Джорджо Фалетти - Я — Господь Бог
Он словно завязывал узелок на платочке своей памяти всякий раз, когда те или иные события приводили к каким-то интересным мыслям. Он писал легко и непринужденно, словно между мозгом, пальцами и клавиатурой компьютера имелась самая непосредственная связь. Он даже не мог бы точно сказать, как это происходило — нравилось ли ему писать или только увлекали события, которые описывал. Впрочем, это и не имело значения, так или иначе все выливалось в черные строки на светлом экране. Ему доставляло удовольствие легко и свободно излагать свою мысль.
Когда он написал почти две страницы, его отвлек голос Вивьен:
— Теперь твоя очередь, если хочешь.
Он повернулся к ней. В легком спортивном костюме, в домашних тапочках на босу ногу, она источала аромат свежести и олицетворяла само простодушие. Рассел помнил, как она ответила на нападение человека, который был втрое крупнее нее, и как обезвредила его. Видел, как она держала под прицелом двух других бандитов. Видел, как обращалась с этими оторопелыми типами, словно с тряпками.
Он считал ее опасной женщиной. Но только сейчас, именно в этот момент, когда она предстала перед ним совершенно беззащитной, понял, до какой же степени она опасна.
Рассел обернулся к фотографии в рамочке, где улыбались женщина и девочка, и подумал, что самое естественное место Вивьен — рядом с этими красавицами, которым она ничуть не уступает.
Он снова перевел задумчивый взгляд на нее и молчал так долго, что она даже удивилась:
— Эй, что с тобой?
— Однажды, когда эта история закончится, ты должна позволить мне сделать несколько снимков.
— Меня? Шутишь?
Вивьен указала на фотографию в рамочке:
— Вот моя сестра — это действительно наша семейная фотомодель. А я не столько женщина, сколько полицейский, не забыл еще? Я даже понятия не имею, как нужно держаться перед объективом.
Того, что ты делаешь сейчас, было бы более чем достаточно, подумал Рассел.
Он понял, что, несмотря на уклончивый ответ, его просьба все же ей приятна, и заметил удивление и неожиданную робость, которую обычно, по всей видимости, она прятала, прикрываясь полицейским значком.
— Я совершенно серьезно говорю. Обещай, что позволишь сфотографировать тебя.
— Не говори глупостей. И исчезни из моей кухни. Я оставила тебе чистые полотенца в ванной.
Рассел сохранил файл в компьютере, достал из сумки чистое белье и прошел в ванную, где возле умывальника лежала целая стопка полотенец. Разделся, пустил воду и заметил, что температура, какую установила Вивьен, отлично подходит и ему.
Маленькая деталь. Пустяк. Но благодаря ему он ощутил себя как дома.
Встал под струю, позволил воде и пене смыть усталость и удалить мысли, родившиеся и этим днем, и предыдущим. После истории с Зигги и после взрыва он впервые в жизни почувствовал себя действительно одиноким и беспомощным под свалившимся на него грузом ответственности. Но сейчас, здесь, он принадлежал только самому себе, своему собственному настоящему, а не воспоминаниям.
Он выключил воду, вышел из-под душа, стараясь не накапать на коврик, и стал вытираться мохнатым полотенцем, необыкновенно мягким и душистым. В доме у его родителей имелись целая армия слуг и лучшее на свете белье, но оно никогда не бывало таким мягким. Или, во всяком случае, так ему казалось сейчас. Он вытер волосы, надел чистую рубашку и брюки и, следуя примеру хозяйки, остался босиком.
Когда Рассел вернулся в гостиную, Вивьен сидела перед ноутбуком. Она открыла файл, который он сохранил под ее именем, и читала его.
— Что ты делаешь?
Вивьен продолжала читать, даже не шелохнувшись, не повернув головы, словно забраться в чужой компьютер — совершенно нормальное дело.
— Свою работу. Расследую.
Рассел возразил, но не слишком убежденно:
— Это нарушение частной жизни и свободы слова.
— Не хочешь, чтобы совала нос, не называй файл моим именем.
Закончив читать, она поднялась, медленно прошла в кухню и указала на кастрюлю с кипящей водой:
— Перышки или спагетти? На выбор.
Рассел удивился. Она объяснила:
— Я итальянка. Умею готовить. Уж поверь!
— Конечно, верю. Не понимаю только, когда ты успела приготовить соус.
Вивьен опустила в кастрюлю макароны и накрыла крышкой, чтобы побыстрее закипели.
— Ты с какой планеты свалился? Там нет морозильных камер и микроволновых печей?
