Ингер Фриманссон - Тень в воде
Он засмеялся и опустил ствол. Может, это просто шутка.
– Ты замерзла, – сказал он.
– Да, мне холодно.
– Одежда намокла. Можешь простудиться.
– Да.
– Сними ее!
– Микке, послушай, мне надо ехать. Мне надо домой.
Он покачал головой.
– Да, да, мне надо домой.
– Прекрати истерику!
В его глазах промелькнул Натан – она умолкла.
Надо подчиниться, это Жюстина понимала. Он опасен. Стоя к нему спиной, она медленно сняла сапоги, брюки, куртку и пуловер. Кожа на ногах пошла пупырышками. Сердце колотилось.
Жюстина выпрямилась, скрестив на груди руки. Она слышала движение позади себя, и вдруг почувствовала прикосновение холодного металла к лопатке. Дуло ружья. Жалкий вскрик, казалось, только раззадорил его. Надо заставить себя молчать.
– Подумай, что ты делаешь, – прошептала она.
– Я думаю.
– У тебя могут быть неприятности.
– Вот оно что.
– Это можно расценить как похищение человека.
– И?
– Ты все еще можешь отпустить меня. Я никому не расскажу, обещаю.
От удара комната поплыла перед глазами. Удар пришелся чуть выше виска.
За что?
На стуле ворохом лежала одежда. Костюм японского единоборца. В юности Натан занимался дзюдо. Однажды он надел костюм дзюдоиста и показал несколько приемов. Сказал, что почти ничего не помнит.
Теперь его сын указывал на ворох одежды для дзюдо:
– Видишь костюм?
Она потрогала ухо, крови не было. Он ударил голой рукой.
– Микке, прошу!
– Видишь костюм?
– Да.
– Это костюм для дзюдо, он принадлежал Натану.
– Ясно.
– Надевай!
– Что?
– Делай, что я говорю.
– Надеть костюм для дзюдо?
– Да!
Одежда была жесткой и холодной. Опираясь на стол, она надела штаны, затянула их на талии. Затем куртку, которая оказалась впору. Они с Натаном были одного роста. Пуговиц на куртке не было. Запахнув полы, Жюстина замерла в ожидании.
Микке сжимал ружье.
– Это твой дом? – спросила она.
– Да.
– Он здесь бывал?
– Кто?
– Натан.
– Нет, конечно. – Микке засмеялся. – И не придет сюда никогда.
Жюстина молчала.
– Ты бросила его! – взорвался он.
– Что ты говоришь?..
– Ты слышишь, что я говорю.
– Я его не бросала.
– Не ври!
– Но бо… больше ничего не оставалось.
Он поднял ружье и снова прицелился. В ее правую руку, которая судорожно придерживала край куртки. Прямо под ней билось сердце. Ахнув, она опустила руку. Куртка распахнулась. Он уткнул ствол в бюстгальтер. Она стояла босиком на холодном полу.
– Ты предала его, признайся! Ты предала его! – крикнул он, сорвавшись на фальцет.
– Нет, мы искали! – закричала она в ответ. – Мы искали несколько дней, но он исчез!
– Заткнись!
– Это правда!
– Ложись на стол.
– Микке…
– Ложись, пока я не вышел из себя. Ложись на стол, на спину.
– Ты с ума сошел, что ты делаешь?
Жюстина вдруг увидела, что он держит в руке несколько ремней. К горлу подкатила рвота. Теплая жижа поднялась по пищеводу, изверглась на ноги. Комната завращалась перед глазами, Микке казался тенью с торчащим вперед ружьем. Он убьет ее, он болен. Жюстина утерла рот рукавом. Ткань намокла от рвоты и слюны. Только бы он не заметил и не взбесился.
Она сделала, как он велел: забралась на стол, легла на спину. Он закинул ее руки за голову, пристегнул их ремнями к ножкам стола. Вырваться, броситься на него! – промелькнуло в голове. Он отложил ружье в сторону – может, ей удастся его одолеть. Нет. Она не посмела. Слишком рискованно.
Он молод и мускулист. Лучше попробовать уговорить.
Присев на корточки, он пристегнул и ноги, свесившиеся со стола. Она не могла пошевелиться, только мотала головой и тряслась всем телом. Куртка дзюдоиста совсем распахнулась.
Внезапно что-то стукнуло снаружи. Оба замерли, вслушиваясь. Жюстина видела узкие, превратившиеся в щелочки глаза Микке. Она открыла рот, чтобы закричать, но он зажал ей рот рукой. Вкус соли и крови на языке. Так он стоял несколько секунд. Она слушала.
Нет, никого, просто ветер.
Он склонился над ней. Жюстина видела его по-детски мягкий подбородок. Сын Натана.
– Ты предала его, – повторил он.
Жюстина помотала головой, слыша, как трутся волосы о столешницу. Губы словно онемели.
– Неправда, – еле ворочая языком, ответила она. – Я не могла этого сделать.
– Не ври.
– Я не вру.
– Ты бросила его в джунглях. То есть предала.
