Стивен Кинг - Долорес Клейборн
Тут уж он сказал, что не расслышал, что, наверное, помехи на линии. Да и неудивительно. Когда люди вроде Гринбуша слышат, как кто-то отказывается взять кругленькие тридцать миллионов долларов, конечно, они думают, что телефон испортился. Я уж открыла рот сказать ему еще раз, что придется ему их назад забрать или пусть все до последнего цента пожертвует Приюту Маленьких Скитальцев Новой Англии, и вдруг поняла, что тут не так было. До меня не просто дошло, а будто мне на голову тонну кирпичей опрокинули.
– Дональд и Хельга! – говорю. Ну прямо как участница телевизионной викторины, которая выкрикивает ответ в последнюю секунду добавочного времени.
– Простите? – говорит он осторожненько.
– Да дети же ее! – отвечаю. – Сын и дочка! Эти деньги им должны отойти, а не мне! Они же ее плоть и кровь! А я всего только приходящая экономка, и ничего больше!
А в трубке тишина мертвая, и я уж подумала, что нас разъединили, и совсем даже об этом не пожалела. Сказать вам правду, у меня ноги подкашивались. И тут он говорит странным таким голосом без всякого выражения:
– Вы не знаете.
– Чего я не знаю? – ору. – Я знаю, что у нее есть сын Дональд и дочь Хельга! Я знаю, что они слишком уж чертовы чистюли, чтоб навещать ее на острове, хотя она всегда для них готовыми комнаты держала, но не такие же они чистюли, думается, чтоб не поделить такие деньги, о каких вы говорили, раз уж она умерла!
– Вы не знаете, – повторяет он, а потом спрашивает, но будто не меня, а самого себя: – Как вы могли не знать, проработав у нее столько лет? Как? Разве Кенопенски не сказал бы вам? – И не дал мне рта раскрыть и сам начал себе на свои чертовы вопросы отвечать. – Конечно, это возможно. Если не считать заметочки на внутренней странице местной газеты на следующий день, она избежала всякой огласки – тридцать лет назад это еще можно было устроить, если вы были готовы заплатить за такую привилегию. Не знаю даже, были ли некрологи. – Он замолчал, а потом сказал, словно человек, который вдруг обнаружил что-то новое… что-то неслыханное о том, с кем был знаком всю свою жизнь. – Она говорила о них словно о живых, так? Все эти годы!
– Что вы такое несете? – заорала я на него. У меня в животе словно лифт опускался, и сразу же разные вещи, мелочи всякие начали у меня в голове подбираться одна к другой. Я и не хотела, да они сами собой складывались. – Конечно, она говорила о них как о живых! Они ведь живы! У него в Аризоне компания по продаже недвижимости – «Голден Вест ассошиэйтес»! А она модельер в Сан-Франциско… «Гейлорд Фейшенс»!
Только вот она все время читала толстые исторические романы в мягких обложках с женщинами в платьях с низким вырезом, целующими мужчин в рубашках с кружевными манишками, а серия этих книг называлась «Голден вест» – так и значилось в золотом кружке в верхнем углу каждой. И тут же мне вспомнилось, что родилась она в Гейлорде, городке в Миссури. Я хотела внушить себе, что ошибаюсь и он называется Гален, или Гейлсберг, или еще как, но я знала, что нет – Гейлорд. Правда, ее дочка могла назвать свою фирму в честь родного города своей матери… так я себе сказала.
– Миссис Клейборн, – говорит Гринбуш тихим таким, встревоженным голосом. – Муж миссис Донован погиб от несчастного случая, когда Дональду было пятнадцать, а Хельге тринадцать…
– Да знаю я, – отвечаю так, словно хочу, чтоб он поверил, что раз я это знаю, то и все остальное тоже.
– …и затем отношения между миссис Донован и ее детьми стали очень натянутыми.
Я и это знала. И помнила, как люди удивлялись, до чего дети тихими были, когда в шестьдесят первом приехали в День Памяти провести по обыкновению лето на острове; а кое-кто добавлял, что их втроем и не видно вовсе, и это особенно странно – ведь мистер Донован погиб только в прошлом году; обычно-то горе людей сближает… хотя, может, у городских это и по-другому. И тут я еще одно вспомнила – то, о чем Джимми Де Витт мне рассказал осенью того года.
– У них, – говорю, – в шестьдесят первом прямо после Четвертого июля в ресторане страшная ссора была. Мальчик с девочкой прямо на следующий день и уехали. Помню красав… то есть Кенопенски увез их на материк в большом моторном катере, который у них тогда был.
