Кристиан Мёрк - Пёсий остров
Но, к своему удивлению, он почувствовал, как встает с сиденья, подстегиваемый то ли презрением Билли-боя, то ли желанием увидеть Вилли живой. Он схватил бейсбольную биту, висевшую в рубке — они пользовались ею, чтобы добивать марлина, — и обрушил ее на голову Билли-боя. Билли-бой не издал ни звука, лишь молча сполз на спину, моргая так, будто совершенно не удивился. Его бледно-голубые глаза вобрали в себя штормовое небо. Французику пришлось ударить еще три раза, чтобы глаза перестали моргать. Билли-бой тихо утонул, когда Французик сбросил его в кильватер, и не оставил следа на кипящей белой поверхности.
Тогда Французик развернул «Море тени» носом туда, где рифы жадно купались в танцующих волнах. Вода, заливаясь сквозь разбитое боковое стекло, смывала с пола липкую красную дрянь. Как будто Французик всегда был хозяином собственного судна. Как будто ничего не случилось.
Теперь Французик чувствует песок Пёсьего острова между пальцев ног и шевелит ими, как ребенок. За свою недолгую жизнь он видел, как убивают людей. Однажды Билли-бой так избил одного беглеца, что тот больше не пришел в себя. Он видел удары ножом и побои. Но никогда сам не забирал чужую жизнь.
Однако сейчас, когда он наклоняется и вычищает песок из промежутков между пальцами, призрак Билли-боя не тяготит его совесть. Единственное, о чем он способен думать, — это девушка, которая прыгнула за борт. Она метнулась в воду так, как будто что-то из глубины позвало ее по имени.
На подветренной стороне Пёсьего острова, где причалил новоиспеченный убийца, густые джунгли уступают место крутому утесу.
Здесь сила шторма ослабевает. Пещеры в граните защищены от ветра, который пытается проникнуть в сердце утеса, но проигрывает. В сумерках Французик видит желтый обрывок ткани, болтающийся наверху, как победный флаг альпиниста. Но ткань истерзанная и выцветшая и грозит оторваться в любой момент.
— Есть там кто? — кричит Французик и слышит, как его голос эхом разносится по утесу. От этого его наивное сердце наполняется страхом. Никто не отвечает, кроме эха. Он намерен лезть наверх. Он отрывает куски от рубашки и обматывает ими босые ноги. Его не волнует, что черноглазой русалки нигде не видать. Течение, которое вынесло его сюда, — это знак, что она снова хочет меня увидеть, решает он. Острые камни царапают его обветренную кожу. Он этого не замечает, подтягивая свое грузное тело все выше, терпеливо ожидая удобного момента, чтобы поменять повязки на ногах. Из трещин выползают огромные пауки и таращатся на непрошеного гостя двумя рядами глаз, но Французика они не пугают.
Только одно заставляет его карабкаться чуть быстрее и толкается в животе так, что ему становится не по себе.
Тропические птицы с белой точкой на лбу. Они летели за ним всю дорогу, дразнясь и крича.
Но они избегают большого ущелья ближе к вершине, в форме ножевой раны. Это единственное естественное убежище в скале. Любое живое существо должно стремиться именно туда. Но птиц как будто отпугивает что-то невидимое, и они возвращаются по кругу, отдаваясь ветру и исчезая в недрах шторма.
Вблизи желтый флаг оказывается рукавом рубашки, застрявшим в каменной расщелине.
Французик устал. Его тяжелые ноги начинают кровоточить, и он скользит, поднимаясь. Так что он меняет направление и забирается в черное ущелье, где слышит собственное шумное дыхание. В ушах у него звенит, а где-то в глубине пещеры капает вода. Он вспоминает, как в детстве играл в пещерного жителя, и выглядывает вниз. Далеко внизу, возле рифа, волны переваливают «Море тени» с бока на бок, пытаясь разгрызть цепь, чтобы освободить швербот. Зрелище трогает Французика за живое — ему жаль, что он заставил старое доброе судно пройти через такое. Но где-то здесь рядом Вилли. Он это чувствует.
Французик собирается свернуться клубком и отдохнуть, но внезапно замечает запах.
— Есть тут кто? — повторяет он, как будто от этого ему станет не так страшно. В пещере стоит тошнотворная вонь гниющего мяса. Он забирается поглубже в темноту. Воображение рисует ему ужасные картины. Он ползет на брюхе, вытянув перед собой обе руки, словно кающийся грешник. Сперва он нащупывает какую-то ткань и думает, что это, возможно, остатки той желтой рубашки.
Затем его руки касаются чего-то, что раньше было живым.
Теперь оно угловатое и твердое, без человеческой мягкости, придающей форму. Даже в кромешной темноте он безошибочно узнает, что это такое.
