с глаз, приклад, опускаясь, описал медленную дугу.
Два будто изломанных тела скрючились на полу у противоположных концов каталки, составляя вместе с мертвым дядей Сашей какой-то запредельный триптих. Под резиновые колеса с обеих сторон медленно вползали вишневые лужи.
Лобанов отступил на шаг. Бешенство улетучилось. Кисти, сжимавшие ружье, подрагивали мелкой дрожью и казались ватными… Они заслужили! А как иначе? И вообще их нет, это просто фантомы!.. Но зловещие вишневые лужи все расползались вширь, поблескивая, как свежепролитая эмаль, и над ними курился едва заметный пар.
Пересиливая тошноту, Сергей подошел к каталке и прикрыл лицо старика простыней.
Потом он круто повернулся и быстро зашагал по коридору, но у поворота не утерпел и оглянулся. «Может, не насмерть?» Но в сюрреалистическом триптихе ничего не изменилось, и Лобанов заторопился дальше.
22
…С лязгом и звоном обрушилась витрина, и злые голоса загомонили вразнобой, заверещали заполошные девки, затопали торопливые шаги. Но вместо сырого, приправленного автомобильной гарью воздуха ночной улицы в ноздри Волину ударил горячий, жирный и неаппетитный запах.
Алексей глубоко вдохнул теплый смрад и открыл глаза. Прямо перед собой он увидел оцинкованный разделочный стол, как на общепитовской кухне. Две женщины в поварских робах и марлевых наколках, нагнувшись, собирали рассыпавшиеся по полу вилки, ложки и ножи и с лязгом бросали их на стоящий рядом металлический поднос.
Толстый мужик в белой куртке и колпаке ворчливо отчитывал неуклюжих работниц.
«Эх-ма, — подумал Волин, — а я-то думал, что сейчас проснусь». Место, где он бог весть как оказался, напоминало заводской цех, до того обширный, что разглядеть можно было только одну, ближнюю стену, облицованную рубчатыми металлическими плитами, прочие же терялись в клубах плотного пара и чада. Влажный, дурно пахнущий конгломерат облаками поднимался к почти неразличимому потолку. Там, среди стропил и каких-то ажурных конструкций, змеились сплетения электрических кабелей, расползались по стенам щупальца разнокалиберных труб, поблескивали рельсы кран-балок со свисающими на стальных тросах массивными крюками.
Под распространившейся в вышине промышленной неразберихой в густом тумане угадывались бесконечные ряды разделочных столов, моек, морозильных шкафов и прочего кухонного оборудования. Кое-где поблескивали мясницкие топоры и ножи.
Это было плохое, зловещее место. Гигантские перепачканные электроплиты приседали под тяжестью непомерных котлов и баков, плюющихся струями зловонного пара. В воздухе стоял угрюмый гул, сквозь который перекликались неразборчивые голоса.
«Адская кухня и черти на ударной вахте», — невесело усмехнулся Волин и пошевелился. Выяснилось, что он полулежит в мягком, удобном кресле, не известно кем и для чего поставленном здесь.
Протерев слезящиеся после «газовой атаки» глаза, Алексей заметил на одном из столов продолговатую багровую груду, растопырившуюся куцыми обрубками. Баранья или свиная туша, разделанная и готовая стать тысячей котлет. Ничего особенного.
Но Волин поежился и торопливо отвел взгляд.
— Здравствуйте, — приветливо проговорил Юрий Иванович, выходя из-за спинки кресла. — Сидите, не беспокойтесь.
Он был все в том же сером костюме, сытенький, доброжелательный и чуть-чуть навеселе.
Толстячок протянул руку, словно фокусник извлек из тумана стул, уселся на него задом наперед напротив Волина, сложил ладошки на перекладине спинки и без лишних предисловий укорил Алексея:
— Что же это, дорогой вы мой. Только явились, покушать как следует не успели, а уже столько шуму. Друг ваш собачек стреляет, кое-кому, прошу прощения, физиономии повредил. Так же не делается!