– Но мы искали, Микке, мы искали, говорю тебе. Несколько дней.
– Этого мало.
– Мы не могли оставаться дольше, потому что… заканчивались запасы еды. Было жарко. И москиты.
– Значит, вас кусали москиты.
– Да.
– Как мне вас жаль.
– Было так душно, жарко… почти до галлюцинаций.
– А у него? У него не было галлюцинаций? У него, конечно, была и еда, и вода, и средство от москитов! Ему там было прекрасно!
– Мы искали, клянусь. Нас была целая группа. Бен был за главного. Он и сказал, что надо прекратить поиски.
– Не сваливай вину на другого.
– Я не сваливаю.
– Ты говоришь, что виноват Бен.
– Никто не был виноват! Здесь нет ничьей вины!
– Ты все сваливаешь на Бена.
– Меня никто не слушал. Я больше всех хотела остаться. Я с ума сходила от тревоги и отчаяния.
Он ударил кулаком по столу, у самого ее уха, она закричала.
– Не делай так, мне страшно!
– С ума сходила от тревоги… – передразнил он. – И все равно сбежала!
– Я не могла остаться совсем одна, ты же понимаешь. Я не привыкла жить в джунглях, я бы пропала там.
– Ты бы не осталась одна.
– Осталась бы.
– Он был там. Лежал где-то, раненый.
– Да. И мы об этом думали. Ты не понимаешь, мы искали!
– Заткнись! – приказал он. – Заткнись.
Она уставилась в потолок. Темнело. С каждым днем сумерки сгущались все раньше. Приближалась зима.
– Микке, – прошептала она. – Прошу, Микке, пожалуйста, как бы ты поступил? Если бы ты поехал с ним в джунгли, а он пропал?
– Я бы искал.
– Но мы искали!
– Я бы оставался там, пока не нашел его.
– А если бы не нашел?
– Тогда бы я остался в той стране и скорбел по нему до конца жизни.
У нее пересохло во рту, хотелось пить. Она попросила воды, но Микке ответил, что воды нет.
– На зиму воду отключают.
– Не может быть.
– Никого здесь нет, только мы. Все дома вокруг заколочены. Никого не будет до весны. У нас есть время поговорить не спеша, никто не помешает.
– Но мы поговорили.
– Не до конца.
– О чем мы будем говорить?
Он зажег свечи, сел в продавленное кресло. Тени дрожали, тянулись до самого потолка.
– Например, о фотографиях, которые у него были.
– Каких фотографиях?
– Из его детства.
– Я таких не видела.
Он подскочил к ней, угрожающе навис, занес руку для удара.
– Не ври, они у тебя!
Она отвернулась. Слезы стекали в волосы.
– У меня была всего одна фотография. Он на мотоцикле. Клянусь, больше не было.
Он снова опустился в кресло.
– Когда я приходил к тебе в прошлый раз, – хрипло произнес он. – Сразу после твоего возвращения из джунглей, где ты его предала.
– Я его не предавала.
– Из джунглей, где ты его предала.
Она промолчала.
– Помнишь, что ты тогда сказала?
– Что я сказала?
– Что ты никогда никого не любила так, как его.
– Знаю.
– А теперь у тебя другой мужик.
– Ты… ты о чем?
– Я вас видел. Он живет в твоем доме.
Страх бился внутри.
– Ты предала Натана дважды, сука ты похотливая. Ты забыла его и завела себе другого мужика!
– Я его не забыла! Но жизнь должна продолжаться!
Встав посреди комнаты, он захохотал:
– Вам так только кажется, миссис Тукер.
Глава 23
Ветер усилился. Он бушевал, ломая деревья и выворачивая их с корнями, сносил строительные леса в городах и срывал крыши. Он швырял ветви на провода, лишая целые дома электричества. Обрушил старую липу на автомобиль, водитель которого погиб.
В прибрежной зоне звучали предупредительные сигналы, некоторые суда нуждались в экстренной помощи. В озерах волны вздымали бурый ил и грязь. Десятка два небольших лодок шторм сорвал с прикола и разбил о прибрежные валуны. Причалы крошились в щепки, и так глубоко под воду проникал шторм, что сдвигал камни, меняя рисунок на песчаном дне.
Шторм был жестокий, дикий, суровый, как ветра северных морей с горьким привкусом рябины. Он бушевал и днем, и ночью.
И на рассвете второго дня она всплыла. Вовсе не там, где ушла на дно. Подводные течения отнесли ее совсем к другому берегу. Она – или то, что от нее осталось.
Теперь уже невозможно было понять, что это женщина.
Глава 24
Первым сообщили Тору. Когда раздался телефонный звонок, он сидел в постели, поджав под себя ноги, как в юности, как в школьные годы, когда зубрил к контрольным по математике или истории. Для будущей жизни.
Он чувствовал усталость, но уже не ту, что прежде. Более физическую, как после долгой, изнурительной работы. Он подумал, что надо уснуть. Что надо войти в определенный ритм, чтобы вернуться к жизни.
