Джон Бердетт - Бангкокская татуировка
За этим не последовало никаких событий, зато я был пленен домашней атмосферой, которая благодаря Хадсону и Брайту установилась в клубе.
В первую очередь спасибо Брайту. Нат сообщила матери, а та — мне, что он совсем не плохой малый. Вызов, брошенный Нат его мужественности, пробил в самолюбии американца изрядную брешь, в нее хлынул свет, и наш дорогой Стив предстал перед нами совершенно в ином образе: после соития на третьем свидании разведчик стал другим человеком и признался, что не такой уж он крутой патриот, как показалось на первый взгляд.
— Неужели? — с потрясенным видом воскликнула Нат.
— Не крутой, — подтвердил агент ЦРУ тоном, который свидетельствовал, что очень многие не поверили бы в подобную метаморфозу.
Au contraire,[48] как выразился бы мсье Трюфо. Но бедняга вовсе спал с лица после безобразного развода, когда «противная сторона» выступила с безосновательными обвинениями в жестоком с ней обращении, чтобы наложить лапу на дом, машину, банковский счет и пользоваться неограниченным правом опеки над маленькой дочерью и лишь изредка позволять навещать ее в своем присутствии.
Мы наблюдали, как младший из агентов прошел через шизофренический период, когда сам не понимал, нужно ли ему сохранять лицо или нет. А если нужно, то ради кого. Вот и мне приходилось на протяжении одного часа испытывать перемены его настроения; то ерепенился, как задиристый петух, то совершенно сникал. Но я рад сообщить, что потребовалось не больше недели, чтобы вернуть его в человеческое общество, и теперь Брайт каждый вечер ровно в девять является в бар, платит за Нат пеню, затем увлекает ее наверх и девушка, не скупясь на крики, награждает его оргазмом. Мы слышим ее внизу, если выключаем стереосистему. Брайт об этом знает — Хадсон ему говорил, но, избавленный моей страной и нашими женщинами от спеси, появляется после каждого героического спаривания, блистая улыбкой на скуластом нордическом лице. Нат просила меня узнать у Викорна, сколько в наши дни получают американские шпионы.
Но Хадсон, разумеется, совершенно иное дело. Многоуровневый, многоликий человек. Должен скромно признать, что не знаю ни одного азиата, который изо дня в день мог бы так искусно удерживать столбиком друг на друге несколько скользких бильярдных шаров или хотя бы проявил к тому желание. Когда речь заходит о тонкостях душевного онанизма, фаранги не знают себе равных. Старший из двух агентов делал все молча, скрытно, бросая Нонг вызов своим ненавязчивым ухаживанием — таким неприметным, что люди сомневались, было ли между ними что-то и ухаживает ли он за ней вообще. А если я задавал вопрос — интерес для меня не просто теоретический, учитывая скорый приезд супермена, — мать становилась на удивление неприступной. Я считал, что с нее станется воспользоваться Хадсоном, чтобы обрести форму к моменту появления отца, или, наоборот, воспользоваться отцом — в зависимости оттого, в какой форме супермен после стольких лет разлуки. Она еще не возобновила диету, что, может, о чем-то и свидетельствовало, но в момент написания этих строк не поддавалось расшифровке. Нет, для понимания личности Хадсона мать привлекать бесполезно, мне приходится полагаться лишь на то, что удалось разглядеть самому в краткие мгновения, когда он позволял себе терять бдительность. Посмотрим, какие выводы сделаешь ты, фаранг. Итак, он:
1) догадался, о чем идет речь, когда Ван и Пат говорили на своем родном, лаосском, языке;
2) не бросал враждебных и осуждающих взглядов, когда однажды вечером один из наших старикашек нечаянно открыл на стойке полную наркотиков сумку;
3) много раз предпочитал общаться с Викорном без Брайта и переводчика, и у обоих от этого повышалось настроение;
4) пятидесяти шести лет;
5) поступил на работу в ЦРУ в двадцать с небольшим и после окончания академии был направлен в Лаос.
Есть еще шестой пункт. Тихим вечером, когда я с ощущением безнадежности проверял электронную почту — не проявится ли супермен, он склонился над моим плечом:
— Хотите сделку? Я сообщу вам то, что вас интересует, а вы замолвите за меня словечко перед матерью.
— Отстаньте. Я не сводник.
— Извините, но это совсем иное. Я восхищаюсь. Я ее уважаю. Она возродила во мне чувства, которые я считал давно умершими. Ладно, все равно скажу. Неужели вы серьезно полагаете, что Митч Тернер сидел в своем Сонгай-Колоке, плевал в потолок и не вносил никакого вклада вдело нашей славной конторы?
— Я задавал себе этот вопрос.