— На моей планете мы никогда не едим дома. Или, по-твоему, дворец императора похож на закусочную?
Рассел с любопытством заглянул в сковородку с соусом:
— Знаешь, меня всегда восхищали люди, умеющие управляться с этими горелками. Однажды я попробовал сварить яйца, но умудрился спалить их.
Вивьен продолжала готовить еду. Шутка Рассела не отвлекла ее.
— Знаешь, сегодня я несколько раз задавалась вопросом, кто ты такой на самом деле.
Рассел пожал плечами:
— Обыкновенный человек. Без каких-либо особых достоинств. Обхожусь кое-какими особыми недостатками.
— Ошибаешься, одно ценное качество у тебя есть. Я прочитала то, что ты написал. Это замечательно. Убедительно. Доходчиво.
Теперь настала очередь Рассела порадоваться комплименту и постараться скрыть свои чувства.
— Ты находишь? Я впервые попробовал что-то написать.
— Да, нахожу. И если хочешь, добавлю еще кое-что.
— Что?
— Если бы ты не стремился всю свою жизнь превратиться в Роберта Уэйда, то обнаружил бы, что его брат тоже может оказаться весьма интересным человеком.
Рассел почувствовал, как в нем произошло что-то, чему он не мог найти определения. Его охватило какое-то новое, неизвестно откуда взявшееся чувство, о существовании которого он даже не подозревал.
Он понимал только, что именно ему хочется сделать. И сделал это.
Он обошел стол и приблизился к Вивьен. Обхватил ладонями ее лицо и поцеловал, нежно, осторожно прижавшись к ее губам. На какое-то мгновение она ответила на поцелуй, но тотчас решительно оттолкнула его.
Рассел заметил, как участилось ее дыхание.
— Эй, осторожней. Тихо. Я не это имела в виду, когда пригласила тебя сюда.
Она повернулась, как бы желая зачеркнуть случившееся. Несколько секунд занималась макаронами, предоставив Расселу любоваться ее спиной и ощущать запах ее волос. Он услышал, как она тихонько бормочет себе под нос:
— А может, и имела в виду. Нет, сама не знаю. Единственное, в чем я уверена, — мне не нужны осложнения.
— А мне тем более. Но если такова цена за то, чтобы получить тебя, охотно на них соглашусь.
Спустя мгновение Вивьен обернулась и закинула ему руки на шею:
— В таком случае к черту макароны.
Она подняла голову и на этот раз поцеловала его не отталкивая. Рассел ощутил ее тело, прижавшееся к нему, — в точности такое, каким представлял его. Крепкое и нежное — утешение сегодня и отчаяние вчера.
Сунув руку под кофточку и гладя ее кожу, он спрашивал себя, почему здесь, почему сейчас, почему она и почему не раньше. Целуя его, прикрыв от наслаждения глаза, Вивьен увлекла его в спальню. Полумрак принял их и убедил, что это самое подходящее место для них и для того возбуждения, которое срывало одежду и превращало тело в священный храм.
Утопая в ней, забыв обо всем на свете, Рассел не мог понять одного: что же такое Вивьен — восходящая заря или отблеск заката.
Зато определенно знал, что имя отражает ее суть. Свет, и все тут.
Потом они лежали, слившись друг с другом так, словно ее кожа — естественное продолжение его. Рассел почувствовал, как проваливается в сон, но тут же вздрогнул от страха потерять ее. Оказалось, он спал всего несколько минут. Протянул руку и обнаружил, что кровать пуста.
Вивьен стояла у окна. Он увидел ее против света, за прозрачной занавеской. Поднялся и подошел к ней. Отодвинул занавеску и обнял сзади. Она прижалась к нему в ответ, просто и естественно, словно должно быть только так. И никак иначе.
Рассел коснулся губами ее шеи и вдохнул запах ее кожи — запах, какой бывает у женщины после любви.
— Ты где?
— Здесь. Там. Повсюду.
Вивьен легким жестом указала на реку за окном, на весь мир.
— И я с тобой?
— Ты всегда был со мною, я думаю.
Они помолчали. В словах больше не было нужды.
За окном спокойно текла река, отражая свет — ненужную роскошь для их глаз. Все, что требовалось для разрушения и созидания, находилось в этой комнате.
Они стояли, обнявшись, радуясь счастливой минуте, как вдруг на горизонте вспыхнул ослепительный свет, моментально заполнив собою все пространство между домами и запечатлев их силуэты в оконной раме.
Через несколько мгновений они услышали непристойный и дерзкий грохот взрыва.
Глава 25
— Мы по уши в дерьме.