Зухра Сидикова - Стеклянный ангел
- А у вас нет их фотографий? - осторожно спросил Миша.
- Есть, конечно. У меня фотографии всех наших деток есть. По выпускам. Пойдемте ко мне в кабинет.
- Вот, - она потянулась к шкафу, - вот альбомы по годам. Их выпуск был… сейчас вспомню… да, да, где-то здесь должен быть. Так, здесь нет, здесь нет, что за… Глафира Степановна, - крикнула она в секретарскую, - ты здесь в альбомах порядок не наводила? Что-то я одного альбома не найду!
- Нет, я не трогала альбомы, - Глафира Степановна, дородная женщина в красном вязаном костюме, встала в дверях. – Я уходила, отчет в РОНО носила. Только пришла.
- А Дарья Михайловна где? Что-то я ее целый день не видела.
- Так она ушла. Часа полтора назад.
- Куда ушла?
- Тут посетительница к вам приходила. Они немного у вас посидели, и Дарья Михайловна пошла ее провожать. Да вот она сама.
- Дарья Михайловна, что за посетительница была? И что-то я альбом один никак не найду. Тот - самый большой, в коричневом переплете, с тиснением.
- Да там он, там. Мы его только что смотрели.
- Только что смотрели? Кто это мы?
- Я и Надя.
- Какая Надя?
- Ермилова Надя, Вера Алексеевна.
- Надя Ермилова? Так почему же она меня не дождалась? И альбом куда подевался?
- Альбом должен быть там. Она попросила меня… фотографии посмотреть. Я говорила ей, конечно, чтобы вас дождалась, так она – некогда, мол, самолет скоро. И она еще хотела к дому старика-стеклодува, Ясиного деда, зайти… Нашли альбом-то?
- К какому дому? Дом разрушен давно! Как же она меня не дождалась! И куда же альбом делся? Нет его нигде, Дарья Михайловна!
- Но как же?! Там он был! Не могла же она его взять!
«Могла, - подумал Миша, - могла…»
Значит, Надя Ермилова и есть та девушка, которую он ищет. Девушка со стеклянными ангелами…
Стараясь не привлекать к себе внимания, он вышел в коридор, на цыпочках побежал к выходу. Ему нужно было успеть застать ее в том самом разрушенном доме старика-стеклодува.
Глава восемнадцатая
Дорогу до дома поляка-стеклодува он выведал у старушки, торговавшей на углу всякой всячиной: яблоками, разрезанной на куски тыквой, увядшими пучками петрушки. Для того, чтобы ее разговорить, ему пришлось купить кило яблок и рассовать их по карманам.
Получив крупную купюру и услышав от покупателя великодушное: «Сдачи не надо», - старушка разговорилась и подробно объяснила путь. Довольно толково все объяснила - ему везло в последнее время на толковых старушек - и он достаточно быстро отыскал старый дом, который, действительно, оказался почти разрушен.
Забора не было, раскуроченные ворота повисли на проржавевших столбах. Не было окон, не было дверей. В наступающих осенних сумерках дом казался ослепшим стариком, в предсмертной муке распялившим беззубо чернеющий рот. «Ну у тебя и ассоциации, Мишаня, – Сальвадор Дали позавидовал бы», - подтрунил над собой Миша, а у самого подленько зашевелился где-то под желудком липкий страх.
«И зачем я сюда приперся? – тоскливо подумал он. – Ведь где-то здесь она бродит, убийца. Надя Ермилова, которая четырех здоровых мужиков за нечего делать веревочкой придушила. Правда, в последнее время у нее истощился запас стеклянных фигурок, которыми она бедных убиенных снабжала. Но кто ее знает - вдруг придет сюда за ними? Может, они у нее где-то здесь спрятаны? Может, смыться подобру-поздорову, пока не поздно?
Нет, все-таки нужно войти и взглянуть - что к чему.
Миша сфотографировал дом, и вошел в зияющий пролом, когда-то, по всей видимости, бывший дверью.
Под ногами хрустнуло стекло.
Ему показалось: под кроватью что-то блеснуло.
Он присел на корточки, наклонился.
Сильный удар в спину, судя по всему ногой, опрокинул его навзничь. Он уткнулся носом в пол, пахнущий глиной, и тут же почувствовал сильные руки на своих плечах, и в то же мгновенье обжигающей саднящий болью захлест на шее. Он хватанул воздух и почувствовал, как в голове надувается и вот-вот лопнет огненный шар. Воздух, который он набрал, не смог спуститься ниже в гортань. Он почувствовал страшное удушье, вцепился костенеющими пальцами в жестко натянутый жгут. Замычал отчаянно, замотал головой.
За прикрытыми от боли и страха веками, на фоне уходящей в перспективу черноты, побежали огненные зигзаги, стали лопаться и взрываться горячие багровые пузыри, но в следующее же мгновенье все исчезло, и он провалился в безмолвную черную пустоту…
* * *
Над его запрокинутым лицом, над глазами, которые он старался держать открытыми, но которые то и дело закрывались, мутно светлело небо.
