Питер Страуб - Глотка
– Этот сумасшедший, – продолжал Джон, глядя на валяющийся внизу мусор. – Он видел мою жену рядом с конторой своего брокера. – Рэнсом подошел поближе и стал смотреть на реку. Черная вода текла так медленно, что казалась почти неподвижной. Солнечный свет покрывал ее, словно тонкой ледяной пленкой.
Я посмотрел на Рэнсома. На лице его появился легкий румянец, но все равно казалось, что он вот-вот исчезнет.
– Честно говоря, – сказал я, – я по-прежнему обеспокоен тем, что он слышал об убийстве Эйприл Рэнсом до того, как признался в нем. И он ведь не знал, что Мангелотти ударили чем-то по голове, а вовсе не зарезали.
– Он забыл. И Фонтейна это вроде бы не встревожило.
– Это тоже тревожит меня. Фонтейну и Хогану очень хочется обвести как можно больше незакрытых дел черным маркером.
Лицо Рэнсома снова побелело. Он вернулся к машине и сел на свое место. Руки его дрожали, лицо выглядело так, будто Джон судорожно пытался проглотить ком, застрявший в горле. Он искоса посмотрел на меня, словно желая убедиться, что я действительно все это сказал.
– Мы не могли бы вернуться домой?
Больше он ничего не сказал всю дорогу до Эли-плейс.
13
Оказавшись дома, Джон нажал кнопку на автоответчике. Здесь, вне досягаемости резкого белого света, он выглядел более материальным, и уже не казалось, что Джон может исчезнуть.
Закончив отматывать пленку, он выпрямился, и наши глаза встретились. Из-под наросшей плоти проступали контуры его настоящего лица – худощавого, более мужского, которое я видел последний раз много лет назад.
– Одно из сообщений от меня, – сказал я. – Я звонил сюда, прежде чем поехать в больницу.
Он кивнул.
Я прошел в гостиную и сел на диван перед полотном Вюллара. Я помнил, что первое сообщение было оставлено еще вчера – просто вернувшись вечером из больницы, Джон не в состоянии был его прослушать. Тонкий, но хорошо различимый голос, произнес:
– Джон? Мистер Рэнсом? Ты дома? – Склонившись над столом, я открыл наугад одну из книг о Вьетнаме. – Похоже, нет, – продолжал голос. – Это Байрон Дорван. Извини за беспокойство, но мне очень хотелось узнать, как там Эйприл... как там миссис Рэнсом. В Шейди-Маунт не подтверждают даже, что она действительно лежит у них. Я знаю, как это все тяжело для тебя, но позвони мне, пожалуйста, когда вернешься. Для меня это очень важно. Или я сам тебе позвоню. Я просто хочу знать – так тяжело пребывать в неведении.
Следующее сообщение:
– Алло, Джон, это Дик Мюллер. В «Барнетт» все очень волнуются о здоровье Эйприл и надеются, что скоро наступит улучшение. Мы все очень сочувствуем тому, через что тебе пришлось пройти, Джон. – Рэнсом тяжело вздохнул. – Пожалуйста, позвони мне в контору или домой и расскажи, как идут дела. Мой домашний номер – 474-0653. Надеюсь вскоре услышать твой голос. Пока.
Я готов был спорить, что брокер Мясника провел весьма неприятное утро после того, как прочитал свежий номер «Леджер».
Потом шел мой звонок из «Сент Элвин», и я постарался отвлечься от звуков более низкого варианта собственного голоса, сосредоточившись на висящем передо мной полотне.
А потом гораздо более низкий голос произнес из маленьких динамиков:
– Джон? Джон? Что происходит? Я собираюсь в путешествие, я не понимаю – я не понимаю, где моя дочь. Ты ничего не можешь мне сказать. Позвони или приезжай сюда как можно скорее. Где же, черт побери, Эйприл??? – Дальше на пленку записалось хриплое дыхание старика, словно он ждал, что ему все-таки ответят. – Черт бы вас всех побрал! – сказал он. Еще секунд десять в трубке слышалось дыхание, затем, судя по звукам, звонившему в течение пяти минут не удавалось положить ее на рычаг.
– О, Боже! – воскликнул Рэнсом. – Этого только не хватало. Отец Эйприл. Я говорил тебе о нем – Алан Брукнер. Можешь ты в это поверить – на следующий год он по-прежнему будет читать свой курс истории восточных религий, еще курс концепции святости, который мы ведем с ним вместе. – Он обхватил голову руками, словно надеясь помешать ей взорваться, и снова прошел под арку.
Я положил книгу обратно на журнальный столик. Все еще держась за голову, Рэнсом снова тяжело вздохнул.
– Думаю, мне лучше позвонить ему. Нам, наверное, придется поехать туда вместе.
Я сказал, что обо мне он может не беспокоиться.
Джон набрал номер и стал нервно ходить у телефона, в котором раздавались один за другим гудки.