– Да, – говорит Гринбуш. – И от Теда Кенопенски я узнал, из-за чего они поссорились. Весной Дональд получил шоферские права, и миссис Донован подарила ему на день рождения машину. Девочка – Хельга – заявила, что тоже хочет машину. Вера – миссис Донован – видимо, пыталась ей объяснить, что она говорит глупости: машина без прав ей ни к чему, а права она до пятнадцати лет получить не может. Хельга возразила, что в Мэриленде, может, и так, но что в Мэне закон другой и права ей дадут в четырнадцать… А ей четырнадцать уже исполнилось. Это верно, миз Клейборн, или просто подростковые фантазии?
– Тогда так и было, – отвечаю. – Но теперь их можно получить только в пятнадцать лет, не раньше. Мистер Гринбуш, а машина, которую она сыну подарила… это был «корвет»?
– Совершенно верно, – говорит он. – Откуда вы знаете, миз Клейборн?
– На фото, наверное, видела, – отвечаю, а сама своего голоса и не слышу. А слышу голос Веры: «Нет у меня сил видеть, как они краном поднимают «корвет» из карьера в лунном свете, – сказала она мне, когда умирала на ступеньках. – Нет сил видеть, как вода течет из открытого окна с пассажирской стороны».
– Меня удивляет, что она сохранила эту фотографию, – говорит Гринбуш. – Дональд и Хельга Донованы погибли в этой машине, понимаете? Случилось это в октябре шестьдесят первого года, почти точно через год после гибели их отца. По-видимому, за рулем сидела девочка.
Он еще что-то говорил, но я его почти не слушала, Энди, а заполняла для себя всякие пробелы, да так быстро, что, думается, я и раньше знала, что их в живых нет… где-то там, в самой глубине, всегда это знала. Гринбуш сказал, что они напились и гнали этот «корвет» быстрее ста миль в час, и тут девочка не вписалась в поворот, и машина слетела в затопленный карьер. Он сказал, что, вероятно, оба они погибли еще прежде, чем машина легла на дно.
И еще он сказал, что это тоже был несчастный случай, но, может, я-то про несчастные случаи знаю немножко побольше, чем он.
И Вера, может, тоже, и, может, она всегда знала, что поссорились они в то лето не из-за такой дерьмовой причины – получить Хельге права по закону штата Мэн или не получить. Это просто было удобным предлогом, чтоб сцепиться. Когда Мак-Олифф спросил меня, из-за чего мы с Джо поссорились, я ему ответила, что причина, мол, сверху деньги, а снизу выпивка. Верхи ссор между людьми почти всегда совсем не похожи на то, что снизу, знаете ли, и вполне могло быть, что на самом-то деле они в то лето ссорились из-за того, что случилось с Майклом Донованом годом раньше.
Она с красавчиком убила его, Энди, – она ж только что прямо мне все не рассказала. И тоже вышла сухой из воды, но в семьях, бывает, кто-то подмечает всякое, о чем полиция и понятия не имеет. Такие, как Селена, например. Или такие, как Дональд и Хельга Донованы. Я все думаю, какими глазами они глядели на нее в то лето, до того, как устроили эту ссору в ресторане «У порта» и в последний раз уехали с Литл-Толла. Я все вспоминала и вспоминала, какими были их глаза, когда они на нее смотрели, – как у Селены, когда она на меня смотрела? Но нет, не помню. Может, со временем и припомню, только радости мне от этого никакой не будет, понимаете?
Одно я знаю твердо: такому сорвиголове, как Дон Донован, не следовало получать права в шестнадцать – ему бы повзрослеть не помешало бы, – а коли добавить к этому такую бешеную машину, так беды не миновать. У Веры ума хватало это понять, и, верно, она до смерти напугана была. Пусть отца она ненавидела, но сына любила сильнее жизни. Это я знаю. И все-таки подарила ему машину. Хоть она и была кремневой, но сунула эту мину в его карман – и карман Хельги заодно, – когда он еще даже школы не кончил и только-только бриться начал. Думаю, тут вина говорила, Энди. А может, я себе так внушаю, потому как не нравится мне думать, что тут еще был страх подмешан, что пара богатых деток вроде них могла использовать смерть отца, чтоб выцыганивать у матери все, что им в голову взбредало. Я, конечно, так не думаю… но ведь возможно, знаете ли… Да, возможно. В мире, где отец способен месяцами затаскивать дочь к себе в постель, по-моему, возможно все.
– Их нет в живых, – сказала я Гринбушу. – Вот что вы мне толкуете.
– Да, – говорит он.
– И в живых их нет больше тридцати лет, – говорю.
– Да, – говорит он опять.
– И все, что она мне про них рассказывала, было вранье.
Он опять прочистил горло – другого такого любителя откашливаться днем с огнем не найти, если судить по его сегодняшнему разговору со мной, – а когда заговорил, то почти по-человечески.
– А что она вам про них рассказывала, миз Клейборн? – спрашивает.