Он резко зажмурился, потом открыл глаза, стараясь навести фокус, прояснить картинку. Глаза заслезились, и он снова зажмурился.
По тому, как еле уловимо пахло сырой землистой свежестью, он понял, что наступило утро.
Сильно болело горло, казалось, оно распухло изнутри, и осталась только тонкая воспаленная щель для воздуха, и каждый вздох отдавался болью.
Он с трудом поднял руку, коснулся шеи. Веревки не было… Значит, забрала с собой… Как всегда.. И ангела не оставила… Конечно, не оставила. Она ведь его не убила… Пока, пока не убила… Она хотела, чтобы он понял: она не убила его в этот раз, но убьет в следующий. Если Миша не перестанет совать нос не в свои дела. Это было ясно, как божий день.
И о чем он думал? Как он мог подвергнуть свою жизнь опасности? Реальной опасности? Эта женщина могла убить его. Что было бы с мамой, если с ним что-нибудь бы случилось? Разве она смогла бы это пережить?
Надо уходить, немедленно уходить. Улететь первым же самолетом. К черту страх, лучше разбиться, чем быть задушенным. Теперь он это точно знал. Быстрей, быстрей отсюда!
Опираясь о железную раму койки, он встал, чувствуя, как дрожат колени. Постоял, стараясь усмирить дрожь, и пошел прочь, прочь от этого места. На пороге, правда, не удержался: трясущимися руками поднял фотоаппарат, навел объектив. Сдержанно взвизгнула вспышка, на миг осветив темные стены, грязный пол и осколки стекла, блеснувшие, словно рассыпанные убегающей Золушкой бриллианты.
На автомате добрался до какого-то перекрестка, долго стоял под качающимся фонарем, гоняющим по мокрому асфальту дрожащий овал света. Зубы стучали, то ли от холода, то ли от пережитого страха. Он привалился к какому-то забору. Забрехала потревоженная собака.
Внезапно его ослепил свет фар, он закрыл ладонью глаза, и вытянул руку, машина резко затормозила, едва не раздавив колесом выставленную вперед, дрожащую в колене, ногу.
Вероятно, на какое-то время Миша выпал из времени, и пространства, потому что в следующее мгновенье обнаружил себя уже в машине, крепко перетянутым ремнем безопасности.
Попытался что-то сказать, но из воспаленного горла вырвался лишь писк.
- Очнулся, браток? - спросил водитель, молодой парень. - Что, совсем плохо? Куда тебя? В больницу, что ли?
- Н-н-нет-т-т, – с трудом выдавил из себя Миша, - мне на вокзал… пожалуйста… заплачу…
Когда приехали на вокзал, Миша не смог самостоятельно выйти из машины, ноги совершенно не слушались, дико кружилась голова.
Парнишка по его просьбе сбегал в кассу, купил ему билет в плацкартный вагон. О том, чтобы ехать в купе, не могло быть и речи, - Мише было страшно, так страшно, как никогда в жизни. Ему казалось, что в купе с ним может случиться то же самое, что случилось в заброшенном доме. Вдруг она проберется к нему в купе и задушит его ночью. В плацкартном много людей, она не посмеет.
Он понимал: с головой что-то не так, но ничего не мог с собой поделать, мысли путались…
Парень довел его до вокзального кафе, заказал ему кофе и бутерброд, посидел рядом, пока Миша медленно приходил в себя. Шея все еще болела, но крепкий кофе сделал свое дело, мысли постепенно прояснялись.
Парнишка положил перед ним билет и сдачу:
- Спрячь хорошенько. Смотри, чтобы не выпали.
- Спасибо тебе, – пролепетал Миша, - сколько я тебе должен? Вот возьми, друг, не знаю, чтобы бы я без тебя делал…
- Не надо, брат, - серьезно сказал парнишка. – Я тебе помог, ты кому-нибудь другому поможешь. Я пойду, мне на работу. Бывай. Твой поезд через час, не пропусти.
Он пожал Мише руку и ушел.
Миша посмотрел ему вслед и неожиданно для себя заплакал, наклонив голову. Отхлебнул остывающий кофе. Пожилая женщина за соседним столиком посмотрела на него с осуждением. Наверное, подумала, что пьяный.
Все двадцать три часа, пока он ехал в поезде, – остаток ночи и весь день, - он не спал. Боялся, что Надя Ермилова подкрадется к нему во сне и задушит его жесткой, как проволока, жгучей, как крапивный хлыст, веревкой.
Глава девятнадцатая
Страх не оставил его даже тогда, когда он уже шел по знакомому перрону родного города. Такси взять побоялся, вдруг пришло в голову, что она может спрятаться на заднем сиденье и накинуть ему веревку на шею. Несмотря на то, что он ясно понимал всю абсурдность этого опасения, пошел на автобусную остановку, все время оборачиваясь.