— Разумеется. Вы же в своем роде первоклассный полицейский. Прикиньте; что общего у всех членов тайного мира? Мы — маниакальные сплетники. А о ком нам сплетничать? Только друг о друге. Допуск к государственным секретам — невероятный геморрой. Трудно себе представить, что за несусветная мура эта так называемая разведка. При современных методах защиты информации и электронной почты человек с допуском Тернера способен узнавать любые мелочи, которые по всей Азии регистрируют наши жучки и агенты. В Непале ограбили американку, в Токио подрался идиот янки, в Шанхае похитили ребенка американских родителей. Все это не имеет отношения к нашей работе, но мелькает на экранах.
— И Тернер читал всю эту муть? Не похоже на него.
— У него не оставалось выбора: просеивание информации являлось частью его задания. Он должен был докладывать, ценна информация или нет. А если ценна, то на сколько звезд. Вот такая тупая рутина; из-за того что требуется специальный допуск, ребята с научными степенями выполняют работу, которая не привлекла бы даже школьника. — Его губы искривила слабая улыбка. — Ну и, конечно, наркотики. С этим вопросом тоже приходится много возиться. В администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках обосновались одни болваны.
Я смотрел на него и не понимал, куда американец клонит. Хадсон придвинулся еще ближе;
— Как вы думаете, чем красотка занималась, пока Митч балдел от кокаина, который она ему приносила? Все, что требовалось, — его пароль входа в систему. Скорее всего Тернер сам назвал цифру, пока был под кайфом. Кокаин такая штука, он способен развязать язык. Мир видится в совершенно иной перспективе — перевернутым на сто восемьдесят градусов. Знаю, о чем говорю: сам испытал нечто подобное. — Я перестал водить мышью. — Она очень, очень умная женщина. Супер по уличным стандартам. Сообразительнее не приходилось встречать. — Агент улыбнулся немного шире. — Замолвите доброе словцо, и я расскажу вам больше.
— Мне все равно.
Хадсон усмехнулся и стиснул мое плечо:
— Вы паршивый врунишка, и поэтому мне нравитесь.
Я воспользовался случаем и задал вопрос, который, как начало казаться, никогда не оставит в покое:
— Имя дон Бури вам что-нибудь говорит?
Его недоуменный вид показался мне вполне естественным, когда он покачал головой.
Тем же вечером, после того как Хадсон ушел и бар почти опустел, со второго этажа спустилась Су, поигрывая сумочкой.
— Не представляешь, что это такое? — спросила она, хотя я был уже одной ногой за порогом, и вынула из сумочки какой-то предмет. От волнения и облегчения я покрылся потом и вернулся в бар — тот самый суперсекретный микрочип-накопитель «Сони»! Вспоминаешь, фаранг? Ты наверняка задавал себе вопрос, куда подевался микрочип, по поводу которого было столько волнений много глав назад. Своего рода, если угодно, дорожный указатель на пути расследования. Поразительная правда такова, что я его потерял и с тех пор не переставал искать. Брайтон и Хадсон при каждой встрече катили на меня бочку: бу-бу-бу, очень типично для третьего мира — полицейский посеял микрочип. А я не признавался из чувства стыда. Перевернул вверх дном весь клуб, и вот он — пожалуйста, на ладони самой ленивой из наших шлюх.
— Клиент так яростно молотил меня в пятой комнате, что мне пришлось вцепиться в матрас, и эта штука оттуда выпала. Я подумала, может, это вибратор, только не работает.
— Нет, не вибратор, — ответил я.
— Тогда что же?
— Микрочип.
— О!
Су прижималась ко мне, пока я подключал его к компьютеру и, затаив дыхание, щелкал мышью. Мы удивленно переглянулись.
— Это же мужская задница, — объяснила она, полагаясь на свой богатый опыт.
— Вижу.
— Вполне мускулистая — отличное тело. А что это за зеленые линии?
— Похоже на координатную сетку.
Я щелкал и щелкал мышью, но на чипе, кроме задницы, ничего не оказалось.
ГЛАВА 31
Однажды ночью, после того как в два часа пробил сигнал отбоя и бар опустел, мы с Хадсоном остались одни. Американец набрался сильнее, чем обычно, но еще держался. И, сидя за стойкой, заговорил, словно продолжая беседу с самим собой:
— Свобода? Что это за «БЭНД-эйд»[49] на все случаи жизни? — Умоляющий взгляд. — Я хочу спросить: что же такое мы продаем? Деньги — государственная религия Запада. Мы молимся им каждую минуту, пока бодрствуем, и хотим добиться того, чтобы всякое человеческое существо на Земле стояло вместе с нами на коленях. Все наши войны — религиозные. — Он помолчал. — Хотел бы знать, почему в моем возрасте я до сих пор здесь? Всего в нескольких сотнях миль от места, где находился тридцать лет назад, — от Лаоса. Никакого личного продвижения: в материальном плане — ноль, по служебной лестнице — совсем ерунда, в романтических отношениях не преуспел, даже географически застрял в той же точке. Почему до сих пор торчу здесь?
