Мощи Распутина. Проклятие Старца - Уильям М. Валтос
— Вы уверены в диагнозе?
— Ну, чтобы подтвердить его на все сто процентов, потребуется вскрытие. Но я видел десятки таких случаев, Росток. В этом нет ничего необычного. У него налились кровью глаза, — это значит, что кровоизлияние было обширным. Это объясняет внезапность смерти.
— Вы будете делать вскрытие?
— Не вижу смысла. В кончине Гарольда нет ровным счетом ничего подозрительного. И мне совершенно не хочется подвергать его вдову эмоциональной травме.
— А анализ крови?
— Зачем, Росток? — в голосе врача появились нотки раздражения. — Смерть наступила от естественных причин. Не пытайтесь найти того, чего нет.
36
Николь проснулась с первыми лучами солнца.
Что с ней происходит?
Было время, когда она обладала властью над мужчинами и умела использовать красоту в выгодных целях. Танцуя на сцене «Миража», она видела подтверждение своей власти: в мужских глазах — желание, в женских — зависть. Даже во время ненавистной ей работы в эскорт-сервисе ее красоту ценили настолько, что доверяли важных клиентов — крупных игроков, директоров компаний и даже одну кинозвезду из Гонконга.
Как она могла так опуститься — ползать на четвереньках по комнате, словно сучка в период течки, и умолять дурно пахнущего приходского священника удовлетворить ее? И так расстроиться, когда он отказал?
Николь доводилось слышать о людях вроде Сергия — религиозных фанатиках, которые обретают полный контроль над мыслями своих последователей, обращая их в адептов, не способных действовать или мыслить самостоятельно.
До этой ночи она считала, что никогда не станет жертвой подобного внушения. Но, похоже, она все-таки ошибалась. Пусть то, что он с ней сделал, и не дошло до сексуального слияния, но теперь Николь чувствовала себя так, словно из нее высосали все силы и оставили как физически, так и морально опустошенной.
Проснувшись, она не услышала тяжелого дыхания епископа и не почувствовала запаха его тела. Николь поняла, что свободна от него — по крайней мере, на время.
Он не причинил ей вреда. Физического. Но то, что он сделал, казалось ей гораздо более пугающим: каким-то непостижимым образом он сумел вопреки ее желанию проникнуть в самые сокровенные уголки памяти. Она лежала бок о бок с Сергием и чувствовала, как он вторгается в ее разум, в самые интимные секреты женской сущности, сплетая ее мысли со своими, пока они не соединились. Не в силах сопротивляться его воле, она в конце концов поддалась и позволила делать со своим разумом все, что ему хотелось. Этот акт был хуже любого физического насилия, и даже при ярком свете утреннего солнца Николь чувствовала, что на душе остался уродливый отпечаток мрачной тени священника.
Еще больше ее беспокоили мысли о том, что он мог оставить в ней своего рода семя, которое теперь прикрепилось к плодоносящей стене ее подсознания и будет развиваться и расти, пока не станет сильным настолько, что лишит ее способности к ясному мышлению и принятию решений. Примером тому была женщина на первом этаже, Светлана. Николь боялась, что, оставшись здесь, превратится в такую же рабыню.
Этот дом казался ей святыней, но получилось, что он подверг ее новой опасности. Куда еще она могла пойти?
В собственный дом возвращаться было нельзя.
Идти в полицию, когда в трех метрах от места смерти ее мужа лежало тело полицейского, она тоже не могла.
У нее не было денег, чтобы покинуть город, и не было одежды, кроме ночной сорочки и халата.
В прошлом, если у нее начинались неприятности, она всегда могла обратиться за помощью к Василию. Он был ее защитником; Василий укрывал ее от полиции, нанимал адвокатов, чтобы те спасали ее от тюрьмы, наказывал, клиентов, которые плохо к ней относились, и создавал для нее более роскошные условия жизни, чем для прочих девушек. Николь всегда чувствовала, что он, пусть и по-своему, но любит ее. Однако прошлой ночью во время побега она убедилась, что Василий по какой-то причине замыслил убить ее.
Лежа в постели и ощущая тепло солнечных лучей на лице, она спрашивала себя, так ли это. Да, полицейский был мертв, и Василий вполне мог убить его. Но она знала: уж если бы Василий решил охотиться за ней, то никогда не позволил бы ей выбраться живой из дома.
Ладно, говорила она себе, если это был не Василий, то кого она слышала в доме? Кто-то ведь был там — и до, и после того, как убили полицейского. Она слышала шаги, когда шла через подвал. Видела луч света от фонаря, когда пряталась в кустах на заднем дворе. Это было не просто ее воображение — кто-то искал ее на улице.
Она вспомнила о предостережении Ростка. Следовало бы послушать его и согласиться ему помочь: рассказать о Василии, а не разыгрывать тот постыдный спектакль в участке. Теперь идти к Ростку было слишком поздно. Оставалось надеяться, что Василий поможет ей — пусть даже придется выполнить его просьбу.
И все же… все же, как она могла быть уверена, что Василий не тот человек, кто представляет для нее настоящую угрозу?
Она вспоминала события прошлой ночи, когда он пришел к ней после похорон Пола. Василий никогда не был излишне эмоциональным, однако она буквально чувствовала его возбуждение, описывая момент вскрытия сейфа. Она так и не поняла, откуда он узнал; но его содержимое, судя по всему, представляло для Василия огромную ценность. Что-то в этой отвратительной человеческой руке было, вероятно, очень важным, но Василий отказался объяснить что. Той ночью он делал ей заманчивые предложения, хвастал огромным богатством, которое ждало его, и говорил, что готов поделиться с Николь, если только она поможет ему достать кисть.
Тогда она не восприняла его слова о деньгах всерьез, решив, что это пустые мечты, самообман, характерный для русских иммигрантов. Но епископ тоже спрашивал ее руке — и это немало озадачило Николь. Два человека — небо и земля, слуга Божий и русский мафиози — нуждались в одном и том же предмете.
Возможно, думала она, только возможно, что этот предмет — ее билет из Миддл-Вэлли. Если она сможет найти способ вернуть руку, Василий поможет ей. В конце концов, он обещал.
37
Через два часа в доме Николь Росток глядел на тело Отто Бракнера.
Труп