– О'кей, – сказал он наконец, обращаясь ко мне и тут же повернулся к стене, откинув голову назад. – Алан, это Джон. Я только что прослушал твое сообщение. Да, я слышу. Эйприл здесь нет, Алан, ей пришлось уехать. Хочешь, я приеду к тебе? Конечно, нет проблем. Скоро буду. Успокойся, Алан, я выхожу через несколько минут. Пройдусь пешком.
Рэнсом повесил трубку и вернулся в гостиную с таким убитым видом, что мне захотелось дать ему что-нибудь выпить и отправить в постель. Он даже не позавтракал, а ведь было уже почти два часа.
– Мне очень жаль, но придется ехать, – сказал он.
– Ты не хочешь поехать на машине? – спросил я Джона, видя, как, миновав «понтиак», он направился к северу от Эли-плейс.
– Алан живет всего в двух кварталах отсюда, и нам ни за что не найти рядом с его домом место для стоянки. Здесь люди готовы убить друг друга за место для стоянки. – Джон оглянулся, и я прибавил шагу, чтобы идти с ним вровень.
– Парень, который живет напротив больницы, сегодня чуть не убил меня за то, что я поставил машину возле его дома, – сказал я. – Думаю, мне повезло, что он не стал стрелять.
Рэнсом хмыкнул что-то неразборчивое и, когда мы дошли до следующего угла, ткнул пальцем вправо. Воротник его белой рубашки был темным от влаги, на груди расплывались амебовидные пятна пота.
– Он был особенно зол, – продолжал я, – потому что до этого какой-то парень посидел немного на его лужайке, прежде чем отправиться в больницу.
Рэнсом посмотрел на меня испуганным взглядом оленя, заметившего в лесной чаще охотника.
– Мне очень жаль, что я втянул тебя в этот кошмар, – сказал он.
– Я думал, Алан Брукнер был твоим героем.
– В последнее время у него серьезные проблемы.
– Он не знает даже, что на Эйприл напали?
Кивнув, Джон засунул руки в карманы.
– Буду очень рад, если ты мне подыграешь. Я просто не могу сказать Алану, что Эйприл нет в живых.
– А он не прочитает об этом в газетах?
– Маловероятно, – твердо произнес Рэнсом.
На углу следующего квартала стоял большой трехэтажный дом из красного кирпича с окном-фонарем над дверью и рядом симметричных окон с декоративными углублениями по обе стороны от нее. На лужайке росли огромные дубы, траву между ними заглушили доходившие до колен сорняки.
– Никак не соберусь сделать что-нибудь с газоном, – пожаловался Рэнсом.
Из травы торчали то здесь, то там свернутые в трубочки пожелтевшие старые газеты, некоторые лежали здесь так долго, что напоминали декоративные бревна из папье-маше, которые лежат иногда в электрокаминах.
– Здесь не слишком чисто, – продолжал оправдываться Джон. – В прошлом году мы наняли Алану экономку, но она уволилась незадолго до того, как Эйприл попала в больницу. А я не мог... – Он пожал плечами.
– Он никогда не выходит на улицу? – спросил я.
Рэнсом покачал головой, затем, взглянув на дверь, закрыл лицо руками. После этого он достал большую связку ключей и долго гремел ими, прежде чем нашел тот, который был ему нужен. Повернув его в замочной скважине, Рэнсом открыл дверь и громко сказал.
– Алан? Алан, я здесь, и я привел с собой друга.
Войдя внутрь, он сделал мне знак следовать за ним.
Я прошел по толстому серому персидскому ковру, забросанному нераспечатанными письмами. Неаккуратные стопки книг и журналов лежали в прихожей повсюду, между ними была расчищена узкая тропинка, ведущая к подножию лестницы. Нагнувшись, Джон подобрал с ковра несколько писем и пошел дальше.
– Алан? – покачав головой, Джон бросил письма на кожаный диванчик в гостиной.
На длинной стене напротив меня висели картины маслом с изображением английских семейств перед уютными сельскими домиками. Остальные три стены занимали стеллажи с книгами, книги лежали также на большом розовом индийском ковре, занимавшем центр комнаты. На камине и на столике с кожаной крышкой, стоявшем возле дивана, валялись разорванные пополам книги, страницы машинописных работ, а также стояло множество тарелок с засохшей яичницей, зачерствевшим хлебом и заветрившимися сосисками. Везде горел свет. В этой комнате было что-то такое, от чего у меня защипало глаза, словно я плыл в хлорированной воде.
– Ну и бардак, – сокрушался Джон. – Все было бы нормально, если бы не уволилась экономка. Посмотри-ка, он опять рвет рукописи.
На ботинках Рэнсома клочьями висела серая пыль.
Я уловил слабый, но отчетливый запах экскрементов.
И тут откуда-то сверху раздался хрипловатый мужской голос.