Французик продевает два пальца сквозь пустые глазницы высохшего черепа и отчаянно жалеет, что не послушал Билли-боя.
Сироты шторма
Проворные пальцы Селесты заштопывают ногу Гектора в мерцающем свете. Она стоит перед ним на коленях на подушечке, стараясь затягивать каждый стежок ровно настолько, чтобы не причинять ненужной боли. Черная нитка постепенно обвивает всю бледную щиколотку и выглядит так, будто ногу Перехватчика обнимает татуировка. Селеста не поднимает взгляда. Ее круглое лицо совершенно спокойно, независимо от того, что делают ее руки. Ее здесь нет. Не надо на нее смотреть.
— Ты забыл предупредить своего приятеля, чтоб не сходил с тропинки, — говорит Штурман, добродушно качая головой. Он отталкивается от бизань-мачты, служащей столбом для крыши, и раскачивается в гамаке-парусе. — Нехорошо с твоей стороны.
— Ты же так и не объяснил, почему этого нельзя, — отвечает Якоб и смотрит на руки отшельника в старческих пятнах, подбрасывающие и ловящие пистолет Гектора.
Сегодня Штурман одет в чью-то вязаную кофту с поднятым воротником. Тяжелые золотые и серебряные кольца на каждом пальце громко звенят о черный металл. Некоторые похожи на мужские обручальные кольца, другие — память об обручении каких-то невезучих женщин. Керосиновые лампы болтаются под балками, бросая вниз лишь бледные всполохи янтарного тепла. Король ждет, что его будут развлекать. Он в хорошем настроении.
Но в его голове тщательно взрощенный сад, где он любит собирать цветы воспоминаний, медленно увядает. Зеленые луга стали коричневыми. Он уже не помнит, где похоронил капитана Петреуса и остальных. Предчувствие, что Толивер и Тень должны приплыть за ним, тоже потерялось. Пески безумия подступают. В скором времени все его розы поглотит пустыня забвения.
— Причина нам всем известна, Питер, — отзывается Эмерсон, который суетится рядом с бутылкой красного вина на случай, если хозяин захочет еще бокал. — Мы слышим, что ты говоришь. Только тропинки безопасны. Все это знают.
Рыжий смотрит на Якоба с нервозной ненавистью, которую тот расшифровывает как страх.
В помещении слишком темно, чтобы как следует разглядеть глаза Селесты. Но если бы мы могли их видеть, ее зятю лучше было бы не поворачиваться к ней спиной. Она делает еще один стежок и продолжает смотреть на свои руки. В комнатке для бритья играет кассета, она как раз подходит к концу песни, и Эмерсон бросается туда, чтобы перемотать ее. Минуту спустя он возвращается и подливает Питеру вина, пока Морис Шевалье благодарит небеса за прекрасных девочек.
Селеста наклоняется, обрезая нить и завязывая узел. Она снова протирает ногу Гектора спиртом и заворачивает ее в бинт. Затем остается сидеть. Мимолетный взгляд, адресованный Якобу, содержит два отчетливых послания. Спасибо, благородный незнакомец, что ты вернулся. И — будь терпелив, не надо спасать меня сейчас. Потому что у нас только один шанс на побег. Когда Эмерсон снова переводит на нее взгляд, дабы не пропустить ни малейших признаков неверности королю Пёсьего острова, она уже вновь немая служанка с безжизненным лицом.
— Ты пришел, думая отобрать мой дом с помощью этой штуки? — спрашивает Штурман, переводя пистолет с Якоба на Гектора и обратно, как пульт дистанционного управления. В грязном свете пламени не различить его лица. Голос его звучит дружелюбно и терпеливо. — Думаешь, это так просто? Пиф-паф, все умерли?
— Неразумно, — вставляет Эмерсон, держась за бутылку как за опору, которой у него нет.
— Мне кажется, вы неправильно поняли, — произносит Гектор, поворачивая голову в кресле, к которому Эмерсон его привязал, но так и не различая лица старика в гамаке-парусе. — Я носил его с собой для самозащиты.
— Боялся, что птицы тебя ограбят? — смеется Штурман.
— Он лжет! — шипит Эмерсон, кладя обе руки на спинку кресла, как будто желая вытолкнуть Гектора сквозь бамбуковую стену, чтобы король лишний раз убедился в его преданности.
— Нет-нет-нет, — говорит Штурман, вылезая из гамака. — Я хочу его послушать.
Он наступает на бывшую палубу «Ла Вентуры» и подходит к своему новому пленнику так тихо, что слышно только потрескивание ламп. Селеста встает и обнимает свою подушку, как живое существо. Она отходит в сторону, только когда Штурман садится на пол, скрестив ноги.
